Крутой мэн и железная леди - Елена Арсеньева

Следом появился Юрий с фельдшерским чемоданчиком в руке. Кивнул Алёне:

– Пойдемте. А вы, – это адресовалось хозяйке, – объясните, почему врача лишь сегодня вызвали.

– Да он только утром такой вот стал! – вытаращила она глаза. – А вчера еще совсем нормальный был.

– Ну а то, что он небрит уже который день, немыт, – это вас не напрягало?

Женщина смотрела так, словно доктор говорил на иностранном языке.

– Ладно, – махнул рукой Юрий. – Так и не спросите, что с вашим мужем, куда мы его везем?

– Да куда больше, как на улицу Июльских Дней! – развела она руками. – Жили б мы в верхней части города, вы б его на Ульянова отвезли, а так – ясно, что на Июльские Дни.

– Логично, – кивнул Юрий. – Быстренько дайте ему рубашку или куртку какую-нибудь, да тапочки, что ли. На улице еще не лето.

– Да я его уже одел, – прозвучал из прихожей голос Вани. – На вешалке взял куртец, и кроссовки тут же нашлись. Мы в порядке, правда, братан?

– Вы с нами ехать не собираетесь? – спросил Юрий у хозяйки, которая так и стояла, прислонившись к притолоке.

– Вы что, у меня вон белье в стиральной машинке! – всплеснула она руками, глядя на него чуть ли не с ужасом.

Ваня, который уже выводил Симкова на площадку, громко фыркнул.

– Паспорт его дайте, – угрюмо приказал Юрий.

Она степенно сходила в комнату, вернулась с паспортом в синей обложке.

– До свиданья, – холодно проговорил Юрий. – Думаю, до скорого.

Она словно не слышала, так спешила их выпроводить вон.

Когда дверь хлопнула за спиной, Юрий обернулся к Алёне:

– Вы что, барышня, забыли наш уговор? Слушаться меня беспрекословно, понятно? Этот мужик, конечно, с подавленной реактивностью, но Ване пришлось-таки с ним повозиться. Еще минута – и он бы накинулся на вас и на эту тварь, жену свою, просто потому, что вы обе – бабы!

– Ладно, я больше не буду, – виновато промямлила Алёна. Она и в самом деле чувствовала себя виноватой. И спросила, чтобы перевести разговор: – А почему вы сказали этой женщине – до скорого?

– А вы что, не понимаете? – вскинул брови Юрий. – Это ведь у нее – полный шиз. Она и мужа довела, не сомневаюсь. Личность, конечно, может развалиться очень быстро, но все же ясно, что крышняк в данном случае съехал у человека как минимум неделю назад. Тогда он и мыться перестал. Жена этого просто не заметила, хотя, думаю, это у нашего пациента что-то вроде протеста против ее патологической чистоплотности.

– Правда что – патологической! – обернулся через плечо Ваня, не ослабляя, впрочем, захвата, в котором он держал Симкова. – Всё, расскажу сегодня этот случай своей-то, а то она меня замучила: вечно вещи на место не кладешь, пепел мимо пепельницы стряхиваешь!

– Не ври, Ванька! – сказал доктор Литвиненко. – Ну что ты врешь? Ты ж не куришь! И никакой «своей» у тебя нет, ты ж у матери живешь!

– Так я про мать и говорил, – улыбнулся Ваня, покосившись на Алёну. – А так – да, я еще не женат, есть такое дело.

Слово «еще» он определенно выделил, заметила чуткая писательница и тихонько засмеялась в ответ.

Симкова устроили на носилках, пристегнули ремнями, накрыли сверху одеялом. Он лежал с закрытыми глазами, напряжение уходило с небритого, набрякшего лица.

– Неприятная работа, конечно, – прошептала Алёна чуть не в ухо Юрию, который опять не сел в кабину, а устроился рядом с ней на тесном боковом сиденье.

Ваня скособочился около носилок и придерживал Симкова – вроде чтобы одеяло не сползало, однако видно было, что замечательные мышцы его напряжены.

– Нерадостная, что и говорить, – кивнул Юрий. – Зато у нас, у психологической поддержки, практически нет летальных исходов. Разве что вместе с линейной бригадой едем на попытку суицида. А так везем себе своего пациента, не раскачиваем его… Знаете, что такое раскачивать? – спохватился он.

– Знаю, – поежилась Алёна, вспомнив, как в прошлом году присутствовала при этом самом раскачивании, то есть попытке вернуть больного с того света. Дефибриллятор, кислород, адреналин, спирт внутривенно… В ноябре месяце прошлого года они с доктором Денисовым одного самоотверженного инфарктника трижды раскачивали, но так и не довезли живым. – И все равно – у вас тоже тяжело.

– А кому сейчас легко? – не удержался от желания пофилософствовать Юрий. – Но в общем-то да, у нас есть своя специфика: мы ведь на переднем крае безумия. Мы видим больного на входе , в самом начале психоза, а иногда это страшней и морально тяжелей, чем наблюдать болезнь в ее развитии, уже в больничной палате. Там тоже картина еще та, но внезапность проявления гипоманиакального состояния или его противоположности, депрессии, – это… – Он махнул рукой. – Иногда, конечно, бывают жутко запущенные случаи. На этого-то нашего пациента, понятно, жене было плевать с высокой башни, но порой заботливые родственники таких дел могут наворотить своей заботливостью… Если у человека что-то не так, родня обычно идет классическим путем: сначала бабки, потом церковь, потом экстрасенсы, затем невропатологи, следом психотерапевты… Потом вызывают нашу бригаду. Это уж когда все средства исчерпали и человека накрепко замордовали. Вот не далее как перед встречей с вами еле-еле мы с Ванькой повязали одного дяденьку, который был просто-таки обуреваем желанием сжечь себя, а заодно и все окружающее пространство.

– Попытка суицида? – попыталась щегольнуть осведомленностью Алёна.

– Да нет, он убиваться не хотел, он мир от себя спасал!

– Что?!

– Голоса у него начались, далекие такие голоса, вроде как у Жанны д'Арк. Только ее эти голоса побуждали освободить Францию от англичан, а нашего пациента обвиняли во всех несовершенствах мира. И довели до шиза. Начал он себя наказывать всякими самоистязаниями, вплоть до бичевания и попыток разбить голову о стену. Родственники поводили его по всем инстанциям, которые я вам перечислял. Ну что ж, голоса на них за это очень обиделись и внушили нашему герою, что ему необходимо очиститься огнем.

– Как старообрядцы, да, Юрий Алексеевич? – оживился Ваня, который с пятого на десятое прислушивался к их разговору. – Я видел в кино «Михайло Ломоносов». Упертые ребята!

– Филипповцы, – сказала Алёна.

– Что?

– Это старообрядцы-филипповцы себя огнем очищали, если не ошибаюсь, – пояснила она.

– Нет, наш пациент сугубый атеист. Кстати, он был совершенно убежден, что в этом огне ничто не сгорит, ни вещи, ни дом, ни он сам, что пламя просто побежит по его телу, как по телу индийского факира, сожжет скверну – и все будет о'кей. Но…

– Но факир был пьян, и фокус не удался! – мрачно улыбнулся Ваня. – Вместе с нами там пожарные были. Ох, они этого факира употребляли… по-индийски и по-русски!

Его розовощекая физиономия выражала искреннее удовольствие.

Алёна покосилась на него неприязненно. Юрий хихикнул рядом.

– Ну просто караул, какое жестокосердие! – сказал ехидно. – Посадят на цепь дурака и за решетку, как зверька, дразнить его придут… помните, да? У бедолаги в мозгу изжога, душа изломана, а его никто не жалеет – кругом хамоватые, откровенно равнодушные люди… Иначе нельзя, дорогой мой Достоевский. Нужна дистанция, толстая кожа, это броня для всех врачей, не только в психбригадах. А у нас вообще черный юмор. Думаете, выражение про сдвиг по фазе выдумали электрики? А крыша в пути, крыша едет – автомобилисты или железнодорожники? Башню сносит – метеорологи? Мозги набекрень – шляпники? Нет, это наши профессиональные выражения, так же, как и шизануться, свихнуться, сдвинуться, чокнуться. В нашем деле нет ничего важнее подчеркнуто-небрежного отношения к пациентам. Когда привозят в больничку спятившего, особенно если он осознает, что с ним что-то неладно, что он уплывает, его спасет только наше спокойствие и даже где-то пофигизм. Человек ведь убежден, что он – уникален, а ты ему этак спокойно говоришь: да ну, у нас тут все такие! И он успокаивается оттого, что не одинок в этом месте, оттого, что он – как все. В каждой больнице прежде всего срабатывает эффект стен, но в психушках – в первую очередь. Больной понимает: тут мне помогут, потому что здесь всем помогают, потому что это – больница, где лечат. Конечно, если пациент в полной отключке, на него никакие эффекты никаких стен не действуют, но в основном это закономерность. Непробиваемый доктор – отчасти тоже одна из стен, которые оказывают свое спасительное действие.

– То есть вам их на самом деле жалко, только вы виду не подаете? – поняла Алёна.

– Жалко, конечно, еще бы! – Юрий даже присвистнул. – У меня был один пациент… смешной такой персонаж, стишки писал и пытался найти высший смысл в бессмысленных словесах и цифрах – ну совершенно бессмысленных, можете мне поверить! – а также пытался выбраться из больницы, чтобы передать одному человеку какую-то сверхважную информацию, которая изменит течение всей жизни. И я как-то раз попробовал глубоко влезть в его бред. Именно что из жалости. И вдруг в один из дней ощутил, что начал жить по законам этого бреда. Это… остро. Очень остро!