Клеточник, или Охота на еврея - Григорий Самуилович Симанович

коммунисты, сами истреблявшие «японский шпионов или еврейских врачей-отравителей», и мирные обыватели по абсурдным обвинениям, и совершенно случайные «осквернители» идеологических святынь — подтерлись в уборной газетой с портретом Сталина.

Да мало ли было поводов? Но он никак не мог соотнести себя ни с одной категорией мучеников. При всей начитанности и осведомленности Фиме не попадались случаи, когда по высшей воле самого тирана какую-то мелкую сошку, массовика-затейника, провоцировали на его же, тирана, публичное оскорбление, и через горы трупов подводили под арест и гибель.

Он потерял счет времени. Впрочем, и не пытался вести его. По смутному ощущению за ним пришли дней через десять. На самом деле прошло лишь пять суток. Явился один, коренастый. Как и в момент заселения в номер этого дивного отеля, завязал глаза, усадил в кресло-коляску и приторочил скотчем — не пошевелишься. Катил недолго.

Страха Фогель уже не испытывал. Пришло состояние угрюмого, тупого безразличия, часто спасительное для психики обреченных.

Сняли повязку, и он увидел восседавшего перед ним в куда более комфортном кресле Мудрика. Тот встретил приветливой улыбкой радушного хозяина.

— Да-а, Ефим Романович, дорогой вы мой, — подзапустили бороденку-то. Видок у вас неважный. Похудели. Голодно было? Так вы б добавки попросили. Вам бы принесли. Всей вашей яркой жизнью вы заслужили сытую старость.

— Я хочу позвонить жене, — глядя в серые, нагло посмеивающиеся глаза тюремщика, убито произнес Фогель. — И еще хочу перед смертью понять, что вам надо. Что вам от меня было надо?

— Обижа-а-а-ете, Ефим Романович, — с издевкой протянул Мудрик. — Нешто я зверь или бездушный солдафон! Юлии Павловне уже позвонили давным-давно. Заверили в добром вашем здравии и хорошем питании, пообещали скорейшее возвращение с того света, как только наступит второе пришествие убиенного вашими соплеменниками Господа нашего многострадального.

Тут, как при первом свидании, усмешка перекосила тонкие губы Хозяина и стремительно исчезла, словно у компьютерного мультперсонажа. Мудрик вскочил, подошел вплотную к обездвиженному пленнику и, резко наклонившись, прошипел ему прямо в лицо, перейдя на «ты».

— В неведении она. Вряд ли в блаженном. Все от тебя будет зависеть, писака херов! Пройдешь испытание — останешься жив, вернешься, сюрприз будет старушке, а не пройдешь — сдохнешь. Но сначала пристрелят ее и сыночка твоего в Праге. И фото их бренных тел покажут, чтобы легче было тебе подыхать, понял!?» Вали отсюда, я позову, — рявкнул он Паташону, и тот поспешно вышел, аккуратно прикрыв дверь.

А вот этого пленник совсем не ожидал. Угроза Юльке и сыну вышибла его из оцепенения. Фима закричал, глаза налились кровью, тело судорожно задергалось в липких тенетах.

— При чем они, при чем они, за что-о-о?.. — взвыл он истошно, заливаясь слезами.

Мудрик молча наблюдал за истерическим припадком и, судя по выражения лица, произведенный эффект доставил ему удовольствие.

Фогель постепенно выдыхался, последние силы покидали его. Но подсознание посылало сигнал, что он на грани безумия, и если переступит, его любимых никак не спасти. Он не воспринял слова о каком-то испытании.

— Я еще раз прошу, умоляю, — сквозь слезы выдохнул Фима, — заклинаю, ответьте, если вы не зверь, если вы нормальный человек: в чем я провинился, что я должен сделать, чтобы вы не трогали родных?

— Ладно, не ной — уже спокойно и снисходительно выдохнул Мудрик. — Отвечу. Я хочу восстановить справедливость. Только не думай, что имею в виду все общество, страну нашу несчастную. Страна спилась, люди в большинстве своем обнищали. Богат — живи и держись за бабки, нищеброд — получай подаяние. Россия страна заколдованная, а потому обреченная. Заклятье произнесено невесть кем и когда. Возможно, самим Всевышним, хотя я-то в него не верю. И добрый волшебник не явится. Во всяком случае, на нашем с тобой веку — точно. А век наш короткий. Особенно, полагаю, твой, — и Мудрик многозначительно улыбнулся, пригладив зачесанные на пробор бесцветные редковатые волосы.

Речь Фогелева тюремщика ничего не прояснила, но лишь сильнее укрепила Ефима Романовича в ощущении, что перед скорой смертью над ним еще долго будут измываться.

Между тем Мудрик обошел инвалидное кресло сзади и подкатил Фогеля вплотную к стене слева от книжного шкафа. Внезапно часть стены медленно поплыла вбок, и Мудрик, словно заботливый санитар, вкатил коляску с пациентом через образовавшийся проем потайной двери в небольшое, сильно осветленное помещение.

Значительную часть пространства съедал широкий, массивный письменный стол, изрядно траченный временем и жучком-древоточцем. Хозяин подкатил к нему кресло. Фима обозрел поверхность стола и обомлел: почти точная копия того «натюрморта», что поразил в квартире мертвого Проничкина. Двухтомный энциклопедический словарь Прохорова, рядом с ним крестообразно выстроились пять закупоренных бутылок водки «Добрыня», граненый стакан и тарелочка с огурцом, правда, еще не надкусанным. Под столом Фима узрел странные валенки с неестественно коротким голенищем — именно такие были натянуты на ноги покойного программиста. Еще Фима обратил внимание на большой фотопортрет незнакомого ему человека, явно с увеличенной черно-белой фотографии. В старомодной кепке, кургузом пиджачке в грязно-серую крапинку, мятой байковой рубашке-ковбойке с расстегнутым воротом — со стены смотрел простецкий небритый мужик неопределенного возраста, но в его полуприкрытых, умных глазах было что-то болезненное и, одновременно, притягательное.

По центру же стола располагалось и нечто лишнее, чего у Проничкина не наблюдалось, — распластанный лист зеленовато-желтого, в цвет пожухлой травы, плотного ватмана с беспорядочно расчерченными на нем крестами и распятьями. Стойки и поперечины каждого были разделены на клеточки и каждая первая пронумерована.

Кроссворд. Точнее — собрание маленьких кроссвордов, каждый на два слова. Но даже деморализованный и скованный страхом Фогель тотчас определил про себя, что такой тип кроссворда, такая примитивная графика совершенно незнакомы ему и никогда не встречались в практике. Более того, весь рисунок на ватмане зрительно производил впечатление участка кладбища, но изображенного без памятников, могильных плит и холмиков, — одни могильные кресты.

Замутненным слезной поволокой взором он еще раз вгляделся: никакой графической связи между «крестами» не было. Тут Фима почувствовал, что его начали распеленывать. Мудрик самолично срезал скотч в нескольких местах за спиной и на груди, содрал стягивавшие тело клейкие полосы. Потом освободил и затекшие ноги.

— Ну вот, вы и свободны, борец за великое русское слово! —