Дневник горничной - Октав Мирбо

— Разумеется, батюшка…

— Передайте от меня капитану тысячу пожеланий, дитя мое…

— И вам — то же, г-н священник…

Удаляясь, он снова открывает требник:

— До свидания… до свидания… Лучших прихожан нам и желать нечего…

Я возвращаюсь к себе, печальная, смущенная, рассерженная, оставляя эту гнусную Розу наслаждаться своим триумфом, всевозможными приветствиями, всеобщим уважением, жирную, подло-счастливую… Я не удивлюсь, если скоро священник поставит ее в церкви в нишу, зажжет по бокам свечи, и устроит ей вокруг головы ореол, как у святых…

IX

25-ое октября.

Кто меня интригует, так это Жозеф. Он ведет себя положительно загадочно, и я не знаю, что скрывается в его молчаливой, неистовой душе. Но наверное, там происходит что-то из ряда вон выходящее. Порой его взгляд так тягостно выносить, что меня положительно смущает его наглая пристальность. У него привычка ступать тихо и крадучись, и это наводит на меня страх. Точно у него к ногам привязано ядро или воспоминание о нем… Не был ли он на каторге или в монастыре?.. Может быть и то и другое… Меня еще пугает его спина и шея, могучая, толстая, загорелая, как старая кожа, испещренная сухожилиями, натягивающимися, как канаты. Я заметила у него на затылке связку мускулов, чрезмерно выпуклых, как бывает у волков и хищных, диких животных… За исключением его увлечения антисемитизмом, свидетельствующем о темпераменте и кровожадности Жозефа, он относится ко всему остальному очень сдержанно. Даже почти невозможно узнать его мыслей; в нем отсутствуют хвастовство и другие профессиональные низости, по которым можно узнать прирожденного лакея; никогда не услышишь от него ни одной жалобы, ни одного ругательства на счет хозяев. По-видимому, он их уважает, но без подобострастия, и предан им чистосердечно. Никогда не ворчит на работу, даже на самую тяжелую. Он на все мастер; все умеет делать, даже самые сложные разнообразные дела, совсем не относящиеся к его ремеслу. Он относится к Приёре, точно к своей собственности; оберегает его, ревниво стережет, защищает и гоняет оттуда нищих, бродяг, праздношатающихся; его боятся, точно цепной собаки. Он представляет тип прежнего слуги, дореволюционного периода. О нем говорят в местечке: «Другого такого не найти… Золото!» Мне известно, что его стараются переманить от Ланлэров. Из Лувье, из Эльбёфа, из Руана он получает самые выгодные предложения… Он от всего отказывается, и не хвастает этим… Честное слово, нет… Он служит здесь уже пятнадцать лет и считает дом своим. И останется, покуда захочет… Барыня, которая при всей ее подозрительности, ко всему относится с такой злобой, к нему питает слепое доверие. Она, которая никому не верит, верит Жозефу, верит в честность Жозефа, в его преданность.

— Золото!.. он для нас готов в огонь, — говорит она.

И несмотря на свою скупость, награждает его мелкими подачками и подарками.

А я все-таки боюсь этого человека. Он внушает мне страх и в то же время страшно интересует. Мне случалось подмечать ужасное выражение в тусклой глубине его глаз. С тех пор, как он меня интересует, он уже не кажется мне таким, каким я его считала вначале, при моем поступлении в дом, — грубым тупым увальнем. Нужно было приглядеться к нему повнимательнее. Теперь я считаю его страшно умным, пройдохой — больше чем умным, и хуже — чем пройдохой… Я не знаю, как определить его… И потом, — привычка это, что ли, видеть его каждый день, — но я уже не нахожу его ни старым, ни безобразным… Привычка, ведь, набрасывает на вещи точно легкий туман. Постепенно кончается тем, что сглаживаются черты лица, затеняются уродливости; и выходит, что горбун, которого видишь ежедневно, через некоторое время уже не кажется горбатым… Впрочем, здесь что-то другое; это то, что я открываю в Жозефе нового, захватывающего, что меня волнует. Для женщины красота заключается ведь ни в правильных чертах, ни в чистоте линий… Это что-то неуловимое, неопределенное… какое то тайное и — да простит меня читатель — половое сродство, неодолимое, мощное, опьяняющее; многие женщины подпадают под его власть, помимо своей воли, сами того не замечая… Ну, так вот Жозеф возбуждает во мне это влечение… Недавно я любовалась им, как он поднимал бочонок с вином… Он играл им, как ребенок играет резиновым мячиком… Его атлетическая сила, ловкость, мощная игра плеч, — все это навело меня на мысли… Странное, нездоровое любопытство, смесь страха и симпатии, которые возбуждают во мне его подозрительные поступки, сомкнутые губы, этот многозначительный взгляд, все это еще увеличивает его мускульная сила, его бычачье сложение… Словом, я чувствую, что между Жозефом и мной существует тайная, моральная и физическая связь, которая с каждым днем крепнет…

Из окна комнаты, где я работаю, я часто наблюдаю его в саду… Он работает, склонившись лицом почти к самой земле, или стоя на коленках у шпалерника… Внезапно он пропадает… точно обращается в дым… Только что наклонял голову… и вдруг уже нет… Проваливается ли он сквозь землю?.. Уходит через стены?.. Мне приходится иногда сходить в сад, чтобы передать ему приказание барыни… Я его не нахожу нигде и начинаю звать:

— Жозеф!.. Жозеф!.. где вы?

Ответа нет… Снова кричу…

— Жозеф!.. Жозеф!.. где вы?

Вдруг, Жозеф неслышно вырастает из-за дерева, или из-за грядки овощей, прямо перед моим носом… И стоит предо мной, среди бела дня, с своим суровым, упрямым лицом, с своими прямыми волосами, и расстегнутой рубахой на волосатой груди…

Откуда он явился?.. Откуда вышел?.. Откуда свалился?..

— Ах! Жозеф, как вы меня напугали…

И на губах его и в глазах блуждает ужасная улыбка, напоминающая сверкающее лезвие ножа… Я положительно начинаю думать, что этот человек — дьявол…

Изнасилование маленькой Клары все еще служит предметом разговоров и возбуждает местное любопытство… Местные и столичные газеты, которые пишут об этом, раскупаются нарасхват. «Libre Parole» безапелляционно обвиняет всех «жидов», и уверяет, что это «ритуальное убийство»…

Приехали на следствие судебные чины. Произвели дознание; перетаскали массу народу… Никто ничего не знает… Обвинение, пущенное Розой, встречено повсюду недоверчиво… Все только пожимают плечами… Вчера жандармы задержали несчастного газетчика, который впрочем доказал, что его даже не было в местечке, в момент преступления. Отец, которого обвинила публичная молва, оправдался… К тому же о нем самые лучшие мнения… Итак, нигде никакого признака, который мог навести правосудие на след преступника. Говорят, что судьи изумляются преступлению и его дьявольски ловкому выполнению; без сомнения, здесь видна рука профессионала… по всей вероятности это парижанин… Говорят также, что прокурор ведет дело небрежно, только для проформы. Убийство бедной девочки очевидно не очень-то его воодушевляет… Все данные говорят за то, что ничего не найдут, и что дело канет в Лету, подобно многим другим…