Смерть Сталина. Все версии. И ещё одна - Рафаэль Гругман

«И пришло снова 3-е марта, через десять лет после того дня, когда отец вошёл, разъярённый, в мою комнату и ударил меня по щекам. И вот я сижу у его постели, и он умирает. Я сижу, смотрю на суету врачей вокруг, и думаю о разном… И о Люсе думаю, ведь десять лет как он был арестован. Какова его судьба? Что с ним сейчас?»[169]

Начиналась новая эпоха. Не все это поняли — за 35 лет, прошедшие после октябрьского переворота, страна разительно изменилась. Дореволюционная многопартийная система, альтернативные выборы в Государственную думу, суд присяжных, свобода слова, печати, митингов и собраний — обо всём этом уже успели забыть. Продолжать следовать прежним курсом страна уже не могла: она задыхалась от непрекращающихся репрессий, затронувших абсолютно все слои населения. Но руководство партии не было готово к решительному повороту, к новому курсу, отличному на сто восемьдесят, девяносто или хотя бы на сорок пять градусов. Исключение составлял Берия, за что и поплатился через четыре месяца.

Царившую в эти дни скорбь — кроме Берии, все члены Политбюро искренне горевали и плакали — нарушали лишь пьяные крики Василия Сталина.

32-летний генерал-лейтенант, барин, живший под девизом «Как хочу, так и будет», для которого с детства не существовало авторитетов (кроме отца, которого он боялся), не воспользовался выпавшими ему привилегиями. Учился он плохо, школу едва закончил, его образовательный потолок — даже не техникум, а полуторагодичная авиашкола. Он не завоевал авторитета в партии и не стал продолжателем политической династии. А ведь отец проталкивал сына во власть, и не веди отпрыск запойную жизнь, к 1952 году мог быть уже членом Политбюро, министром обороны и официальным преемником…

Ему светило блестящее будущее. Какое? Не станем фантазировать о несостоявшемся будущем молодого генерал-лейтенанта, в 24 года назначенного командиром истребительной авиадивизии, непонятно за какие заслуги награждённого двумя орденами Красного Знамени, орденами Суворова II степени и Александра Невского. На его боевом счету за годы войны оказалось 26 боевых вылетов и два лично сбитых самолёта противника, чему в стране, славящейся приписками, «свежо предание, а верится с трудом». Свою жизнь сын «отца народов» сгубил водкой. А не имеющие высокого родства трижды Герои Советского Союза Покрышкин и Кожедуб к генеральским погонам шли долго. Они надели их после смерти Сталина, а войну закончили скромненько, полковником и майором…

* * *

Прощание со Сталиным вылилось во всенародное горе. Лишь немногие торжествовали, и среди них Лаврентий Берия.

— Хрусталёв, машину! — этот запомнившийся Светлане ликующий возглас Берии, прозвучавший, когда присутствующим на Ближней даче стало ясно, что Сталин умер, повторили из её мемуаров все, кто писал о похоронах Сталина, найдя в радостном выкрике доказательство преднамеренного убийства. Но не было ли это лишь «шкурной радостью» от мысли, что «мингрельское дело» завершено и теперь можно на девяносто градусов развернуть курс корабля?

Все члены Политбюро знали (об этом говорил Микоян на июльском пленуме 1953 года), что существовал план Сталина по устранению Берии. Естественно, тот радовался, узнав о смертельной болезни своего будущего палача. Ему было невдомёк, что в расстрельном списке Хрущёва он тоже значился первым. Маленков, близкий друг Берии, предав его, продлил пребывание в Кремле на четыре года (подробней — в Приложении), чтобы затем вместе с Молотовым и Кагановичем отправиться в политическое небытие.

О поведении Светланы в дни всенародной скорби написал Серго Берия. Он узнал об инсульте 2 марта, когда пришёл домой на обед:

«Обычно в это время приезжал и отец, но в тот день его не было. Мама сидела заплаканная и сразу же сказала мне, что у Иосифа Виссарионовича удар и, по всей вероятности, он не выживет.

— Ну а ты-то чего плачешь? — спросил. — Помнишь ведь, что отец говорил… — Речь шла о том, что готовил нам Сталин. Мама, разумеется, обо всём знала — отец действительно предупреждал нас о том, что может случиться.

— Знаешь, — ответила, — я всё понимаю, но мне его всё равно жаль — он ведь очень одинокий человек.

Я сел обедать, а мама поехала к Светлане»[170].

Далее Серго Берия пишет, по-видимому, ссылаясь на маму, Нину Теймуразовну: «Известно, скажем, что Светлана у кровати Сталина чуть ли не сутками сидела. Мы же знали, что она находилась дома и была совершенно спокойной. Я не хочу сказать, что она не любила отца, но это была отнюдь не та безумная любовь, о которой столько написано…»

Частично это близко к истине, если вспомнить по «Письмам к другу», что, сидя у постели умирающего отца, она думала о Каплере. Но это лишь часть правды. Через 16 лет, осмысливая свою жизнь, Светлана писала в книге «Только один год», что ей было больно и страшно все три дня, проведенные у постели умиравшего отца. Но она чувствовала и знала, что вслед за его смертью наступит освобождение, которое будет освобождением и для неё самой. Страшное признание — не у каждого кремлёвского чада нашлось мужество его сделать…

Бытовая версия: конфликт с дочерью

В личной жизни Иосифа Джугашвили сопровождали трагедии — смерть первой жены Като (она умерла в 1907 году в 22-летнем возрасте, оставив шестимесячного сына Якова) и самоубийство второй жены Надежды Аллилуевой, к чему непроизвольно он оказался причастен, публично оскорбив её на праздничном ужине в кремлёвской квартире Ворошилова.

Вторично он стал вдовцом в 52 года, оказавшись с двумя детьми на руках, 11 и 6 лет; в остепенившемся возрасте, когда годы лихой и беспутной молодости позади, а личные трагедии воспринимаются острей и болезненней…

Он не понимал, точнее, отказывался принять причину, вынудившую Надю нажать на курок, и до самой смерти задавал себе, а позднее и дочери мучивший его вопрос, почему она его бросила. Этот вопрос его изводил. Как вспоминал Рыбин, по ночам охрана нередко сопровождала его на Новодевичье кладбище на могилу жены, и, оставаясь наедине с ней, возможно, мысленно этот вопрос он задавал ей снова и снова. Трагедия наложила дополнительный отпечаток на отношения дочери и отца, на их особые отношения, учитывая, что для шестилетней девочки отец стал единственным родителем, мапой, а ему дочь напоминала Надю, и в ней же он обнаружил черты сходства со своей матерью. Только Светанке, Хозяюшке, он писал нежные письма, только её баловал так, как не баловал сыновей. Она вспоминала детство:

«Он любил меня, пока я была ребёнком, школьницей, я его забавляла. “Ты до смешного похожа на мою мать! Она тоже рыжая, в веснушках!” — говорил он и, наверное, это было главным источником его нежности ко мне. Мне досталась в детстве самая большая нежность, на какую он вообще был способен»[171].

Их отношения расстроились в годы войны, когда из девочки-подростка она превратилась в девушку, способную любить еще кого-то кроме отца, к чему он не был готов. Из-за войны он проглядел этот качественный скачок, и когда она влюбилась в еврея, киносценариста Каплера, на 22 года старше её, то забыл, что примерно такая же разница в возрасте была между ним и юной Надей Аллилуевой.

Конфликт дочери-школьницы и отца начался зимой 1943 года, сразу же после дня её рождения, и — он догадался: школа не доглядела! — он нашёл виноватого и летом того же года «отомстил» школьной реформой. Воспитанник духовной семинарии, вспомнил «доброе царское время», и в разгар битвы на Курской дуге (в июле 1943-го!), провёл через Политбюро решение о раздельном обучении, создании мужских и женских школ, призванных укрепить дисциплину и устранить «не всегда здоровые взаимоотношения, создающиеся между мальчиками и девочками при совместном обучении». В тот же день Сталин подписал соответствующее постановление Правительства СССР — так ссора с дочерью на 11 лет развела мальчиков и девочек по разным школам.

Семейный конфликт арестом Каплера не завершился, он лишь усилился, когда наперекор отцу на следующий год Светлана вышла замуж за Гришу Морозова. Она знала, что отцу всё докладывают, и каждый её шаг под контролем, но тем не менее вела себя вызывающе. Гости, приходившие на студенческие вечеринки в квартиру молодожёнов в Доме на набережной, обращали внимание, что портрет отца Светлана разворачивала к стене, чтобы его виртуальное присутствие не создавало никому (и ей в первую очередь) дискомфорта. Она хоть и Сталина по паспорту (пока) — в душе бунтующая Аллилуева. И грозный отец тоже помнил это все последующие десять лет, вплоть до 28 февраля 1953 года.

Её первая любовь и первое замужество не были одобрены отцом. Если согласиться с теорией Зигмунда Фрейда, основоположника школы психоанализа, предположившего, что бессознательные переживания, относящиеся, в том числе ко взаимоотношениям разнополых родителей и детей, объясняют многое в их поведении, то можно предположить, что подсознательно он возненавидел тех, кто отнял у него любимую дочь. К тому, что она повзрослела и способна ещё кого-то любить, он не был готов.