Былина о Микуле Буяновиче - Георгий Гребенщиков

— Пойдемте-ка не то, ребята. Попитаемся.

— Сейчас я вам медку подам! — сказала Лимпея Матвею и посмотрела на него и на Анисью насмешливо сжигающим взглядом. — Медок у нас старого запасу… Крепкий да веселый. Свадебный.

Анисья посмотрела вслед Лимпее и как эхо повторила:

— Веселый. Свадебный…

Матвей сидел все в том же положении и, потупившись, забыл, где он находится. Уют, тепло и глубокий томный взгляд Лимпеи — зачаровали его, и не верилось, что он разбойник и не мог не верить, что он был всю жизнь бедняком, с тех малых пор, как себя помнит. С тех пор, как отморозил себе на морозе пальцы: в святочный морозный день пошел кататься в бабушкиных валенках и приморозил их ко льду возле Потаповой избы. А теперь вот сколько лет уже бродяжил и явился к богатею деньги добывать. А не хватило хитрости, не стало злобы, не поднялась рука убить. Заныли в тесных сапогах когда-то обмороженные пальцы, хилые к морозу. Напомнили про жизнь давнишнюю, почти забытую, про бабушку и про отца, давно покойного, и про Дуню, милую, святую, грешную, сестрицу Дуню, искупившую свой грех жестокой мученической кончиной. Убил-таки ее Илья!.. Убил и сам пошел на каторгу.

И не понимал теперь Матвей — Микула Петрованович ехидных слов просвирни, которая приблизилась к нему, и далекая чужая, вовсе незнакомая, начала мучительно допрашивать:

— Нет, ты мне расскажи, как это ты в чиновника оборотился?.. Я-то, дура, и не поняла сперва, а мужик-то ведь сразу тебя раскусил… Уж коли ты разбойник, дак и будь разбойником… А то што же ты дурака валяешь? За што же ты бабу-то безвинно в цепи заковал?

Потом она увидела, что он будто пьян или вздремнул и толкнула его в локоть:

— Уезжай-ка ты отсюда поскорее да увози бабу-то… Будя вам тут куролесить… Эй, ты, слышишь?

Но видя, что Матвей не отвечает, Августа Петровна подошла к Анисье:

— Ивановна!.. Што же ты-то молчишь?.. Ведь я пешком пришла, для вас же, чтобы тысячу-то эту вымолить.

Просвирня заплакала, вытирая рукавом нажженное морозом красное лицо.

— Пропали… Пропали. — тихо проговорила Анисья. — Вижу, что пропали все…

А к Матвею подошел Васька Слесарь:

— Слушай… Отпусти нас!.. Ну, отпусти… Ну, што это за чертова игра?.. Видать же, что от старика таким манером мы копейки не возьмем… Я говорил, што лучше надо было церковь…

— Церковь? — почему-то повторил Матвей, и за много лет впервые понял значение слова этого, как звон колокола, где-то и когда-то пробудившего в нем и в его сестре огромную святую радость.

— Уезжайте, говорю, скорее! — проскрипела над его ухом просвирня.

Матвей очнулся от раздумья и опомнился.

— Некуда мне торопиться, — сказал он тихо. — Некуда, ты понимаешь?

— А ты знаешь? — заговорил всегда веселый Митька Калюшкин. — Мы им скажем, што мы пошутили… Што мы маскировщики и все тут. А?

— Вот и правда… — обрадовался Васька Слесарь. — Молодец Митюха… Снимай, давай, с меня эти цепи…

Но Матвей, подняв револьвер, прорычал:

— Не смей снимать! Держи фасон до скончания века! — и прибавил коротко, — Убьем! Другого ходу нету…

Но в это время в горницу вошла Лимпея, яркая и прекрасная, какою никогда он не знавал Анисью. Держа в руках поднос, на котором в кружках разлита была медовая брага, она сказала с вкрадчивою ласкою:

— Ну-ка, гостенек сердитый, выкушай-ка на здоровье!..

Отступил Матвей и недоверчиво смотрел на красивое лицо Лимпеи, а еще более сомнительно на кружки с брагой.

— Не подмешала ли ты зелья какого в этот медок-то? Выпей-ка сама сперва!

— Экой ты какой боязливый! А на вид такой сурьезный! — ухмыльнулась Лимпея, и поманили ее глаза черной, бездонной глубиной, такою глубиной, в какую никогда так сладостно и робко не доводилось ему заглянуть. — Изволь, я выпью, хоть это и не полагается… Свекор у меня сердитый. А муж больно ревнивый.

Она взяла кружку и, продолжая изводить его глазами, никогда нигде не виданными, колдовскими, дивно одуряющими рассудок.

— Ну, выпьем вместе! — вымолвил он глухо и неловко, виновато засмеялся, выпил залпом брагу. Крякнул, вытер бороду и добавил: — Хороша у староверов вся повадка…

— Свекор самую, што ни на есть, старенькую достал, — улыбнулась Лимпея. — А ну-ка еще выкушай вторую…

Матвей забыл, что здесь Анисья, засмеялся широко и радостно и вздохнул со стоном:

— Эх, хороша ты баба!.. Эдакому сопляку досталась… — и, любуясь ею, взял второй стакан. — Ну, и этот вместе што ли?

— Не пей! — вдруг вскрикнула Анисья. — Она тебе отраву дает.

Лимпея свысока взглянула на Анисью. Они долго и враждебно мерили глазами одна другую.

— Мы этим делом не занимаемся! — медленно и гордо вымолвила Лимпея, и злобно засмеялась. — А чего же ты так пасешь его?.. Али он тебе сударик?..

— Не твоего это ума дело! — огрызнулась Анисья. — Может и сударик.

Но Матвей, как бы не слыша этой перемолвки, медленно докончил брагу и снова весело крякнул:

— Ну, и ме-ед!.. Это не мед, а прямо колдовство, ей Богу!

И от меду и от слов этих, и от насмешки над Анисьей, повеселела, охмелела, подобрела Лимпея.

— А ты не сердися! — сказала она Анисье. — Я тебе тоже подам. На-тко выпей! — и закричала на Матвея: — Ты бы приказал ослобонить ее!.. Куда она тут убежит-то?.. В цепи заковал бабу… Што это, к чему?

— Нет, этого мы не можем приказать… — сказал Матвей, улыбаясь Лимпее. — Раз арестантка, значит, арестантка.

Сам опустился на лавку и почуял тяжесть своего большого тела.

Засверкав глазами и пересилив в себе немощное чувство горя и усталости, Анисья попросила Лимпею:

— А ну-ка, поднеси ему еще — теперь мы с ним вместе выпьем! Может он ко мне будет тогда добрее…

— А со мной, значит, не хочешь выпить? — ухмыльнулась ей Лимпея и налила еще Матвею. — А ну-ка, выпей с твоей арестанткой… Знать-то крепко любишь ее, коли в цепи за собой возишь!..

Матвей как-то устало мотнул головой:

— Её?.. Н да… Баба тоже медовая… Ну, а ты будешь послаще! — и, потянув руку к ее груди, он пьяно зашумел: — Не уж-то правда, будто ты со свекром грех имеешь?..

Лимпея дернула одним плечом и правая бровь ее запрыгала.

— Эх, да ты видать куренок!.. А я думала, ты богатырь! С двух кружек с ума спятил!.. На, держи!.. Ежели с третьей не повалишься, с собой тебя на кровать спать положу!.. — она злобно посмотрела на Анисью. — А сударку твою стеречь нас от моего свекра заставлю…

Матвей, не вникая в ее слова, но не умея овладеть нахлынувшей на него страстью, схватил кружку, залпом выпил, и, бурно хохоча от внезапного восторга, загремел:

— Вот хмель баба!.. Н на, меня!.. Бери в полон!

И, сняв шашку и револьвер, положил на стол перед Лимпеей.

— А-а, дак вот какой ты, молодец удалый! — закричала на него Анисья и закричала на Лимпею: — А ты-ы, какая монасты-ырка!.. Богомолица несчастная. Свекрова подстилка!..

Запрокинув голову, Лимпея низким голосом ответила:

— Грехам моим ты не судья!.. И нечего тебе чужую душу ворошить. В чем грешна — Богу буду каяться. Ишь ты!.. Больно деловая!.. — взглянув на Матвея, рыхло севшего на лавку, Лимпея с презрением продолжала: — А ты-то!.. Сколько раз из-за тебя пешком в село ходила! Любовалась тобой. Во сне тебя видала! Думала, што ты и впрямь приехал выручать меня. а ты, видать, и верно што простой грабитель — пьяница! — и вдруг, распахнув в сени дверь, Лимпея закричала: — Свекор! Ямщики! Идите и берите его голыми руками!..

С ружьем и палками вбежали ямщики с Вавилой, а Лимпея хохотала:

— Да бросьте ваши батоги-то!.. Он и так готов: сидит мешок мешком… Богатырь! — злорадно и сквозь слезы говорила она, прислонившись к печке. — Дождала-ася выручателя!

Вавила крикнул ямщикам:

— Держи его ребята… Вяжи!.. Руки назад!.. Назад руки заламывай!..

— Што-о?.. Кто-о?.. Убью!.. — барахтаясь, мечась по избе и возя за собою трех дюжих медведей, кричал Матвей и вдруг завыл: — О-ох, што же это со мно-ой?.. Куды же моя си-илушка пропала-а?..

Анисья бросилась к нему и, сбрасывая цепи, тоже зарыдала, умоляя мужиков:

— Не бейте, не бейте его!.. Меня бейте, родимые!.. Я!.. Я одна во всем повинна… Я сгубила его, я-а!..

— Веревку, веревку!.. — командовал Вавила. — Лимпиада!.. Ты чего ревешь? Давай веревку!

И Лимпея, продолжая глухо выть, решительно и быстро дала свекру веревку, крича Анисье и Матвею:

— Доигрались, голубчики!.. Шуты гороховые!

— И верно, што мы это все шутя… — внезапно, виновато и смешливо захихикал Васька Слесарь около Вавилы. — Ну, вот ей Богу!.. Это же мы для святок… Балуем!.. Ей Богу, мы шутя!.. Вот погляди и кандалы на нас не заперты!

Васька разорвал и снял с себя цепи.

— Мы, дяденька, ведь маскировщики! — поддакивал и Митька Калюшкин. — Мы, просто сказать, — ряженные… Ряженные, вот те Истинный!..