Крестная дочь - Андрей Троицкий

– А не заругают? – спросила Панова.

– Некому ругать. Ночью я тут за главного.

Лена была слишком слаба, чтобы идти куда-то и разминать ноги, но в эту минуту показалось, что в жизни нет ничего слаще глотка чистого степного воздуха, от которого, как от хмельного зелья, чуть закружится голова, а тело наполнится силами. Карим тепло улыбнулся, радуясь, что девчонку не пришлось долго уламывать. Едва поманил, а она уже согласна. Присев на край стула, он вытащил из кармана застиранной платочек, который спер из соседней палаты еще утром, протянул его Лене.

– Прикрой голову. Ну, чтобы бинты не пачкались. Тут с перевязочным материалом проблемы. Ветер как раз стих. И дышится так легко, будто не осень, а весна пришла. И цветет миндаль. Я просто пьянею от этого запаха.

– Ничего, что я в этой, – Панова задумалась, подыскивая подходящее слово для тех лохмотьев, что на ней надеты: укороченных мужских подштанников и курточки без воротника. Но подходящего определения не нашлось. – Ничего, что я в таком виде?

– А кто нас увидит?

На второй койке заворочалась баба с опухолью на шее. Во сне сбывались все мечты, которым не дано осуществиться наяву: из Бухары приехал доктор. Он пригласил Харитонову в свой кабинет, надел белый халат, вежливо поинтересовался самочувствием. И сказал, что анализы у нее хорошие, даже очень хорошие. Настолько хорошие, хоть на выставку отправляй. А опухоль на шее – это так… Пустяк и ерунда, с такими удивительными анализами она и без операции быстро рассосется. Он назначает пациентке специальные пилюли и отпускает домой. Женщина плакала от счастья и целовала врачу руки.

Панова села на кровати, повязала на голову старушечий платок. Сунула ноги в ботинки, когда она завязывал шнурки, Карим заглянул в вырез майки и неожиданно испытал желание. Девчонка и вправду хороша. Только эти непотребные обноски, что выдали в больнице, они портили все дело. Чего доброго дядя Гоша передумает отдавать такие деньги, скажет, что эта замарашка и пяти сомов не стоит. А парни его поддержат, начнется базар, а то и драка… Задребезжали оконные стекла, это грузовики с солдатами выезжали с больничного двора.

– Ты вот что, – сказал Карим. – Ты подожди. Я пойду проверю, может, твои вещи не увезли на дезинфекцию. Может, они еще здесь.

Он быстро вышел и вернулся через четверть часа. За это время успел слетать в свою хижину, отвести обратно в палату больную девчонку и разыскать в кладовке вещи Пановой. Карим запыхался от беготни, но остался доволен собой. Он положил на стул пиджак и джинсы, по которым наспех прошелся щеткой.

– Вот твои вещи, нашлись, – он нетерпеливо посмотрел на циферблат наручных часов. – Собирайся. Да и пойдем что ли…

Играя в деликатность, вышел в коридор, дожидаясь, когда Лена переоденется.

Степь быстро убегала по под колеса «уазика». Зубов, сидевший рядом с водителем, светил фонарем на карту и молча качал головой, удивляясь, как Таймуразу удается ориентироваться в пустынной местности и не сбиться с маршрута. Если верить системе глобального ориентирования и военной карте, они едут точно к цели почти по прямой. Машину трясло, Суханов на заднем сидении шепотом матерился или, наливаясь злостью и темными подозрениями, что-то ворчал себе под нос. И держал пистолет на боевом взводе: если этот ублюдок завезет их не туда, попытается угробить машину, заехав в овраг, и смыться, то умрет первым.

Он ткнул Тайма кулаком в плечо:

– Слышь, а настоящей дороги тут нет? Хоть грунтовки?

– С этой стороны нету, – покачал головой Таймураз. – Только степь. Потому что в эту сторону никто не ездит. Вот с востока в город ведет одна дорога. И все.

Где-то в стороне у самого горизонта прошла колонна грузовиков и брезентовыми тентами, хорошо различимая в свете фар. Следом тащилась полевая кухня, дизельная станция и еще один грузовик, гражданский фургон, похожий на милицейский «воронок».

– А это что за процессия? – спросил Зубов. – Вроде солдаты.

– Точно солдаты, – подтвердил Тайм. – Ищут… Тех, кто ушел из тюрем, когда во время революции оттуда выпустили народ.

– Народ – это в смысле бандитов вроде тебя? – уточнил Суханов.

– Народ – это народ, – с достоинством ответил Тайм. Во время последней отсидки он прочитал много газет, сумел залатать бреши в образовании и даже сформировал собственные политическую позицию. – Если народ освободил из тюрьмы, значит, так надо. Что-то вроде амнистии. Все по закону.

– Заткнись, – приказал Суханов. – И не отвлекайся.

Суханов не верил Тайму, не верил в удачу предприятия и замолчал, только когда на горизонте показались тусклые огоньки.

– Это и есть город? – спросил он. – Что-то не похоже.

– Ну, для вас город – это одно: дома, магазины. Еще там кино крутят на большом экране, – ответил Тайм. – И лярвы на улицах стоят и задами крутят. А для нас город совсем другое. Если клуб есть или заправка, где можно солярки в бак залить, – это уже город.

Сам Таймураз бывал в больших городах всего несколько раз в жизни, и почти каждый раз случалась беда. Однажды в России, в городе Краснодаре менты задержали его за грабеж, и он отбомбил весь срок в колонии под Интой. Второй раз его повязали на базаре в Ташкенте, когда он вытянул бумажник из кармана какого-то прилично одетого мужчины в шляпе, по виду торговца или даже начальника с железной дороги. Но сработал неудачно, поднялся крик, кошелек пришлось сбросить, а того типа ткнуть ножом, чтобы не орал, как голодный ишак. Из его милиции выкупил один авторитетный вор с большими связями, а на Таймуразе повис большой долг проценты, которые все капали и капали. Едва откупился.

Во время третьего визита в город на оживленной улице его сбил автомобиль, заехавший на тротуар. Тайм провалялся в больнице месяц, едва не отдал концы от голода и сбежал оттуда на костылях в одном исподнем. Едва живой вернулся к сожительнице в Нукус, еще месяц отлеживался и зализывал раны.

* * * *

Проехали по улице, узкой и темной, видны лишь саманные заборами и ни одного огонька. Свернули на другую улицу, такую же темную, едва не раздавили курицу, заметавшуюся в свете фар, проскочили нужный поворот, Таймураз подал машину задним ходом, вывернул баранку и погнал дальше в темноту. Но перед самым капотом «уазика» неизвестно откуда появилась встречная машина. «Копейка» с красным кузовом, изъеденным пятнами ржавчины, двигались по узкой улочке с выключенными фарами и габаритными огнями.

Когда Тайм ударил по тормозам, было поздно, «уазик» ткнулся в передок «Жигулей». Удар оказался не слишком сильным, Зубов успел упереться ногами в пол, а рукой ухватился за скобу над дверцей.

– Ты что специально? – зашипел Суханов и влепил водиле кулаком по спине.

– Вот уж не думал, что в этой дыре, где и машин-то нет, случаются подставы, – сказал Зубов и тронул Тайма за плечо. – Выходи, понадобится переводчик. Скажи им, чтобы освобождали дорогу. Мигом. Пусть съезжают в канаву. Иначе мы тут не разъедимся.

Из «Жигуля» выскочили два узбека, тот что поздоровее и помоложе в тренировочном костюме и меховой шапке с опущенными ушами, склонившись, стал осматривать повреждения. Другой мужик, с седой бородой клинышком, одетый в стеганную национальную куртку и тюбетейку стал выкрикивать короткие ругательства и размахивать руками. «Уазик» почти не пострадал, а вот у «жигуля» разлетелась левая фара, погнулась решетка радиатора, виднелась вмятина на капоте, а бампер отвалился.

Зубов выбрался из машины вслед за Таймом, уже вступившим в перепалку с местными автолюбителями. Здоровяк в шапке напирал на Тайма, толкая его животом, теснил к канаве, что-то выкрикивая по-узбекски. Его попутчик только охал и хлопал себя ладонями по ляжкам. Тайм пробовал вставить слово, но его не слушали.

– Эй, ты, шапка, я к тебе обращаюсь, – крикнул Зубов. – Убери свой тарантас с дороги.

– Они не понимают по-русски, – обернулся Тайм. – Они говорят, что мы должны заплатить за разбитую фару. И за все остальное. Это мы неслись, как на пожар. В населенном пункте нельзя ездить так быстро.

– Скажи ему, чтобы заткнулся, – прокричал Зубов. – И убирался с дороги. И еще скажи, что это не населенный пункт, а нужник.

– Я не буду этого переводить, – Тайм поджал губы. – Они говорят: если не заплатим, они народ соберут. Машину растащат на запчасти. А нам головы поотрывают. Говорят, чтобы немедленно заплатили. Если не хотим платить, они заберут в счет долга «уазик». Нам лучше дать денег, если есть…

– Переведи: хрен им на рыло, а не «уазик» – заорал Зубов. – Ни копейки не получат, скоты. Сами виноваты. Пусть убираются с дороги.

– Я не буду переводить, – Тайм пятился к канаве.

– Тогда я сам скажу…

Зубов наскочил на здоровяка, что-то выкрикнул ему в лицо. Человек в шапке сграбастал противника за лацканы куртки, неожиданно провел заднюю подножку, повалив Зубова на капот «Жигулей». Сдавил шею железной хваткой и, брызгая слюной, проорал в лицо по-русски.