Дневник горничной - Октав Мирбо

Снова потянулась жизнь, то опускаясь, то подымаясь; бесконечный калейдоскоп лиц, мимолетные связи; резкие переходы — из роскошных квартир на мостовую — как всегда…

Странная вещь… Я, которая во время влюбленности, страстно, искренно желала умереть, пожертвовать собой, теперь, в продолжение нескольких месяцев, боялась открыть в себе заразу от поцелуев г. Жоржа… Малейшее нездоровье, мимолетная боль — повергали меня в ужаснейший страх. Часто ночью я просыпалась в безумном страхе, вся в холодном поту… Я щупала себе грудь, где, мне казалось, я чувствовала боль и тоску; рассматривала слюну, в которой замечала красноватые жилки… Считая удары пульса, решала, что у меня жар… Смотрясь в зеркало, находила, что глаза у меня вваливаются, скулы розовеют мертвенным румянцем, который играл, на щеках Жоржа… Как-то ночью, возвращаясь с публичного бала, я схватила простуду и кашляла в течение недели… Я думала, что уже наступил конец… Я покрыла себе всю спину горчичниками, пила всевозможные лекарства; даже послала дар святому Антуану Падуанскому… Потом, так как мое здоровье точно издеваясь над моей болезнью, не ухудшалось, по-прежнему вынося все тягости службы и кутежей… все это прошло.

В прошлом году, подобно всем предыдущим, шестого октября, я отправилась положить букет на могилу Жоржа. Могила находится на Монмартрском кладбище. На главной аллее я увидала на расстоянии нескольких шагов впереди несчастную бабушку.

Боже мой, до чего она постарела… И как постарели обе прислуги, сопровождавшие ее. Сгорбившись, нагнувшись, шатаясь, она еле переставляла ноги, поддерживаемая под руки своими старыми слугами, подобно своей госпоже, согнувшимися и шатающимися… Сзади шел посыльный, несший огромный букет белых и красных роз… Я замедлила шаги, не желая обгонять их и быть узнанной… Затем я укрылась за большим могильным памятником, выжидая, пока несчастная старуха положит цветы, и выльет свои молитвы и слезы на могиле внучка…

Назад они шли той же унылой походкой, по боковой аллее, мимо часовенки, за которой я укрылась… Я еще больше спряталась, чтобы они меня не увидали, — мне казалось, что передо мной проходят призраки моей совести, мои угрызения… Узнала ли она меня?.. Нет, не думаю!.. Они шли, ничего не замечая, ничего не видя вокруг… Глаза их смотрели неподвижно, точно глаза слепых… Губы шевелились, но ни одного слова не вылетало из них… Можно было принять их за души покойников, заблудившиеся в лабиринте кладбища, и ищущие свои могилы… Мне вспомнилась та трагическая ночь… Лицо мое, залитое кровью… И кровь, которая текла изо рта Жоржа. Сердце у меня сжалось… Наконец, они, исчезли…

Где они теперь, эти жалкие три тени?.. Может, они еще больше походят на мертвецов… Может действительно умерли?.. Протомившись еще несколько времени, они, может, в могиле обрели покой и тишину, которых тщетно искали на земле…

Ну, да-все равно!.. Что могло быть нелепее мысли, пришедшей в голову несчастной старухи — взять меня в сиделки к молодому, прелестному существу, каким был г. Жорж… И когда я вспомню, что она ни минуты ничего не подозревала, ничего не видала… ничего не понимала, то меня это изумляет больше всего! — Ну, теперь можно смело сказать… — Все они трое не больно-то были умны… Целый непочатый угол наивности!

Я снова видела капитана Можера через забор…

Присев над свежевзрытой клумбой, он высаживал ростки анютиных глазок и левкоев… Как только заметил меня, — бросил работу, и подошел к забору поболтать. Он уже не сердится на меня больше за своего хорька. Напротив, — был даже очень весел. Помирая со смеху, он сообщил мне, что сегодня утром поймал белого кота Ланлэров… Может это в отместку за хорька…

— Это уже второй, по счету, — воскликнул он с дикой радостью, хлопнув себя по бедрам, и потирая руки, выпачканные в земле… — Ах, уж он больше не будет лазить по моим парникам, мошенник… не заберется на грядки скотина!.. А что, если бы мне удалось также изловить вашего Ланлэра и его бабищу?.. Ах, свиньи!.. Ах, ах!.. Это — идея!.. И он гоготал от этой «идеи» целую минуту. И, вдруг, ни с того, ни с сего, спрашивает, сверкнув упрямым и лукавым взглядом:

— Почему вы им не напихаете в постель конского волосу?.. Подлецы!.. Клянусь Господом, я с удовольствием пожертвую вам для этой цели целый пук!.. Да, это — идея!..

Потом:

— Кстати… Знаете… Клебер?.. Мой хоречек?..

— Да… Ну?!.

— Ну, я его съел… Хе-хе!..

— Не очень-то вкусно, признайтесь?..

— Хе!.. Похож на плохого кролика…

Эти слова заключали в себе всю эпитафию злосчастному зверьку.

Затем капитан сообщил мне, что на прошлой неделе он нашел под кучей хвороста ежа. Теперь он его приручает… Назвал его Бурбаки… Это — идея!.. Умное животное, забавное, редкостное и все ест!..

— Ей Богу!.. — воскликнул он… — В один день он поел — бифштекс, рагу из репы, соленое сало, швейцарский сыр, варенье… Сногсшибательное животное!.. ничем невозможно его насытить… Похож на меня… ест все!..

В это время мальчик провозил по аллее в тачке камни, старые жестянки из-под сардин и разный мусор, предназначенный для помойки…

— Поди сюда!.. — зовет капитан…

И узнав от меня, что барин — на охоте, барыня в городе, а Жозеф куда-то отлучился, берет из тачки камни, черепки и запускает их один за другим в сад, крича во все горло:

— На — тебе, свинья!.. На — тебе, подлец!..

Камни летят, черепки падают на свежевскопанную грядку, где Жозеф, накануне, посеял горох.

— Ну-ка держи!.. Еще!.. И еще, на придачу!..

Вскоре грядка вся покрыта битыми стеклами…

Радость капитана выражается в гиканьи и шумных жестах… Потом он закручивает свои стариковские усы и говорит мне, с видом похотливого Дон-Жуана:

— Мадемуазель Селестина… вы, ей Богу, — красавица, черт бы меня взял!.. Приходите ко мне в гости, когда Розы не будет… ладно? Это — идея!..

Ну, еще этого не хватало… Однако, он в себе уверен…

VIII

28-ое октября.

Наконец я получила письмо от г. Жана, но письмо очень сухое. Судя но тону его, можно подумать, что между нами никогда ничего не было. Ни одного слова участия, ласки, ни одного намека на прошлое… Говорит только о себе… Если верить его словам, то выходит, что г. Жан сделался важной особой. Это чувствуется по тому пренебрежительно-покровительственному тону, который он берет с самого начала письма… В общем, он пишет мне только для того, чтобы пустить пыль в глаза… Я всегда знала, что он честолюбец — черт, ведь он такой красивый малый! — но теперь это дошло до геркулесовых столбов. Люди не умеют переносить ни успехов, ни славы…