Наезд - Владимир Спектр

Позже, через несколько дней, мне позвонил Казак.

– Здорово, – сказал он и замолчал.

– Привет, – я обрадовался. Искренне. Мне было совсем одиноко без единственного друга! Я подумал так и тут же немного устыдился собственных мыслей. Все же, кто как не я сам все время отрицал даже существование института дружбы?

– Куда ты подевался? – мой голос вздрогнул.

Казак молчал. Мне даже показалось, что связь прервалась.

– Алло! – закричал я. – Алло!

– Послушай, – прервал молчание Коля, – у нас последнее время дела шли не очень. И в целом, в бизнесе, да? Потом с Женей эта хуйня. Я тебя ни в чем не обвиняю, но ты и сам знаешь, что в таких случаях партнерам лучше разойтись. Когда совсем не прет. Короче, я уехал во Францию. У меня же вид на жительство, ты знаешь. Там, в России, мне больше уже делать нечего. Это ведь именно под твоим влиянием я в бизнес полез. С одной стороны, я тебе благодарен, а с другой… Карьеру я похерил из-за этого бизнеса. Теперь уже не вернуть ничего. Хули тут поделаешь! История с Женей, конечно, заглохнет. Никто с тебя этих лаве несусветных требовать не станет. Но и фирму мы потеряли безвозвратно. Подумай! Столько лет работы, и все псу под хвост! Я занял у тебя сороковник. Ты не волнуйся, я верну. Вот встану на ноги и верну потихоньку, расплачусь.

Как только Казак замолчал, в трубке раздались короткие гудки.

Я некоторое время постоял с телефоном в руках, потом набрал такой знакомый номер.

– Леня, – сказал я, и голос почти не дрожал, – слушай, я очень хочу билеты на оперу в первый ряд достать. Не поможешь?

* * *

Несчастные восемь тысяч подошли к концу очень быстро. Ровно штуку стоил слуховой аппарат для бабушки Инны. Еще две ушли на приобретение шубы для Клары. Две тысячи дал родителям на ремонт. Этого оказалось мало, им было надо еще, минимум пять, и я, конечно, пообещал. Разве мог я обмануть надежды родителей? Я любил их, а любовь всегда выражается деньгами, не так ли? Оставшаяся трешка расходовалась на еду и кокос. Ее хватило ненадолго, особенно если учесть, что моя средняя доза составляла два грамма в день. А это примерно триста долларов. Я пытался снизить потребление, снимался алкоголем, но в итоге ничего не выходило. Кокаиновая истерия сменялась моментально наступающей депрессией, единственный выход из которой – пара жирных дорог и сто пятьдесят граммов виски. На какие-то двадцать минут снисходила благодать, хотелось усилить это ощущение, действовать, что-то предпринимать. Активизации хватало только на то, чтобы вынюхать еще дорогу и снова погрузиться в истерику.

Большинство старых знакомых перестали со мной общаться. Ну, в самом деле, на кой черт общаться с вечно удолбанным банкротом? Женины менты и бандиты больше не проявлялись. Видимо, успокоились. Понял, сука, что получить денег не выйдет, и удовлетворился фирмой. Все мои многочисленные помощники, адвокаты, налоговики и РУБОПовцы испарились, как только стало ясно, что денег у меня нет и я даже посиделки с ними в «Маме Зое» оплатить не в состоянии.

Еще через неделю последний близкий мне человек – барыга Леня сказал как-то поутру, выстраивая очередные дороги на старом помутневшем зеркале:

– Слушай, Володя, ты не обижайся, но, по-моему, тебе пора остановиться.

– От кого угодно, только не от тебя ожидал это услышать, – меня пробирала нервная дрожь, я залпом выпил рюмку водки.

– Ты уж как-то слишком плотно присел, – Леня придвинул зеркало ко мне.

Я поправил трубочку, свернутую из банальной сторублевки, и склонился над зеркалом.

– Так до беды недалеко, – Леня вздохнул и тоже выпил, – я, знаешь, насмотрелся всякого.

Первое время после снифа я помолчал. Прислушался к организму. Дорога немного прочистила мозги. Реальность выплыла на поверхность и закачалась перед глазами. Все обострилось. Вдруг вспомнил Таню, один из последних наших разговоров про Испанию.

– Леня! – сказал я так громко, что мой собеседник вздрогнул. – Так она уехала из страны. На четыре года! Теперь понятно!

– Кто уехал? – вежливо поинтересовался барыга. На его худом бесстрастном лице, однако, не отразилось ровным счетом ничего.

– Таня, – я выпил снова и принялся сооружать еще дорожки, – девочка моя, Таня. Любовь моя.

Что я говорил еще, не помню. Леня утверждает, что это было больше похоже на бред, чем на разговор. Я обращался к Тане, будто бы она была рядом, апеллировал к Казаку и даже Жене.

Когда я успокоился и сознание мое вновь, пусть на некоторое время, прояснилось, Леня сказал:

– Тебе точно пора прекращать с кокосом. Иначе плохо кончишь. Да и в кредит я больше продавать не могу. Посуди сам, ты уже почти трешку должен.

* * *

В душе моей поселилось отчаяние. Не та неврастеническая паника, охватывающая периодически Казака. Не та яростная ненависть: «Пропади все пропадом, будь, что будет, нате, суки, подавитесь!» – что столь часто гостила у меня. Просто липкое и оцепенелое, вялое и бесконечное, душное, выражающееся в физических реакциях (отсутствие аппетита, интереса к происходящему, нежелание выходить на улицу) чувство. У меня появилась масса свободного времени. Я спал до пяти-шести вечера. Если, конечно, это состояние полудремы, проникнутое цветными снами, похожими на галлюцинации, можно было считать сном. Телефон звонил редко, я уже привык к этому. Обычно я поднимал трубку и молча слушал говорящего. Не то чтобы мне не хотелось поддерживать разговор. Просто я не совсем понимал, зачем это надо.

Я имею в виду не только общение, я имею в виду саму жизнь, все это наше, как его там… «существование». Всегда волновавшее меня «почему?» неожиданно сменилось вопросом «зачем?».

Последнее время я все чаще задавался им: «зачем?».

Быть зачатым случайно или в строгом соответствии с планами твоих родителей? Быть выношенным матерью, страдающей от токсикоза, невероятно сексуальной или, наоборот, чересчур уродливой от огромного, как земной шар, живота? Выползти в свет самостоятельно или быть выковырянным через кесарево сечение волосатыми руками опытного акушера? Здоровым куском мяса или маленьким бескровным комочком сосать сладкое молоко из распухших грудей? Визгнуть первое «агу» или оказаться глухонемым? Сделать первые шаги или всю жизнь быть прикованным к инвалидному креслу? В первый раз поцеловать белобантную девочку Лену или быть жестоко изнасилованным извращенцем воспитателем? Учиться на «отлично» в спецшколе или слыть заядлым хулиганом в ПТУ? Изучать иностранные языки, посещать кружки рисования или пить со старшим братом дагестанскую водку? Поступить в престижный вуз или быть призванным в армию и погибнуть в Грозном, вскоре после учебки? Переебать всех красивых телок в округе или прыщавым мастурбантом пялиться на усатую соседку с пятого этажа? Почитать своих родителей или дать пизды отцу и навсегда уйти из дома? Устроиться на престижную работу или свободным бездельником рыскать в поисках халявы? Объехать весь мир или никогда не покидать родного поселка? Жить с богатым престарелым модельером или сосать километры хуев в темных коридорах «Казармы»? Ворочать миллионами или отбирать у старушек авоськи со скудными продуктами?

Зачем? Зачем? Зачем?

Как и на вопрос «почему», я никогда не находил ответа. Может, его просто не было? Все больше склонялся я к мысли, что жизнь на Земле – неудачный эксперимент. Те, кто затеял его, давно уже бросили нас на произвол судьбы. Эксперимент приостановлен, например, из-за недостатка финансирования. На нас ставили опыты, нас изучали…

Теперь, когда необходимость в этом пропала, жизнь наша потеряла всякий смысл. Все, что происходит здесь, происходит просто так.

* * *

Таня позвонила примерно через неделю. Это было утром, когда я по обыкновению только собирался лечь спать, предварительно выпив три бутылки пива и поллитра «Флагмана». Вечером засыпать стало абсолютно невозможно, меня одолевали воспоминания. Мне казалось, я брежу наяву. Картинки из прошлого. Далекие годы и совсем недавние события устраивали безумную карусель, смешивались и пересекались, путаясь в моей памяти. Казалось, только вчера ходил я с мамой в ведомственную поликлинику, к стоматологу. У меня было двойственное отношение к этим походам. Страх. Естественно, как всякий нормальный ребенок, я боялся врачей, особенно зубных. Но при этом к страху всегда примешивалось какое-то сладостное ожидание. Ведь я точно знал, что потом, после посещения, буду щедро вознагражден. И дело не в тех подарках, что делала мне мама, не в том особенно вкусном угощении, ожидавшем меня дома. Дело в каком-то невероятном фантастическом чувстве облегчения, которое испытывал я, выходя из кабинета врача.

Похоже, безвозвратно прошли те времена, когда помощница по хозяйству выносила из квартиры мешки, полные пустых бутылок из-под виски и дорогих коньяков. Да и самой помощницы больше не было. В моем доме грязь не убиралась уже, кажется, вечность. Я порой делал слабые попытки вынести протухший мусор, скопившийся в пакетах возле мойки, подмести пол, собрать окурки и осколки расколоченных в приступе ярости пепельниц, помыть посуду. Впрочем, стоило ли мыть посуду, если я почти ничего не ел? Аппетит, бывало, появлялся, и я умудрялся впихнуть в себя какой-нибудь бутерброд до того, как меня тянуло блевать. С другой стороны, грязь была не так уж и страшна, телок у меня все равно здесь больше не бывало. Да, по правде сказать, на секс меня в последнее время не тянуло. Как-то было не до того. Вот я пытался подрочить, но хуй, словно резиновый, гнулся во все стороны и стоять не собирался. Я, впрочем, не напрягался, какая разница, мне это было не особо интересно. Большой плазменный телевизор, по которому так прикольно было раньше смотреть отвязанную немецкую порнуху, я продал и довольствовался обычным маленьким «самсунгом». Интересно, откуда он появился в моей квартире? Раньше я подобного дерьма в доме не держал. С другой стороны, пропало множество вещей, например ноутбук, фотокамера Bronica RF 645, (та, что была признана лучшей в 2002 году, помните?), DVD-проигрыватель, какая-то одежда. Я, признаюсь, никак не мог вспомнить, что конкретно, но почти вся новая коллекция D&G точно. Музыкальный центр зато был на месте, почти как новый. Я, правда, отчего-то разлюбил музыку. Меня она, как и практически все внешние шумы, напрягала. Если не сказать, бесила. Приводила в ярость. Делала невменяемым, душевнобольным. Особенно современная электроника. Переслушал я ее, что ли? Да и в клубах, куда бы я ни приходил, все тоже самое, сплошной house и techno. Надоело чертово однообразие. Мне хотелось что-нибудь старенькое послушать, к примеру, Kraftwerk, или Suicide, или Fad Gadget на худой конец. Куда-то только запропастились все мои диски, а сейчас такое старье и не сыщешь. Вот и приходилось сидеть в тишине. Почти в мертвом безмолвии, изредка прерываемом звонком телефона. Его я еще умудрялся оплачивать, и он время от времени выводил еврейский мотивчик. Вот и на этот раз он трезвонил, а в крови моей плескались пиво, водка и больше полграмма спида. (Кокаин стал не по средствам.) Я собирался лечь спать или хотя бы сделать вид, что ложусь спать. Перед этим, по старой привычке, почистил зубы. С зубами тоже было не все в порядке. Надо было сходить к врачу, залечить те, что чудом уцелели после терок с зайцевскими «пацанами». Я никак только не находил для этого времени. Я был либо удолбан, либо в таком отходняке, что лучше уж сразу умереть, чем попытаться двигаться. Но к врачу сходить было надо, тем более что эти оставшиеся зубы крошились и ломались. Неужели все они были гнилыми? Я думал о зубах и рассматривал себя в зеркале. Не мешало бы побриться, но тогда стали бы отчетливо видны все побочки, прыщи и покраснения, шелушащаяся, сухая кожа. Впрочем, все это и так было видно. Я чистил зубы, вернее, то, что пока сохранилось в моем воспаленном рту. В это время зазвонил мобильный, и я выплюнул пену вперемешку с кровью и потащился на кухню, взял трубку со стола и посмотрел на дисплей. Высветился какой-то незнакомый номер, и в душе моей появился неприятный холодок, последнее время я не любил неизвестных номеров.