Клеточник, или Охота на еврея - Григорий Самуилович Симанович

родственник». И дальше просто описать гостя или гостей, кого удастся в глазок разглядеть. По возможности рост, цвет волос, возраст навскидку, одежда, еще какие приметы. К своему дверному глазку старик Домогаев добросовестно припадал при каждой остановке лифта на их этаже, отрабатывая странный гонорар.

Глава 9

За кладбищенской оградой

Вадик вернулся домой глубоко за полночь. Сна не было. Он понимал, что продвинулся на шаг, но как действовать дальше — понятия не имел. Узнал имя и отчество — Сергей Сергеевич, степень «родства» с Захаром Мудриком, предполагаемую причину смерти — то ли пьянство, то ли самоубийство на почве пьянства. Отец Нины Захаровны дал мальчику свою фамилию и отчество. Вероятно, чтобы не портить парню жизнь: отец — забулдыга и самоубийца не лучший пропуск в Суворовское училище в частности и в большую жизнь вообще. Кстати, неслабые были у этого Мудрика связи, если сумел и отчество в документе поменять: это и по нынешним-то временам крайне затруднительно и очень дорого, если только не фальшивый документ покупать.

Ну и какой план?

Утром Вадик поехал в больницу к Тополянскому. Тому пока не разрешали вставать, но чувствовал себя пристойно. Посетитель уверился в этом тотчас, как только закончил свой рассказ о визите в Круглогорск. Разумеется, интимные подробности встречи с Ниной Захаровной он опустил, но слегка насмешливый взгляд Алексея Анисимовича свидетельствовал: о методе получения информации догадывался.

— Сдается мне, мой пытливый друг, что смерть его батюшки или матушки какую-то загадочную роль играет во всем произошедшем. У меня даже возникла вполне шизофреническая догадка, а не находится ли Фогель в некоем родстве с нашим Большим боссом. Ну, например, отец Фогеля имел отношение к отцу или матери Мудрика. Вот тебе совершенно дикая, но теоретически допустимая гипотеза: они родные или сводные братья, но сам король кроссвордов об этом не подозревает. Уж не скрытый ли еврей наш любимый Федор Захарович? Или, наоборот, иудей Фогель не ведает про свою славянскую кровь. Потому и бьется в отчаянии, пытаясь понять, за какие грехи муку мученическую принимает. Мы с тобой в суете нашей повседневной не успели или, что точнее, не удосужились поразузнать о родителях несчастного Ефима Романовича. Как-то в голову не пришло в силу почтенного возраста самого героя. Но это легко исправить, не так ли?

— Элементарно, Алексей Анисимович. Но тогда биография отца и матери Федора Захаровича, а точнее — Сергеевича нужны нам в равной мере, чтобы поискать пересечение. А где его взять, если все зачищено или жестко закрыто? Мне бы хоть настоящую фамилию этого Сергея Сергеевича… Глядишь, какой-нибудь архив, до которого не добрались, на след бы вывел.

— Говоришь, — самоубийством покончил?

— Сводная сестра припомнила, что мать ей говорила…

— А где у нас на Руси самоубийц-то прежде хоронили? — произнес Тополянский в интонации скорее риторической и сам же ответил: «Правильно, юноша, за оградкой кладбищенской, без отпевания и креста. Но надпись на камне не возбраняется. Просто фамилия да имя. Правда, в советские времена этого правила редко придерживались. Но как знать, вдруг батюшку Великого Инквизитора нашего закопали по христианскому установлению — в соответствии с деяниями его земными. На Круглогорское кладбище тебе пора, коллега, — прости за двусмысленность. Могилы не найдешь — попробуй до кладбищенской документации добраться. А вдруг… И предков нашего бедного еврея не забудь. Надо у жены его поспрошать. Между прочим, бабка Гиммлера по материнской линии была еврейка. Это я так, к слову…

Через два часа Мариничев входил в ворота Круглогорского кладбища с бутылкой водки за пазухой. Он твердо решил, с кем ему лучше всего иметь дело и чем расплачиваться. Подходящий могильщик нашелся быстро: пожилой (то, что надо!), еще не успевший залить глаза до полного их помутнения, а поэтому способный к более или менее вразумительному диалогу.

Вадим заранее придумал цель визита: наплел что-то про дядю, наложившего на себя руки двадцать пять лет назад. Вот, мол, приехал в Москву издалека, решил могилку отыскать, если сохранилась, знаю, что в Круглогорске проживал, родственников не осталось. При этом Жираф продемонстрировал горлышко бутылки, высунув его из бокового кармана.

Ваня — так звали могильных дел мастера — не потребовал дальнейших пояснений. К администрации кладбища или куда подальше тоже, как и ожидалось, не послал.

— Вряд ли сохранилась, но поищем. Айда за мной, — хрипло скомандовал Ваня, — повезло тебе, этих жмуриков нам с Витьком обычно и поручают.

Выйдя за ворота, они уже через пятнадцать минут оказались на развилке двух дорожек. Одна вела налево, к видневшимся березам и соснам густой рощи, судя по толщине стволов — довольно старой. Вторая, больше напоминавшая тропинку, стелилась к покосившейся кладбищенской ограде. Между оградой и рощей просматривались сотни две могил. Сказать, что были эти могилы неухоженными, — ничего не сказать. Поросшие бурьяном, по большей части без оград, они угадывались либо по небольшим грязно-серым, потрескавшимся плитам со стертыми до невнятности надписями, либо, если захоронение посвежее, — по ржавым проволочным скелетам некогда скромных веночков да осколкам бутылок, выпитых посетителями за упокой мятущейся грешной души.

— Вот, для бомжей, самоубийц и всяких безымянных, — констатировал Ваня, присев на корточки. — Это батюшка наш местный давно еще с начальством договорился. Но какие сохранились, а какие и другим уже покойникам-самоубивцам или бомжам служат, по второму разу. По смерти прилечь-то всем охота, а нам с Витьком пока жить надо. Как фамилия-то, напомни?

— Матросов, — уточнил Вадик, первую пришедшую в голову. И добавил: Сергей Сергеевич.

— Вроде был такой! — неуверенно протянул Ваня, почесав черную недельную щетину на подбородке. — У меня сызмальства память-то крепкая. Но хужеет, конечно. Старею и водочки много пью, чего уж там… Пойдем-ка туда, к лесочку поближе…

Они прошли в сторону рощи. Кое-где из земли торчали гнилые штакетины и низкие металлические прутья, остатки скромных оградок. Оба пристально всматривались в полустертые надписи на редких плитах, на изъеденных временем стандартных жестяных табличках или бурых мшистых камнях, заменявших покойникам и скорбящим надгробные монументы.

Ваня вдруг остановился у безымянной могилы с просевшей землей по контуру да двумя шаткими секторами ограды из четырех, некогда ее