Двоица - Максим Константинович Сонин

Толкнуть под поезд Катю Оса не могла. Ваня мог, у него алиби не было. Могли и Вершик с Котей, так как разговор с «Шоколадницей» ничего не прояснил. Девушка, с которой разговаривала Мишка, услышав, что звонят по полицейскому делу, позвала менеджера, который сказал, что обязательно опросит работавших в кафе в понедельник, но рассчитывать особенно не на что. Через арбатскую «Шоколадницу» за день проходило очень много народу, а камер у входа в кафе не было.

Мишка смотрела на список и крутила в руках браслет. Казалось, что еще секундочка – и что-то щелкнет, но после десятой минуты стало ясно, что в голову ничего не приходит. Мишка задумчиво посмотрела на браслет, поднесла его к глазам. Понюхала улику, лизнула. Успела улыбнуться своей глупости и вдруг замерла, потому что вкус у браслета оказался неожиданный. Мишка провела по нему языком еще раз, теперь осторожнее. Во рту остался отчетливый вкус клубники. Мишка вскочила и бросилась в ванную, где на полочке над раковиной стояла корзинка с косметикой. Выбрала первую попавшуюся помаду, фиолетовую, открыла тюбик и провела по браслету, осторожно, будто боясь его раздавить. На черной поверхности остался след. Провела еще раз, уже спокойнее и без особенных ожиданий, попыталась замкнуть помадный след, так, чтобы весь браслет оказался измазан. Не вышло. В одном месте, не шире пятирублевой монеты, помада ложиться отказывалась. Мишка помыла браслет, надела его на руку и попыталась натереть помадой лишь тот отрезок, на котором проявлялся круг. Он появился снова.

Мишка взяла из корзинки ватную палочку, макнула в струю воды, провела по браслету. На том месте, где появлялся кружок, вода к браслету совсем не липла.

«Вот он, пропуск», – подумала Мишка. Тут же стала собираться для похода в «Стулья», но в последний момент вспомнила, что совсем скоро должна встретиться с Верой.

Мишка перекрестилась, убрала браслет, пошла одеваться.

Глава девятая

Адриан болел. Глупо вышло с официанткой. Она сперва молчала, но потом стала вырываться, ударила локтем в живот. Охранник в баре разглядел цепь на шее, полицию вызывать не стал, но попросил уйти. Другого бара поблизости не было, поэтому Адриан купил в круглосуточном магазине бутылку водки, спустился по проспекту к озеру, сел на камни и распил. Там же и уснул.

Утром его разбудил собачий лай. По пустынной улице бежала стая дворняг, одна из которых все норовила укусить другую за хвост.

Голова раскалывалась, а тело было тяжелое, потное. Надо было пойти в квартиру, помыться, только там бы пришлось общаться с братьями, а видеть их Адриану не хотелось. Не нравились ему эти братья, которые нигде не бывали, мира не видели. Лица у них были ласковые, глупые, как жестяные ведра. Адриан был воином, а эти, водители трансферов, трудились в мягком и нежном тылу, каждый месяц почти видели отца, и никаких сложных дел в их жизнях не было. Что они могли ему рассказать? А что он мог рассказать им? Как мог объяснить про свою московскую жизнь? Ничто уже не связывало Адриана с Обителью, слишком долго пробыл он в миру. Вот бы только получить благословение, а там уж найдется ему новый труд.

Встреча заняла не больше получаса, потому что Мишка сразу же сказала, что сдаст Вере комнату. Это решение созрело у нее в голове мгновенно, возможно потому, что Мишке очень хотелось почувствовать хоть какую-то власть над собственной жизнью. И потому, что Вера ей очень нравилась.

Успели обсудить плату и даже некоторые правила совместной жизни, а потом Мишка, сославшись на головную боль, предложила продолжить обсуждение во вторник, оговоренный день въезда. Голова и вправду болела, но ушла Мишка не поэтому. Слишком шумели мысли – факты расследования путались с событиями из прошлой, детской жизни. Мишка почти не видела свою собеседницу, с трудом разбирала слова. Нужно было хотя бы пару часов поспать и еще немного поплакать. А еще было страшно, что Вера воспримет эту отрешенность как-то неправильно.

Дома Мишка хотела сразу забраться в кровать, но с неудовольствием обнаружила, что стол в гостиной все еще накрыт и над тарелками роятся мухи. Было совершенно неясно, как ей удалось не заметить этого утром.

Мишка взяла из кухни мусорный пакет, стала скидывать в него объедки. Потом перенесла в раковину тарелки, включила воду. Глаза слипались, руки дрожали. Мишка зашла в спальню, сбросила одежду, забралась под одеяло и мгновенно заснула.

Ей приснилась гостиная, в которой вместо книжных шкафов стены укрывали стеллажи, заваленные газетами и заборными объявлениями. С черно-белых фотографий улыбались детские лица, угрюмо глядели офисные работники, кривились политики. С улицы доносился шум парада. Ветер бросал в притворенное окно пушистый снег. В камине, который чуть выступал из стеллажей, трещало раскаленное полено.

Перед огнем стоял немолодой смуглый мужчина в китайском халате. Он грел руки и иногда оглядывался, будто ожидая Мишкиного появления. Мишка наблюдала за ним из неясного укрытия. Казалось, что если приглядеться, то окажется, что и руки, и ноги на виду, но мужчина ее в упор не замечал, выжидательно тер друг о друга пальцы.

За Мишкиной спиной распахнулась дверь, и в комнату ворвался запах яблочного пирога. Мишка хотела обернуться, но не смогла, только знала, что по коридору, такому же странному, как и гостиная, к ней приближается высокая женщина в платье и платке. Женщина подняла руку, перекрестилась, указала на камин.

Рамина Брамм, которого Мишка уже узнала, покачал головой, указал на пустое кресло, которое еще мгновение назад казалось Мишке невысокой тумбочкой, заваленной газетными листами. Женщина поравнялась с Мишкой, даже задела ее краем платья, но Мишкин взгляд будто магнитом потащило по полкам, она развернулась спиной к камину. Кажется, женщина села в кресло, и сразу же Мишка услышала ее голос – властный, веселый:

– Сядь, в ногах правды нет.

Рамина сел на пол, подоткнул халат под скрещенные ноги.

– Знаешь, в детстве мне казалось, что я никогда не умру, – сказала женщина. – А теперь это же кажется Мишке Мироновой.

Мишка хотела обернуться, сказать, что женщина ошибается, что Мишка готова умереть хоть сейчас и, наверное, уже умерла, но тело будто сковало стальными кольцами. Теми самыми стальными кольцами почтальона Жерара.

– Я не умер, – сказал Рамина. – Умерла женщина, которая писала обо мне книги. Я же навсегда остался на солнечной террасе венецианского отеля.

– Разве это не смерть? – спросила женщина. Мишка хотела крикнуть ей, что нет, что смерть – это страшно, а не солнечно, но губы не размыкались, липли.

– Может быть, – Рамина зевнул. – Простите, что-то я засыпаю. Много пью кофе.

– Спать не