Эллигент - Вероника Рот

– Ладно, – говорю я.

Луч фонарика скачет вверх-вниз, пока мы идем по коридору. В его конце берем сумку из подсобки, Нита ко всему подготовилась заранее. Она ведет меня в глубь подземных коридоров Резиденции, мимо того места, где собираются «ГП», здесь совершенно темно. Наконец она приседает и шарит рукой по полу, пока ее пальцы не находят защелку. Она протягивает мне фонарик и поднимает дверцу.

– Эвакуационный туннель, – поясняет она. – Его отрыли, когда здесь обосновалось Бюро, чтобы всегда был способ выбраться наружу во время какой-нибудь чрезвычайной ситуации.

Она достает из сумки черную трубку, что-то в ней поворачивает. Трубка загорается искрящимся огнем, отсвечивающим красным на ее коже. Она осторожно бросает эту штуку вниз, и та падает на глубину нескольких футов. Нита садится на край и вместе с рюкзаком пропадает в отверстии.

Наверное, это – короткий путь вниз, но мне мерещится нечто большее, чем просто дыра в полу. Я сажусь, вижу силуэт моих ботинок на фоне красных искр и прыгаю вниз.

– Ну как? – спрашивает Нита.

Я поднимаю фонарик, а она – факел, и мы идем по туннелю, достаточно широкому и высокому для того, чтобы идти бок о бок и выпрямившись в полный рост. Воздух здесь сырой, затхлый, пахнет гнилью и плесенью.

– Я и забыла, что ты боишься высоты.

– Зато я не боюсь многого другого, – резко отвечаю я.

– Не надо от меня защищаться, – ее голос серьезен. – Кстати, я хотела тебя кое о чем спросить.

Я перешагиваю через лужи, подошвы моих ботинок вязнут в песке.

– О твоем третьем страхе, – произносит она. – Ты боялся стрелять в ту женщину. Кто она?

Луч света от фонарика в моей руке – единственная наша путеводная нить в этом туннеле. Я отодвигаюсь, чтобы между нами оставалось больше пространства, – хочу, чтобы наши руки случайно соприкасались в темноте.

– Никто, – говорю я. – Страх относился не к ней, а к самому факту выстрела.

– Ты боялся стрелять в людей?

– Нет, – поясняю ей, – я боялся своей силы, которая способна убивать.

Она умолкает, я тоже. Насколько же странно звучали мои слова. Сколько молодых парней боятся, что внутри них сидит монстр? Но ведь сыновья должны стремиться стать похожими на своих отцов, а не содрогаться при одной мысли об этом.

– Мне всегда было интересно, что бы я увидела в комнате страха, – говорит она глухим голосом, будто читает заупокойную молитву. – Иногда я чувствую, что мир – просто ужасен, а порой я ощущаю себя храброй.

Я киваю. Мы продолжаем идти за мечущимся лучом фонарика, наша обувь шаркает по земле, нас овевает затхлый воздух.

Наконец, туннель поворачивает, и я чувствую запах свежего ветра, настолько холодного, что вздрагиваю. Выключаю фонарик, и лунный свет ведет нас к выходу.

Мы выбираемся наружу, где-то на пустыре. Вокруг нас – руины здания и разросшиеся деревья, своими корнями разворотившие тротуар. На стоянке, в нескольких футах от нас – старый пикап, его кузов покрыт выцветшим брезентом. Нита пинает одну из шин, проверяя ее, а затем забирается на сиденье водителя. Ключ уже вставлен в замок зажигания.

– Чья машина? – осведомляюсь я.

– Она принадлежит людям, с которыми мы собираемся встретиться.

– И кто же они?

– Друзья.

Я не знаю, как она находит путь по лабиринту улиц, уверенно ведя пикап между выпирающими корнями деревьев и упавшими уличными фонарями. Она даже мигает фарами животным, которых я едва успеваю замечать. Вдруг я вижу, как прямо перед нами на дорогу выскакивает длинноногое поджарое существо. Нита резко тормозит, чтобы не налететь на него. Уши зверя дергаются, а темные круглые глаза смотрят на нас с любопытством ребенка.

– Красивый, правда? – говорит она. – До того, как приехала сюда, я ни разу не видела оленей.

Зверюга в нерешительности останавливается. Нита давит на клаксон, и олень убегает. Она трогается с места, увеличивает скорость. Вскоре мы выезжаем на широкую, открытую дорогу, проходящую над теми самыми железнодорожными путями, по которым мы с друзьями шли в Резиденцию. Мы направляемся на северо-восток.

Проходит довольно много времени, прежде чем я снова вижу электрический свет. Он горит в узкой кривой улочке. Лампочки болтаются на проводах, натянутых между уличными фонарями.

– Мы на месте, – Нита резко выворачивает руль, направляя пикап в проем между двумя кирпичными зданиями. – Загляни в бардачок. Я попросила их дать нам оружие.

Открываю отделение перед собой. Там, на ворохе старых оберток от шоколадок лежат два ножа.

– А ты можешь управляться с ножом? – спрашивает она.

Лихачи учили своих адептов метать ножи до того, как Макс ввел изменения в процедуру инициации. Но это происходило прежде, чем я вступил во фракцию. Мне ножи никогда не нравились, просто пускание пыли в глаза, а не полезный навык.

– Нормально, – отвечаю с усмешкой. – Хотя я никогда не думал, что это мне когда-нибудь пригодится.

– Я догадывалась, что лихач окажется хорош… Четыре, – отвечает она, улыбаясь.

Она берет больший из двух ножей, а я – тот, который поменьше. Нажимаю на тугую ручку двери, и мы выбираемся в переулок. Окна надо мной моргают: там горят свечи или фонарики. Один момент я гляжу вверх, замечаю чьи-то космы и пару любопытных глаз.

– Здесь кто-то живет, – шепчу я.

– Мы на границе, – произносит Нита, – в двух часах езды от Милуоки, крупного центра к северу отсюда. В наши дни люди обычно не рискуют слишком далеко уходить от городов, даже если хотят оказаться вне зоны влияния правительства, как местные.

– Почему они хотят жить вне зоны влияния? – интересуюсь я.

Прямо-таки бесфракционники. Они всегда были голодны, зимой у них царил холод, а летом они мучились от жары. Сплошная борьба за выживание.

– Они – генетически поврежденные, – говорит Нита, быстро взглянув на меня. – Они равны в правах с генетически чистыми, но только на бумаге, юридически. На самом деле они беднее, и практически невероятно, что их наймут на хорошую работу. Проблема возникла, начиная с Войны за Чистоту более века назад. Для людей на Окраине оказалось более приемлемым отречься от связей с обществом, а не пытаться решить задачу изнутри, как намерена сделать я.

Думаю о татуировке на ее коже – разбитом стекле. Интересно, когда она получила ее? Почему в ее взгляде столько тревоги? Что толкнуло ее стать революционеркой?

– А как вы все планируете?

Она крепко сжимает губы, потом отчеканивает:

– Отняв у Бюро немного полномочий и власти.

Переулок выходит на широкую улицу. Я вижу людей. Некоторые бредут по обочинам, другие – прямо посередине дороги, многие покачиваются, в руках у них бутылки. Все очень молоды – не так уж много взрослых здесь, на Окраине.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});