Где живет счастье - Джоджо Мойес

Она словно оцепенела от потрясения. Затем подняла руку, лицо ее плаксиво сморщилось.

– Если бы твоя сестра выбрала в свое время такую профессию, захотела бы переехать на другой континент… то я бы еще как-то смирилась. Но ты… Ал, это неправильно.

Но тогда что правильно? И в чем правда? – вертелось у него на языке. Разве это не правда, что я решил посвятить свою жизнь благополучному рождению детей в нашем неблагополучном мире? Или что моя профессия в качестве оплаты дает возможность видеть настоящие чувства, настоящую жизнь, настоящую любовь, тогда как существование всей нашей страны основано на секретах и дутых авторитетах? Или что, как бы там ни было, каждая вторая хирургическая процедура под руководством моего прославленного отца направлена именно на усовершенствование самых интимных частей женского тела? Но Алехандро, как всегда, промолчал. Он закрыл глаза, чтобы не видеть страданий матери.

– Мама, я смогу приезжать два, а может, три раза в год.

– Мой единственный сын станет гостем в родном доме! И ты считаешь, мне от этого будет легче? – Она обращалась даже не к Алехандро, а скорее к Милагрос, которая с шумом втянула в себя воздух.

В кухне повисло тяжелое молчание. А затем, как и ожидал Алехандро, мать разразилась громкими рыданиями. Она протянула к нему руку, ее пальцы беспомощно и слепо ловили воздух.

– Ал, не уезжай! Мне без разницы, где ты работаешь. Можешь оставаться в этой своей клинической больнице. Я тебе ни слова не скажу.

– Мама…

– Ну пожалуйста!

В его молчании мать почувствовала каменную непреклонность, и, когда она снова заговорила, захлебываясь рыданиями, в ее голосе прозвучала неприкрытая горечь:

– Мне хотелось только одного: чтобы ты преуспел в жизни, женился, родил детишек. А я бы за ними присматривала. Но сейчас ты отказываешь мне не только в этом, но даже в том, чтобы остаться рядом со мной!

Неминуемая разлука сделала его великодушным. Он опустился на колени, взяв мать за руку, ее кольца с драгоценными камнями странно холодили кожу.

– Мама, я вернусь. Я надеялся, ты поймешь, что это мой единственный шанс.

Нахмурившись, она осторожно убрала волосы у него со лба:

– Ал, ты такой холодный. Такой бесчувственный. Разве ты не видишь, что разбиваешь мне сердце?

Алехандро, как всегда, оказался бессилен против маминой странной логики.

– Мама, ну хоть порадуйся за меня.

– Как я могу за тебя радоваться, если я убита горем?!

Именно поэтому я от тебя и сбегаю, мысленно произнес Алехандро. Потому что, насколько я помню, ты вечно убита горем. Потому что ты меня этим достала. И уже давно. А так я наконец смогу хоть на время обрести покой.

– Ладно, поговорим позже. Мне сейчас надо идти. – Он улыбнулся терпеливой, отстраненной улыбкой, которую приберегал специально для матери, а затем, нежно поцеловав ее в лоб и оставив всхлипывать на руках у служанки, вышел из кухни.

Поскольку единственным назначением отеля «Любовь Венеры» было способствовать плотским утехам, а именно сексуальным излишествам и прочим непристойностям, здесь, как и в других аналогичных заведениях, неукоснительно соблюдали множество правил и ограничений. И если различные сексуальные услуги можно было заказать одновременно с ужином в номер, а видео для взрослых предоставлялись на любой вкус и с учетом самых различных половых извращений, то отель, можно сказать, оставался до нелепого чопорным в том, что касалось правил поведения и сохранения внешней респектабельности. Скромный фасад частного дома, и никакой наружной рекламы. Ни мужчинам, ни женщинам не дозволялось находиться в номерах в одиночестве, что вызывало некоторое неудобство, поскольку парочкам приходилось встречаться в ближайших кафе, где они рисковали попасться на глаза соглядатаям. Тонированное стекло стойки администратора исключало возможность идентификации посетителей.

Правда, было маленькое исключение. Один из посетителей был хорошо известен человеку за стеклом, но он щедро платил за свою анонимность. Фото этого посетителя настолько часто появлялось на страницах журналов со светскими сплетнями, что даже тонированное стекло и темные очки не могли позволить ему сохранить инкогнито.

Одним словом, Алехандро было достаточно кивнуть темному силуэту за стойкой администратора, чтобы получить возможность, перепрыгивая разом через две-три ступеньки, постучать в условленный час в дверь без номера, за которой он вот уже как восемнадцать месяцев, два-три раза в неделю, обретал рай для двоих.

– Ал? – Никакой романтики. Ни намека на amor. Но ему так нравилось.

– Да, это я.

Эдуардо Гишане был одним из наиболее высокооплачиваемых аргентинских телеведущих. В своем еженедельном телешоу он неизменно появлялся в окружении нескольких практически обнаженных латиноамериканских красоток, подававших неуклюжие, плохо продуманные реплики на тему его легендарного сексуального аппетита. Эдуардо, высокий, темноволосый, всегда безупречно одетый, явно гордился тем, что практически не изменился с тех пор, как много лет назад оставил карьеру профессионального футболиста. Любимый аргентинский глянцевый журнал «Люди» регулярно публиковал сделанные якобы тайком фотографии, где Эдуардо обхаживает молодую девушку, причем явно не Софию Гишане, или помещал статьи с различными спекуляциями на тему ставшей притчей во языцех супружеской неверности Эдуарда всем его женам, включая и последнюю подругу жизни – бывшую Мисс Венесуэла. Надо сказать, что данная идея упорно внедрялась издателем в сознание доверчивого читателя.

– Все это враки, – с горечью бормотала София, прикуривая очередную сигарету.

У Эдуардо было либидо деревянного кресла. И хотя его любимым предлогом была усталость, у Софии уже начали возникать некоторые подозрения насчет того, что именно его возбуждает.

– Мальчики? – осторожно поинтересовался Алехандро.

– Нет! Мальчиков я бы еще как-нибудь пережила. – София пустила в потолок колечко дыма. – Боюсь, больше всего его возбуждает гольф.

Они познакомились в клинике Хорхе в тот день, когда после уличных волнений мать попросила Алехандро проверить, благополучно ли отец добрался до работы. София тогда в очередной раз пришла на прием: вынужденная соблюдать целибат в течение четырех из шести лет замужества, она надеялась, что новая упругая попка и более стройные бедра, уменьшившиеся на несколько дюймов, позволят возродить былую страсть мужа. «Боже, какая пустая трата американских долларов!» – уже позже скажет она. Алехандро, пораженный ее красотой и голодным взглядом, не мог отвести от Софии глаз, но потом выкинул ее из головы. Однако позже они столкнулись в вестибюле, и она, окинув его все тем же алчным взглядом, сообщила, что никогда прежде не делала подобных вещей, а затем нацарапала на визитке номер своего телефона и сунула ему.

Три дня спустя они встретились в отеле «Феникс», в этом гнезде порока и сладострастия, где стены были украшены затейливыми картинками из «Камасутры», а кровати при желании вибрировали. Назначенное Софией место встречи не оставляло у Алехандро ни малейших сомнений относительно ее намерений, и они в полном молчании практически одновременно достигли оргазма в процессе неистового соития, после которого Алехандро целую неделю ходил точно в тумане.

Постепенно их свидания приняли несколько стереотипный характер. Она неизменно твердила, что им нельзя больше встречаться, что Эдуардо о чем-то догадывается, устраивает допросы и ей с трудом удалось выпутаться. Алехандро садился рядом, успокаивал ее, говорил, что все понимает, и тогда она начинала плакать, спрашивать, почему ей, еще совсем молодой женщине, которой нет и тридцати, приходится жить в браке без секса, без страсти. Оба прекрасно знали, что это не совсем так – по крайней мере, в том, что касалось ее возраста, – но Алехандро осмотрительно воздерживался от комментариев. И когда он наконец приводил Софию в чувство, соглашаясь с ней, что это действительно несправедливо, что она слишком привлекательная, слишком страстная, чтобы становиться лежалым товаром, словно старая сморщенная фига, она сжимала его лицо ладонями и говорила, что он такой красивый, такой добрый, да и вообще он единственный мужчина, который ее когда-либо понимал. Потом они обычно снова занимались любовью (и это еще мягко сказано применительно к тому, что между ними происходило). После чего она откатывалась в сторону, жадно закуривала и сообщала, что теперь точно все кончено. Риск слишком велик. Алехандро должен понять и простить.

Через несколько дней, максимум через неделю, она звонила ему снова.

Алехандро испытывал смешанные чувства по поводу интрижки с Софией: он отличался определенной разборчивостью в выборе сексуальных партнеров, его смущала идея, что рано или поздно он может влюбиться. Конечно, ему было жаль бедняжку Софию, попавшую в столь затруднительное положение, но вместе с тем он твердо знал, что больше не любит ее, если вообще хоть когда-нибудь любил. Насколько он понимал, ее заверения в любви были своеобразным способом подчеркнуть, что, несмотря на недостойное поведение, она по-прежнему считает себя доброй католичкой, и если в ее взгляды на религию романтическая страсть более-менее вписывалась, то найти оправдание страсти животной было невозможно. Единственное, что их объединяло, но в чем у обоих не хватало смелости признаться, было неистовое сексуальное влечение на химическом уровне. Софии оно помогало укрепить веру в свою неотразимость, а Алехандро – выбраться из своей обычной скорлупы, хотя по нему этого было не видно.