Смерть Сталина. Все версии. И ещё одна - Рафаэль Гругман

Однако осенью — зимой 1952–53 годов, возглавив широкомасштабную антисемитскую кампанию, Сталин лишил себя традиционного отпуска. Он стал жертвой собственной подозрительности. Посадив в тюрьму в ноябре академика Виноградова, личного врача, который мог бы своевременно начать лечение, и арестовав в декабре — январе ведущих врачей Кремлёвской больницы, он сам подвёл себя к краю пропасти. Осталось ждать очередного скачка давления, когда он не в состоянии будет сохранить равновесие.

27 февраля, 8 часов вечера. Сталин в сопровождении сотрудника охраны Кириллина появился в своей ложе в Большом театре, на представлении балета «Лебединое озеро». Весь спектакль он был один. По окончании уехал на дачу.

В тот же день, по утверждению дочери, он парился в бане, построенной на даче. По-видимому, произошло это после спектакля, в ночь на 28 февраля. Нежелательная процедура спровоцировала скачок давления. Но была дополнительная причина…

28 февраля — день рождения Светланы. Отец не поздравил её с 27-летием. Несколько раз она звонила, пытаясь договориться о встрече, но он лишил её прямой связи — дозваниваться надо было через «ответственного дежурного» из охраны. Они так и не поговорили. Субботу он решил провести в компании с Берией, Булганиным, Маленковым и Хрущёвым. Вечер начался с просмотра кинофильма в Кремле, затем поехали ужинать на сталинскую дачу. О дне рождения дочери папа-Сталин не заговаривал. Эта ночь оказалась последней.

Слово «заговор» повисло на устах исследователей, не желающих учитывать возраст Сталина, его физическое состояние и факторы, способствующие повышению давления: алкоголь, курение, употребление поваренной соли (вспомним обнаруженную Старостиным открытую бутылку минеральной воды «Боржоми) и нервные перегрузки.

Рыбин провёл кропотливую работу, собрав свидетельские показания офицеров охраны, прислуги и коменданта дачи Орлова. Они настаивают на естественной смерти и приводят собственные доводы.

Несмотря на гипертонию, писал Рыбин, Сталин не соблюдал диету, на завтрак любил яичницу, способствующую повышению уровня холестерина в крови. Он не доверял врачам и, если его одолевала гипертония или очередная ангина, занимался самолечением или обращался к Поскребышеву, «большому знатоку», до революции окончившему фельдшерское училище. Туков, офицер охраны, присутствовал при вскрытии тела. Куперин, начальник Санитарного управления, показал ему, где лопнул мозговой сосуд и образовался сгусток крови размером в пятикопеечную монету, и сказал: «Если бы эту кровь сразу бы ликвидировать… Человек бы ещё жил».

Однако тогдашний уровень советской медицины не позволял совершать операцию по откачке крови. Первые часы — критические, когда надо ввести лекарства, разжижающие кровь, и продлить жизнь (больной оставался бы частично парализованным) — были упущены… Была ли возможность в домашних условиях оказать эффективную помощь? Ответ спрятан в истории болезни, засекреченной до сих пор. Нельзя обвинять врачей, вызванных утром 2 марта: их коллеги, знавшие нюансы сталинской болезни, находились в тюрьме, и приходилось действовать наугад, опасаясь в случае неудачи разделить судьбу арестованных. Выпестованное Сталиным «дело врачей» работало против него.

За день до апоплексического удара Сталин парился в бане. Позволительна ли парная людям с высоким кровяным давлением и не она ли в сочетании с семейными проблемами стала причиной коллапса?

Что скрывается за фразой Берии «Я его убрал», которой он намекнул Молотову о причастности к смерти Сталина? Если это не пустое бахвальство и глупая похвальба (грешен род людской, грешен и способен на низменные поступки), то возникает вопрос: «Каким образом убрал?»

Отвечая на него, Евгений Жирнов ссылается на генерал-лейтенанта авиации Степана Микояна, сына Анастаса Микояна, рассказавшего, что его отец вспоминал о странном поведении Берии. После любой жалобы Сталина на недомогание он принимался уговаривать его сходить в баню. Мол, русская баня всё вылечит[168].

Однако Сталин был не тем человеком, который легко подавался на уговоры. На всё у него было своё мнение, в том числе и на лечебные свойства русской бани. Всё, что он делал, делал добровольно.

Как известно, Сталин часто простуживался. Допускаю, что, зная, что после парной поднимается кровяное давление, Берия мог дать Сталину губительный совет: лечить простуду баней. Только откуда известно Анастасу Микояну, что именно Берия это посоветовал Сталину? Рассказывая сыну о последних неделях жизни Сталина, Микоян приводит разговор, свидетелем которого он быть не мог. После октябрьского пленума Микоян и Молотов были отлучены от посещения сталинской дачи. Слухи, сплетни, брехня… Поговорим о них в главе «Ложь и вымысел о смерти Сталина».

Смерть Сталина. День рождения дочери

Последний раз Светлана навестила отца 21 декабря, в день его 73-летия.

Они не виделись полтора месяца — напомним, Светлана приезжала к отцу 8 ноября, в годовщину смерти матери. Светлане бросилось в глаза, что отец разительно изменился, плохо выглядит. Она обратила внимание на красный цвет лица, хотя обычно он был всегда бледен, — один из признаков повышенного давления. Сталин бросил курить, хотя курил не менее пятидесяти лет, и занялся самолечением — маниакальная подозрительность привела к тому, что он уже никому не доверял и искренне верил в бред о врачах-вредителях, который сам же и запустил в тридцатых годах, обвинив известных врачей в убийстве Горького и Куйбышева. Новое «дело врачей», закрученное им в 1952-м, вернулось к нему бумерангом, и он сам себя убивал, арестовав своих лечащих врачей и отказавшись от помощи других медиков.

21 декабря Василий также приехал поздравить отца, но уже успел накачаться водкой, и Сталин приказал ему немедленно покинуть дачу. Такое в последнее время случалось неоднократно. 7 июля после воздушного парада в честь Дня Военно-Воздушного Флота Василий пьяным явился на банкет, на котором присутствовали все члены Политбюро. Сталин выгнал его, а на следующий день снял с должности командующего авиацией Московского военного округа. Официально отставку Василия представили как перевод на учёбу в Академию Генерального штаба. Естественно, вступительных экзаменов он не сдавал — был зачислен слушателем авиационного факультета, но на занятиях ни разу не появился… Запил.

…28 февраля 1953 года, в день 27-летия, Светлане было одиноко и грустно. Отец её не поздравил. Похоже, в семье Сталина не было принято совместно отмечать семейные праздники, каждый жил сам по себе. О брате она не упоминает: дружны они никогда не были.

Начиная с обеда, она безуспешно пыталась дозвониться отцу. Дежурный офицер отвечал, что отец отдыхает (мы-то знаем, как и с кем отдыхал вождь), а Светлана, у которой возникло странное предчувствие, изнемогала и рыдала от бессилия. Тем временем на кунцевской даче продолжалось весёлое застолье, но ни хозяин стола, ни Хрущёв и Берия, по-отечески относившиеся к Светлане и ей симпатизирующие, не провозгласили тосты за именинницу, за дочь Сталина и за её Великого отца. Все знали об их конфликте, который начался именно в этот день, когда она целовалась с Каплером, и продолжился из-за брака с Гришей Морозовым.

Через 55 лет, в одном из последних своих интервью, со слезами, накатившимися на глаза, она вспоминала тот день и говорила о возникшем тягостном предчувствии. Светлана знала, что была единственным человеком, которого Сталин любил, и даже через полвека ей казалось, что отец в тот день мысленно звал ее к себе…

В понедельник 2 марта она пошла на занятия. (Окончив истфак, Светлана поступила в аспирантуру Академии общественных наук при ЦК КПСС и писала кандидатскую диссертацию по русской литературе.) Там её разыскали на уроке французского языка и передали, что Маленков просит её приехать на Ближнюю дачу.

Светлана встревожилась. Впервые не отец, а кто-то иной приглашал её к нему. Приглашение от имени Маленкова означало, что наследники уже распределили портфели и верховная власть в стране вершилась от имени Маленкова.

Когда машина въехала на дачу, на дорожке возле дома её встретили Хрущёв и Булганин. Лица обоих были заплаканы. «Идём в дом, — скорбным голосом сказали они и взяли её под руки, — там Берия и Маленков тебе всё расскажут». Но Светлана и так уже всё поняла.

…Она сидела у постели умирающего отца, с которым добивалась встречи в день своего рождения, оказавшимся для него последним, вспоминала свою первую любовь и тот роковой для Каплера день рождения, с которого начался конфликт с отцом:

«И пришло снова 3-е марта, через десять лет после того дня, когда отец вошёл, разъярённый, в мою комнату и ударил меня по щекам. И вот я сижу у его постели, и он умирает. Я сижу, смотрю на суету врачей вокруг, и думаю о разном… И о Люсе думаю, ведь десять лет как он был арестован. Какова его судьба? Что с ним сейчас?»[169]