Печальный демон Голливуда - Анна и Сергей Литвиновы

К мастерам – золотые руки люди со всей округи часы исправлять носили, и пылесосы, и кофемолки. И если кто-то из них печально говорил: нет, сделать ничего нельзя – значит, точно уж нельзя.

Вся страна была на самообслуживании. Сами чинили сантехнику, клеили плитку, вешали карнизы. А жены и подруги ценились рукодельные: чтоб и носки с колготками могла заштопать, и свитер связать, и платье пошить.

Настюха, кстати, была не из таковских. Еще бы – девочка из номенклатурной семьи. Слава Богу, что поначалу яичницу жарила да макароны варила. Однако о том мы писать, разумеется, не будем.

«И вот (продолжал Челышев) я, неожиданно для самого себя, вступил в славные ряды умельцев! Своими руками что-то починил, да не какую-нибудь неваляшку, а электронный прибор, телевизор!

– Ну умничка, – сказала тогда Настя. – Иди мой руки. – И поцеловала меня.

Однако восхищение ее показалось мне недостаточно полным – и я даже, помнится, слегка на нее надулся…»

Настя! Ах, опять эта Настя! Она влезала в воспоминания и даже в книгу – незваной, нечаянной, совершенно ненужной и лишней!

Арсений в возбуждении прошелся из угла в угол своей студии, закурил.

И наяву она возникала тоже. Вот и вчера: только стал успокаиваться, изгнал из ума стыдобищу за случившееся и чувство вины перед Настеной, как она звонит. Украли, мол, ключи, не поменяешь ли замок в квартире на «Тульской».

Конечно, пообещал. Немедленно выехал.

А там, в ее обиталище, – давно не бывал! – застал особенный, только Насте свойственный уют. И легкий и оттого милый беспорядок – непомытая чашка из-под кофе в мойке, домашний сарафан, небрежно брошенный в кресло, – только подчеркивали прелесть Настиного домашнего лада. И этот запах в квартире, присущий только ей…

И решение озарило – во всей яркости и простоте. Да, именно тогда оно пришло, в капитоновской квартире. А окончательно было сформулировано уже здесь, на Патриках.

Надо вернуться к Насте. А перед тем, как вернуться, – просить у нее прощения. Упасть на колени.

И может, если разобраться, даже хорошо, что случилась эта жуткая история с девкой из Измайлова? Если б он просто к Насте возвратился – ну что бы ей сказал? «Давай снова попробуем жить вместе, а?» Как-то тепло-хладно получается. Типа: ну было – пожили отдельно. Теперь давай вместе.

А на вине, на прощении – может, и катарсис случится? Может, озарение какое на обоих снизойдет? Просветление? Нам не жить друг без друга – и точка.

Словом – надо постараться. Надо попробовать. Упасть перед Настей ниц и, словно в романах Достоевского, край платья целовать…

И тут вдруг раздался звонок домофона.

– Кто там?

– Это я, Настя! Открывай! – пропел столь знакомый, родной голос.

Легка на помине. Или он о ней просто все время помнит?

* * *

В то самое время, когда Арсений писал про забытые вещи и предавался рефлексиям по поводу себя и Насти, она говорила о нем с Эженом.

В его «мерсе» парочка мчалась с Ленгор по направлению к центру. Мчалась в данном случае – фигура речи, мчалась – в сравнении с всегдашними столичными пробками. В действительности их средняя скорость не превышала сорока километров в час.

Автомобилей по улицам Белокаменной даже в выходные толкалось множество. Эжен никак не мог с этим сжиться. Перед своим исчезновением, в конце восьмидесятых, он привык передвигаться по городу только на машине. Рулил не только из пижонства, но и потому, что на тачке гораздо быстрее, чем на общественном транспорте. Теперь многие его коллеги пересели на метро, как простые слесаря.

– Видишь ли, Настя, – начал Эжен, – краеугольным камнем криминалистики является принцип «Кому выгодно?». – К слову, она терпеть не могла манеру первого мужа с высокомерным видом изрекать прописные истины. – А кроме мотива, надо ответить также на вопрос о возможностях, – продолжал он. – Имел ли субъект возможность совершить тот или иной поступок? И если взять Арсения, ответ на оба вопроса один: «Да, господа присяжные! Он и мог совершить, и имел мотив».

– Мотив? Да какой?

– Закопать меня. Уязвить. Укусить. Ликвидировать. Зачем ему соперник?

– Арсений не такой, – задумчиво покачала головой Настя. – Он действует всегда с открытым забралом.

– Ага, – саркастически хмыкнул Сологуб. – Особенно когда сношается с малолетней проституткой.

Капитонова не нашлась, что ответить, и вся залилась краской – от стыда за проклятого Сеньку.

– А кроме того, – продолжил свои рассуждения первый муж, – у него была возможность. Ведь кое-кто рассказал ему практически все обо мне.

Опять Настя получалась у Эжена (как бывало все четыре года их совместной жизни) кругом виноватой. И за себя – что презренная болтунья, и за Сеньку – что он блудодей и предатель.

– Ты, Эжен, настолько увлечен собой, – перевела стрелки она, – что тебя не интересует ничего, кроме собственной персоны и собственных проблем. А ведь невзгоды есть у всех. И у того же Сеньки. И у меня. Машину мою, к примеру, украли – я тебе об этом говорила, ты услышал?

– Застрахована была? – равнодушно откликнулся первый муж.

– Представь себе, нет.

– Что гаишники говорят?

– А что они могут сказать?! «Шансов очень мало, скорее всего, автомобиль уже где-то на Северном Кавказе». И это не все еще. Помнишь тот дом строящийся, возле которого мы с тобой первый раз встретились?

– Ну да, – равнодушно откликнулся Эжен.

– Так вот: его сожгли!

– Да? – делано удивился бывший супруг. – Расскажи. – Однако видно было, что мысли его далеко.

Несмотря на его безучастность, Настя поведала. Говорила она с несвойственным ей жаром: событие до сих пор еще задевало, язвило. А потом в сердцах воскликнула:

– Прям как сглазил кто-то! И не меня одну – нас всех! – она имела в виду и себя, и Эжена, и Сеньку. Еще мелькнуло: «Не дай Бог, что-то с Николенькой случится».

– Н-да, сглазил, – задумчиво усмехнулся Эжен, выключая мотор, – объяснение хорошее, но, боюсь, совершенно антинаучное.

Они припарковались рядом с Патриаршими, и Сологуба уже заботило (видела Настя), как он будет вести разговор с Арсением.

* * *

– О, да вы вдвоем! – криво усмехнулся Челышев, открыв дверь своей студии. – Как это мило! Чем обязан?

Не обращая внимания на более чем кислую физиономию Арсения, Эжен прямо с порога принялся балагурить:

– О, вот оно какое, обиталище крупного российского писателя! Сценариста, которому страна обязана выдвижением на «Оскар»! Отлично устроился, Сеня, поздравляю. Рад наконец-то побывать у тебя. Самый центр, великолепный вид. Патриаршие, совсем как в наши молодые годы – помните, Анастасия Эдуардовна?

Как часто бывало, первый муж говорил одновременно и шутейно, и вроде бы всерьез. Он возвышал собеседника эпитетами навроде «крупного российского писателя» и в то же время принижал его своим «ты» и уменьшительно-ласкательным именем. Может, то природная сологубовская манера была – а может, его методам эффективной беседы в Дипакадемии научили. Во всяком случае, Настя подобные ухватки не любила – а Челышев и вовсе ненавидел.

– С чем пожаловали? – буркнул он, не предлагая гостям ни сесть, ни раздеться. – Мне некогда.

– Мы буквально на пару минут оторвем вас, дорогой Арсений Игоревич, – стал более сладким Сологуб, перескакивая на «вы», вроде тоже шутейно, – я правильно запомнил с прошлых времен ваше отчество? Небольшой разговор, сугубо по делу. Может, вы оденетесь да пройдете с нами?

– Куда это?

– Знаете ли, Арсений Игоревич, беседы определенного сорта лучше вести на вольном воздухе. В наши времена у стен имеются не только уши, но и глаза. Вам ли не знать?

После столь откровенного намека Челышев вспыхнул и совсем уж нелюбезно буркнул:

– Пошел ты к черту!

– И правда, дорогой, что за наезды?! – возмущенно обратилась Настя к Эжену. – Давай-ка иди погуляй лучше ты, – она похлопала по плечу своего спутника. – Я сама с Арсением разберусь.

– Он опять запудрит тебе мозги, предупреждаю, – возразил тот.

– Не запудрит. Мне он не врет. Правда, Сеня? Ведь ты всегда честен со мной?

Муж заметил очередной камешек в свой огород – смутился, отвел глаза и набычился. Потом собрался и произнес:

– Если вы, Анастасия Эдуардовна, пожаловали обсуждать мой моральный облик, то не угодно ли и вам выйти вон?

– Перестань, Сеня, сейчас разговор о другом. Буквально три вопроса. А ты, – она развернула Эжена, отперла перед ним дверь и буквально вытолкнула его из квартиры, – пойди освежись. Не бойся, – сказала ему вслед, – я не скажу ничего, что нельзя слушать посторонним ушам — даже если они, уши, здесь вдруг есть. Итак, Сеня, – молвила она, заперев за Сологубом дверь, – я тебя очень прошу: удели мне три минуты. То, что ты ответишь честно, я ни секунды не сомневаюсь. Ты в последнее время бывал у меня в квартире?