Тамо далеко (1941) (СИ) - Соболев Николай Д. Н. Замполит

Лука ковылял, держась за раненую ягодицу — кузов грузовика получше, чем седло, но все равно трясет. Здравко и комендант охраны Главного, то есть Верховного штаба, расставляли караулы, а я остался неприкаянным. Ладно, значит, до утра время есть, навещу кое-кого, не одному Марко жизни радоваться.

Точно не одному — чем ближе к центру, тем больше народу в кафанах, массовое братание партизан с четниками. Еще бы — приехали те, кто вздрючил немцев в Крупани и теперь благодарные слушатели внимали рассказам из первых рук.

Истории при каждом повторении обрастали все более фантастическими подробностями, особенно быстро увеличивался список трофеев. Если суммировать все захваченное со слов партизан, то оружия бы хватили на пару полноценных дивизий, а то и больше. Что характерно, господа офицеры и сейчас собрались отдельно в «своей» кафане и слушали равных по рангу — поручника и священника, четницких командиров. Там же весьма кстати мелькал и седой ежик учителя, на чей дом я немедленно и перенацелился.

Выходящие на галерею-трем окна едва светились, хозяйка очевидно берегла керосин, так что я перемахнул забор и тихонько обошел постройку. Сидевший на цепи пес дежурно взбрехнул: последние недели мимо него туда-сюда постоянно шатались посторонние люди, а каждого облаивать глотка не луженая.

Свет из второго окна то тускнел, то снова лился ярко, я подобрался ближе — там ходила Верица, расчесывала перед сном волосы и тихо напевала.

Ну, была не была!

Я тихонько стукнул в стекло, потом еще разок, погромче, она замерла, потом осторожно подошла к окну, увидела мою восторженную рожу и приоткрыла створку:

— Владо?

— Я достал вам пистолет, как вы хотели! — вытащил из кармана подаренный Радославом браунинг.

Верица приоткрыла губки и протянула было руку за перламутровой игрушкой, но я полностью распахнул окно и одним махом очутился в комнате, она только тихо ойкнула:

— Уходите! Нельзя!

Но я уже нес про молодого солдата, не знающего слов любви, про неслучайную встречу утомленного путника и нежную фиалку. Все, как положено: взялся за грудь — говори что-нибудь!

Тем более, взяться там было за что, особенно когда отступая и слабо отталкивая мои руки Верица уперлась спиной в косяк двери. Я шарил от талии вверх и вниз, потихоньку подбираясь к бюсту и подолу, Верица протяжно и с придыханием отнекивалась, но не возразила, когда я накинул крючок на дверь, а только уперлась в меня ладонью.

Когда я дошел с поцелуями до шейки, она только повторяла «Нет, нет», но делала это так тихо, чтобы никто в доме не услышал.

От дежурного взгавка я вздрогнул, но не прервал дозволенные речи, но тут по двору и ступенькам протопали сапоги и стукнула дверь, а затем раздался голос Слободанчика:

— Верица, ты спишь?

Да чтоб ему пусто было! Я скрипнул зубами, послал воздушный поцелуй и сиганул в окно, как заправский герой-любовник:

— Жди меня!

Передавил что там под стенкой росло, хорошо хоть грядка мягкая, зато перепугал пса — одно дело когда приличные люди через дверь ходят, а тут неприличный кубарем выкатывается! Блохастый загавкал в полную силу, ему тут же ответили соседские, заперекликались патрули, на один из которых я и налетел.

Хорошо хоть партизанский, а не четницкий — они меня в колонне видели, за своего признали, но тем не менее, довели и сдали с рук на руки Здравко. Командир только зыркнул недовольно и назначил в караул, в самую поганую ночную смену, куда ставили всех залетчиков.

И куда через пару часов естественным образом добавили Марко. Но только поимка патрулем, втык от командования и ночное дежурство никак на его состоянии не сказались — скалился во все тридцать два зуба и витал в облаках. Ну хоть у кого-то все прошло без обломов.

На пост нас определили вдвоем и после затухания эйфории парень задумался.

— А можно мы Живку возьмем с нами? Больничаркой…

— А что ты меня спрашиваешь? Ты ее мужчина, тебе решать.

Марко помялся, а потом как отрезал:

— Заберу.

И утром умчался, только пятки сверкнули.

А я после полубессонной ночи наблюдал митинг нерушимой партизанско-четницкой дружбы, ну или как оно тут называется — тот самый священник-командир говорил, потрясая густой бородой, о том, что надо вести борьбу всем вместе, тогда немцам конец. Что не надо ждать момента, а бить прямо сейчас, причем говорил он, обильно ссылаясь на Писание и внося немалые сомнения в души четников.

А чуть правее грузовика, с кузова которого вещал оратор, я заметил группку уверенных мужчин, среди которых самым молодым выглядел Иво. Они слушали священника вполуха, тихо беседуя между собой, но замолкали, когда к кому-либо из них обращался перетянутый ремнями человек. Высокий лоб, зачесанные назад волосы, нахмуренные брови и острые скулы — я вглядывался и чем дальше, тем больше убеждался, что это орел наш Броз Тито.

— Вот, привел! — оторвал меня от наблюдений голос Марко.

Рядом стояла Живка с мешком, покусывая край платка.

— С нами? — спросил я девушку.

— Да!

— Родители знают?

— Они тоже в Ужице собираются.

Твою мать, все вокруг знают, куда и когда едет Верховный штаб! Но тут уж я бессилен, тем более переезд в Ужице подтвердил и оратор, заявив в конце речи, что партизаны и четники грозить будут немцу из самого сердца освобожденной территории. Туда же, в Ужице, собиралась и несколько четницких офицеров, включая Слободанчика, отчего мысли о вчерашнем обломе сменились новыми планами.

Старшим машин и командирам конников довели маршрут и колонна установленным порядком по намеченной дороге добралась до поворота на Причевич, где ее успел остановить посыльный.

Немцы ударили прямо в лоб из Валево, сбив четницкий заслон, несмотря на клятвы майора, что но пасаран и все такое. То ли заслон мал оказался, то ли поставили в него некрепких духом, но атаки всего одной роты четники не выдержали.

За те полчаса, что немцам потребовалось на преодоление трех километров по дороге, штаб принял решение свернуть направо и далее двигаться горными проселками, а на повороте оставить новый заслон под командованием Здравко.

— Партизаны, кроме охраны штаба, из кузова, на землю!

С ближайших грузовиков тут же попрыгали несколько десятков человек — умел Здравко приказать так, что никто даже не вякнул. Подошли верховые, тут же собрались в кружок командиры, тыкая пальцами в будущие позиции над дорогой и немедленно заспорили, куда и сколько пулеметов ставить. Несколько бойцов, нахлестывая коней, помчались в разные стороны за подкреплениями, а я внимательно оглядел небо — только самолетов нам еще и не хватало. Но нет, там висели низкие облака, какой «шторх» может и пролетит, а вот насчет бомбардировщиков очень сомнительно.

Меня, Марко, Луку и еще десяток бойцов засунули на фланг, стеречь обходную тропку, старшим поставили почти дедушку, воевавшего еще в Первую мировую. Мандражило меня перед первым фронтовым боем куда больше, чем при засаде на егерей — там-то мы имели преимущество внезапности, да еще место выбрали как надо. А тут немцы точно знают, что мы впереди, остается надеятся, что им силы не хватит сквозь нас пробится. Да еще дед этот, бог весть какой командир.

Вот только мы залегли, обустроились, так немцы и начали знатно насыпать из минометов туда, где с их точки зрения должна была находиться колонна или основной заслон.

— А почему по нам не стреляют? — оторвался от созерцания тропы Марко.

— Не знают, наверное. Да и тратят мины экономно, а не фигачат туда, где два с половиной калеки лежат.

Вот, кстати, о минах, если по уму, поставить тут растяжек, воткнуть бы десяток МОНок и прикрыть парой снайперов и пулеметом.

Тропа по-над речкой не то чтобы крутая, но атакам цепью не способствует, вот я и понадеялся, что так и пролежим до конца боя. Но нет, минометный обстрел малость утих, зарядил моросящий дождик, и тут зоркий Марко заметил шевеление вдали. Как он их разглядел, не знаю, но насчитал человек пятьдесят. Значит, взвод, теперь вспомнить бы штат… Четыре у них отделения или пять? Вопрос-то не праздный, им на каждое отделение пулемет положен.