Потерянные следы - Алехо Карпентьер

и изъеденных насекомыми страницах ветхого молитвенника:

Sumite psalmum et date tympanum;

Psalterium jocundum cum citara.

Buccinate in Neumenia tuba

In insigni del solemnitatis vestrae[109].

XIII

(Пятница, 15)

Когда мы прибыли в Пуэрто-Анунсиасьон – сырой город, со всех сторон осаждаемый наступавшей на него растительностью, которой уже много веков назад была объявлена так ни к чему и не приведшая война, – я понял, что Земли Коня остались позади и мы вступили в Земли Собаки. Здесь, сразу же за последними кровлями, то там, то здесь высились деревья, с которых начиналась сельва; это был передовой отряд сельвы, ее часовые, надменные и более походившие на обелиски, чем на деревья; они были разбросаны довольно далеко друг от друга на неровном пространстве, заросшем кустарником и опутанном вьющимися растениями, где проложенные днем тропинки за ночь зарастали буйной, все оплетающей растительностью. Нечего делать лошади в этой стране, где нет дорог. Потому что чуть дальше, за зеленой массой, запирающей все дороги на юг, тропки и лазейки ныряли в чащу, пробираясь под тяжелым навесом переплетающихся ветвей, куда не было пути всаднику.

Собака же, глаза которой находятся на высоте коленей человека, напротив, видит, что скрывается в обманчивых зарослях маланги, в дуплах упавших деревьев и в прогнившей листве; собака с чутким носом и острым нюхом, с ее хребтом, мгновенно извещающим об опасности вставшей дыбом шерстью, собака в том же виде, что и в самом начале, сохранила и пронесла сквозь века свой союз с человеком. Естественный пакт связывал здесь собаку с человеком – способности одного дополняли возможности другого, – и это заставляло их работать сообща. В обмен на предприимчивость, оружие, весло и преимущества вертикального положения, которыми владел человек, собака вносила свой вклад – те способности, которые ее соратник по охоте утратил: умение видеть носом, ходить на четырех лапах и спасительное внешнее сходство с другими животными. Собака – единственное существо, которое разделяло с человеком блага, даваемые огнем; и, приблизившись, таким образом, к Прометею, она присвоила себе право принимать участие в любой войне, объявленной человеком животному.

Этот город был поистине городом Лая. Из парадных, из-за оконных решеток, из-под столов выглядывали и скреблись собачьи лапы, вынюхивали носы, высматривали глаза и тут же лаем подавали знак. Собаки усаживались на носу судна, бегали по крышам, следили за приготовлением пищи, не давая пригореть мясу, – словом, принимали участие во всех сборищах и во всех действиях, в каких участвовал человек; даже посещали церковь, и посещали так активно, что один старый, изданный еще во времена колонизации и никогда не соблюдавшийся закон учредил специальную должность собачника, дабы изгонять собак из храма «по субботам и в канун праздников». В лунные ночи, поклоняясь луне, собаки завывали хором; здесь собачий вой не считался, как у нас, мрачным предзнаменованием, и даже обреченные им на бессонницу сносили этот вой с терпеливостью, какую следует проявлять к обрядам, даже если они несколько обременительны, но соблюдаются нашими родственниками, исповедующими иную религию.

То, что в Пуэрто-Анунсиасьон называли постоялым двором, когда-то было казармой. Теперь стены ее потрескались; комнаты выходили во двор – сплошную грязную лужу, где ползали огромные черепахи, припасенные на черный день. Вся мебель состояла из двух брезентовых раскладных кроватей и деревянной скамьи да еще осколка зеркала, прикрепленного прямо к двери тремя ржавыми гвоздями. Только что взошла луна над рекой, и снова после наступившего было затишья по всему берегу – от гигантских посеребренных луною деревьев, окружавших жилище францисканцев, до чернеющих на воде островов – понеслось завывание псов, и тут же в ответ раздался лай с противоположного берега. Муш находилась в самом мрачном расположении духа, не отваживаясь признаться даже самой себе, что времена электричества остались позади и мы вступили в эпоху керосиновой лампы и свечи; что здесь нет даже аптеки, где можно было бы купить предметы, необходимые для туалета. У моей приятельницы хватало ума никогда не рассказывать, к каким средствам она прибегала, ухаживая за своим лицом и телом, желая таким образом убедить всех, что она выше этих женских уловок, недостойных интеллектуальной женщины; одновременно она давала понять, что молодость и естественная красота сами собой делают ее привлекательной. Хорошо зная эту ее тактику, я со злорадством наблюдал с высоты своих тюков, как она то и дело принимается разглядывать себя в зеркало и досадливо морщит лоб. С изумлением я заметил, до какой степени изменились ее формы и сама плоть словно увяла за последние несколько дней. Кожа от умывания жесткой водой покраснела, на носу и на висках обнаружились крупные поры. Неровно окрашенные волосы стали похожими на паклю и приобрели зеленоватый оттенок, наглядно показав, сколь многим был обязан их обычно отсвечивающий медью тон искусству умных красителей. Под кофточкой, перепачканной диковинными смолами, все время капавшими с брезентового навеса, бюст уже не казался упругим, и лак на ногтях плохо держался, потому что постоянно приходилось цепляться за какие-то предметы, то и дело попадавшиеся под ноги на палубе нашего плавучего загона, сплошь загроможденного бадьями и бочками.

Карие глаза Муш, раньше мило искрившиеся зелеными и желтыми огоньками, теперь выражали лишь скуку, усталость, отвращение ко всему и скрытую злость от того, что нельзя было закричать и высказать, до чего же ей надоело это путешествие, которое для нее, кстати говоря, началось с фраз, в возвышенно-литературной форме выражающих восторг. Мне вспомнилось, как накануне нашего отъезда упоминалось знаменитое стремление бежать, подкрепляемое великим словом приключение, которое означало «приглашение бежать», бежать от повседневной рутины в поисках нежданных встреч и всякого рода «невероятных Флорид», порожденных горячечным воображением поэта. И по сей день для нее, бесконечно далекой тем впечатлениям, которые день ото дня доставляли мне все большую радость, возвращая забытые ощущения детства, – для нее и по сей день слово приключение означало сидеть взаперти в городском отеле, созерцать однообразный, хотя, может, и величественный пейзаж, а затем спокойно и без помех перебираться на другое место, влачить скуку не освещенных ночником ночей и просыпаться от крика петуха, обрывающего первый сон. Сейчас она сидела у себя на раскладушке, обхватив руками колени и не обращая внимания на задравшуюся юбку, слегка покачивалась, попивая небольшими глотками водку из жестяной фляги. Она рассуждала о мексиканских пирамидах, о крепостях инков, которые знала лишь по картинкам, об огромных лестницах в Монте-Албан и селениях из обожженной глины в Опи, не переставая сожалеть, что здесь индейцы не воздвигли