Эллигент - Вероника Рот

Мы шагаем по улице к тросу зип-лайна. Фракции исчезли, но эта часть города до сих пор носит отпечаток пребывания лихачей. Их можно узнать по пирсингу и татуировкам, но не по цветам одежды, которые, впрочем, иногда бывают излишне яркими. Кое-кто рассеянно бродит по тротуарам, но многие – на работе. В Чикаго все занимаются тем делом, которое им подходит.

Наконец, впереди показывается конус Хэнкок-билдинг, пронзающий небо. Его черные балки будто гонятся друг за другом до самой крыши, то пересекаясь, то сплетаясь воедино.

Мы переступаем порог и оказываемся в вестибюле с его блестящими, полированными полами и стенами, покрытыми граффити. Нынешние жильцы дома оставили их как своего рода реликвию. Это место лихачей, потому что именно они полюбили здание за его высоту и еще, как подозреваю я, за его непохожесть. Лихачам понравилось заполнять шумом тихие и пустые этажи.

Зик тычет указательным пальцем в кнопку лифта. Нам нужен 99-й. Пока лифт поднимается, я закрываю глаза. Я почти вижу темную пропасть под ногами, лишь тонкий пол отделяет меня от падения. Лифт вздрагивает, затем его двери открываются.

– Спокойно. Мы делали это тысячу раз, – усмехается Зик.

Я киваю. Сквозь щели в потолке внутрь врывается воздух, и видна яркая синева неба. Я плетусь за остальными к лестнице, не в силах заставить свои одеревеневшие ноги двигаться хоть немного быстрее. Нащупываю ступени и сосредоточиваюсь. Надо мной неловко карабкается Шона.

Однажды, когда Тори набивала мне татуировку на спине, я спросил у нее, не считает ли она, что мы – последние оставшиеся люди на Земле. «Возможно», – буркнула она. Но здесь, на крыше, действительно ощущаешь себя единственным живым существом. Смотрю на здания, расположенные на границе болота, и мое сердце начинает ныть. Как будто этот вид вот-вот расплющит меня.

Зик бежит к блоку зип-лайна и пристегивает к стальному тросу строп. Придерживает его, чтобы он не соскользнул вниз, и зовет Кристину.

– Все к твоим услугам.

Кристина размышляет вслух:

– Как мне съехать?

– Назад, – говорит Мэтью. – Я бы хотел проехаться, глядя вперед, чтобы не намочить штаны. Не хочу, чтобы ты мне подражала.

– Эх, ты.

Потом она забирается в строп – ногами вперед, животом вниз, чтобы видеть удаляющееся здание. Я содрогаюсь и отворачиваюсь. А все они, по очереди спускаются: Кристина, Мэтью и Шона. Их радостные вопли разносятся по ветру, как крики птиц.

– Теперь ты, Четыре, – толкает меня Зик.

Я мотаю головой.

– Давай, – улыбается мне Кара. – Покончим с этим одним махом.

– Нет, – отвечаю я. – Езжай ты. Пожалуйста.

Она глубоко вздыхает и протягивает мне урну. Металл теплый, от многочисленных прикосновений. Кара лезет в строп, и Зик потуже затягивает его на ней. Она скрещивает руки на груди и отправляется в полет: над аллеей Лейк-Шор, над городом.

Сейчас на крыше – только я и Зик.

– Вряд ли я смогу, – бормочу я.

– Конечно, сможешь, – убеждает меня он. – Ведь ты – Четыре, легендарный лихач.

Подхожу ближе к краю крыши. Хотя я стою в паре футах от бездны, мне мерещится, что я потеряю равновесие и упаду.

– Эй, Четыре, – окликает меня Зик, – ты должен исполнить то, что она сама всегда бы хотела. Она бы гордилась тобой.

Ясно. Мне уже не повернуть назад, но я до сих пор помню ее глаза и ее улыбку, когда она поднималась со мной на колесо обозрения.

– Как спускалась она?

– Лицом вперед, – отвечает Зик.

– Отлично, – я передаю ему урну. – Прицепи ее за мной, ладно? Только сначала открой.

Залезаю в строп. Мои руки дрожат. Зик стягивает ремни на спине и ногах, потом закрепляет позади меня урну и открывает ее, чтобы пепел разлетелся в одну секунду. Я смотрю вниз, на аллею Лейк-Шор, сглатываю и отталкиваюсь. В какой-то момент мне хочется все переиграть, но поздно, – я несусь навстречу земле. Я ору так пронзительно, что возникает желание заткнуть себе самому уши. Мой крик живет во мне, наполняет мою грудь, глотку и внутренности.

И когда меня охватывает слепая паника, я догадываюсь, почему она спускалась именно так. Она чувствовала, что летает. Она была свободна.

Пустота подо мной – как раззявленная пасть, которая готова поглотить меня. И вдруг я понимаю, что больше не двигаюсь. Последние пылинки праха плывут по воздуху, как серые снежинки, и исчезают. Я почти достиг почвы и могу легко спрыгнуть. Все остальные уже сцепили руки, готовые поймать меня в сеть своих объятий. Я прижимаюсь лицом к стропу и смеюсь.

Кидаю им пустую урну, отстегиваю замки, удерживающие меня, и камнем падаю вниз. Друзья подхватывают меня. Я удивленно смотрю на Хэнкок-билдинг, и внезапно наступает тишина. Нам неловко. Кристина смахивает с ресниц слезы и произносит:

– Вот и наш Зик.

Зик и вправду мчится к нам. Сначала он выглядит как точка, потом как капля, и вскоре мы различаем его собственной персоной. Когда Зик тяжело плюхается на наши руки, мы качаем его, словно ребенка в колыбели.

– Здорово. Хочешь еще разок, Четыре? – спрашивает он.

– Ни за что, – твердо отвечаю я.

Нестройной толпой мы направляемся обратно к поезду. Шона вышагивает на своих скобах, Зик толкает пустую инвалидную коляску и потихоньку переговаривается с Амаром. Мэтью, Кара и Калеб оживленно о чем-то болтают. Кристина робко подходит ко мне:

– С Днем Выбора тебя. Кстати, если я спрошу тебя, как твои дела, ты мне все честно расскажешь? – шутливо говорит она.

– Мне нелегко, но так будет всегда.

– Понятно.

Мы плетемся позади всех, мимо заброшенных зданий с темными окнами, через мост над болотистой рекой.

– Иногда жизнь – настоящий отстой, – вздыхает Кристина. – Угадай, что поддерживает меня на плаву?

Я вопросительно поднимаю брови, и она меня передразнивает.

– Те моменты, которые не являются отстоем. Главное, суметь их заметить.

Она улыбается, и мы бок о бок поднимаемся по лестнице на станционную платформу.

В детстве я был убежден в том, что каждый из нас может сломаться в любую секунду и никто не избежит повреждений. Но теперь я узнал, как это исправить: мы просто чиним друг друга.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});