Казанова - Ёжи Журек

— Пусти!

Тревожный холодок в груди: неужели в последний раз он ей чем-то не угодил, обманул, не вернул долг? В этом Штутгарте, проклятом Штутгарте, где его хотели бросить в тюрьму…

— Пусти!

Джакомо послушно поставил Бинетти на пол и лишь тут понял причину ее сдержанности. На пороге, застенчиво улыбаясь, стояла юная красотка с черными как смоль волосами. Эге, сюрпризам нет конца, мир богаче, чем ему сегодня показалось. Бинетти не спешила представить девушку. Окинула Джакомо долгим внимательный взглядом; он не любил, когда женщины на него так смотрели. Что, интересно, она здесь делает? Танцует на сцене или открыла бордель?

— Ты совершенно не меняешься. В последний раз тоже прескверно выглядел. Помнишь?

Актриса. Хотя нет… смеется искренне, радостно — трудно заподозрить ее в лицедействе. Ну как же не помнить! Он тогда извозился, точно свинья, в грязи, слезая с крыши городского участка, в клочья изорвал одежду, спускаясь по веревке в кишащий крысами ров. Если б не Бинетти, поджидавшая его у ограды с деньгами и всем его имуществом, спасенным от мстительной алчности жуликов и подлецов, его же обвинивших в подлости и обмане, он бы, возможно, навсегда остался вонючей свиньей и затравленной крысой. Да, да, пять лет назад в Штутгарте он и вправду выглядел прескверно.

Уже уверенный, что Бинетти ничего дурного не замышляет, Джакомо громко подхватил ее смех. Да, ничего, кроме хорошего, не обещало это веселое, до сих пор прекрасное лицо, полная грудь, смело выглядывающая из декольте, стройный, как и подобает танцовщице, стан и красивые ноги, которые он, Казанова, раздвигает практически всю свою жизнь.

— Ты тоже не изменилась, — он нежно положил руку ей на грудь, — ничего не прибавить и не убавить.

Бинетти внезапно перестала смеяться, прижалась к нему; теперь можно было получше разглядеть малышку. Сколько обаяния, какая свежесть! Только юность способна так носить красоту. Прелесть. Прелестное дитя. Ну, уже не совсем дитя — девичьи грудки стремятся вырваться из выреза белого платья. Слишком многих таких скромниц он имел за гроши, чтобы невинная внешность могла его обмануть. Однако преодолеть любопытство ему не удавалось никогда.

— Кто это?

Бинетти медлила с ответом, Джакомо уже собрался повторить вопрос, когда она с нескрываемым волнением в голосе шепнула:

— Племянница. Моя племянница. Лили.

Черт подери. Лили. С таким именем? Конечно, шлюха.

— Для меня?

Напрасно он не придал значения взволнованности Бинетти. Откинувшись назад, она наотмашь ударила его по лицу — слишком сильно, чтобы посчитать это шуткой, но слишком слабо для настоящей пощечины.

— Нет, не для тебя.

— Почему?

— Потому.

Она не шутила — говорила серьезно и даже угрожающе, а такого снести он не мог.

— Ну, знаешь! — возмутился он и завертел Бинетти со сноровкой профессионального танцора. — В былые времена ты бы не стала мне отказывать в таком пустяковом одолжении.

— Держись от нее подальше, Джакомо, прошу тебя!

Голос немного смягчился, но он не собирался этим удовольствоваться. Еще один оборот, и вот уже слегка удивленное очаровательное личико Лили совсем рядом, за спиной пытающейся вырваться Бинетти.

— А ты как считаешь, цветик?

На этот раз пощечина по-настоящему обожгла скулу. Тысяча чертей, сговорились они все сегодня, что ли? Бинетти, впрочем, никак не походила на посланницу темных сил. Разрумянившаяся от гнева и непонятной тревоги, она напоминала прежнюю Бинетти, за которой он гонялся по всей Европе. В ней всегда было что-то от языческих богинь, ради которых мужчины калечили и убивали друг друга. Хорошо, он уступает. Нет так нет. С его стороны это была простая любезность. Вот и все. Инцидент исчерпан. А если она так не считает, пожалуйста: вот шпага, можно ею воспользоваться. Он смиренно примет приговор судьбы. Только хотел бы перед смертью выяснить одну мелочь: в чем его вина, почему женщина, которую он всю жизнь любит, после долгих лет разлуки обращается с ним как со злейшим врагом? Впрочем, нет, не надо ничего объяснять. Джакомо с размаху опустился в кресло. Лучше уйти с легкой душой, без раны в сердце.

Снова попытался обнять Бинетти, но она деликатно уклонилась.

— Ты в самом деле ни чуточки не изменился.

— Что ты говоришь, — пробормотал Джакомо, не оставляя попыток заключить ее в объятия. — Я все время усиленно над собой работаю. Хочешь — поработаем вместе. Как прежде.

— Вначале неплохо было бы вставить дверь…

Какая еще дверь — ах да, и вправду дверь. Этот болван слуга неправильно его понял: они как раз переставляли мебель, когда она пришла. И зачем им дверь, пусть весь мир узнает об их любви, зачем закрывать то, что должно быть открыто, к черту двери! Запертое — отпереть, скрытое — извлечь на свет Божий; вот логика настоящей любви. Только такой любви имеет смысл подчиняться, только ей служить, тараторил Джакомо, не обращая внимания на ироническую усмешку Бинетти и неуменьшающееся расстояние между ними. Плевать на расстояние — достаточно на нее взглянуть, чтобы вспомнить живое, горячее тело, не один и не сотню раз в упоении под ним стонавшее. Джакомо почувствовал возбуждение. Он уже готов был забыть о стоящей у окна девушке, а о докторе Хольце и впрямь забыл.

— Как ты сюда попал?

Как он сюда попал? Законный вопрос. Но сейчас не приятнее ведра ледяной воды, которой его окатил Василь. Из России, из тюрьмы, из бездны отчаяния… Прикусил язык. Не похоже, что от него ждут ответа. Помолчал минутку — ничего. Бинетти отвернулась, легонько тронула Лили за плечо, будто желая пробудить от летаргического сна, потом, вызывающе покачивая бедрами, подошла к столу. Ладно, пускай дорогая подруга сама решает, чего ей больше хочется: охладить его пыл или разжечь. А может, ее сюда привело что-то иное? Дело?

— Ты что-нибудь пишешь?

Все сибирские льды, тысяча ведер холодной воды и сто докторов Хольцев вернули Казанову на землю. Он не нужен. Что ж, пусть будет так. Пока.

— А как же, — усмехнулся и не спеша поднялся с кресла, — пишу. Письма должникам.

Разрази его гром — в этой шутке крылась чистейшая правда! Ведь будущие читатели этих записок[22] задарма получат поистине монарший подарок, больше того: смельчакам — столь же наглым, сколь и способным, будем надеяться, — которые кинутся описывать его приключения, достанется, без преувеличения, огромное состояние… Бинетти никогда не отличалась острым знанием, так что можно было себе позволить такую шуточку. Впрочем, через секунду он чуть об этом не пожалел.

— А почерк прекрасный, — Бинетти словно невзначай приблизила листок к глазам, — я бы могла порекомендовать тебя кое-кому при дворе…

— Я — автор трактата о каллиграфии, — торопливо начал Джакомо, но замолчал, заметив, что она вовсе не шутит. Не улыбается, не кокетничает. Может, и в самом деле…

— Ты там кого-нибудь знаешь?

Бинетти бросила на него быстрый взгляд и произнесла спокойно:

— Всех.

Надо действовать. Добела раскалить надежду. Потом пусть остывает.

— И короля?

— И короля.

Боже, это похоже на правду. Король — известный бабник. А кто же слаще чужеземных актрис? Бинетти… а может, и эта крошка? Тогда все становится на свои места. Бережет Лили для короля? Малютка — Джакомо окинул девушку придирчивым взглядом торговца лошадьми — чудо как хороша. Кого-то она ему напоминает… А, не важно. Важно, что такой красотке и королевское ложе под стать.

— Он бывает у вас в театре?

— Конечно. И в театре тоже. Но не в том дело.

— А в чем?

Джакомо почувствовал теплую ладонь на щеке. Значит, все же не просто так пришла. Но по какому делу? Что ей от него нужно?

— Потом скажу. Сейчас лучше оденься. Хватит торчать в этой норе.

Пожалуйста. Он даже готов простить ей эту «нору». В силу обстоятельств он не может достойным образом их принять. Расположение звезд тоже крайне неблагоприятно — он еще и руку себе поранил. Короче: вынужден обратиться к ним за помощью. Надеется, что они не откажут. А?

И слегка пошатнулся — для большего впечатления. Лили вздрогнула, хотела кинуться к нему, поддержать — прелестное дитя, ну почему королю, а не ему должно достаться такое сокровище… однако Бинетти, правда с улыбкой, остановила девочку едва заметным движением руки. О, он бы поцелуями прогнал внезапно замутившую эти глазки грусть, если бы не соображения высшего порядка, временно требующие от него сдержанности. Взял Бинетти за руку, которую сейчас с удовольствием бы укусил… где Василь, впрочем, зачем ему этот идиот со своей азиатской рожей, хорошо хоть унес бадью, но и без того беспорядок в самом деле ужасный. А, чепуха, он, Казанова, должен быть выше этого, должен подняться над обстоятельствами, подавить материальную убогость силой духа. Внимание.