Пётр Машеров. Беларусь - его песня и слава - Владимир Павлович Величко

старые костюмы. Ча­сто садился за штурвал комбайна. Привезет водитель одежду в чистку, а там удивляются: неужели такой, в масляных пятнах, костюм Машеров носит? Но водитель говорил, что это, мол, костюм зятя.

— Для народа Петр Миронович остался образцом руководителя. Легенда о нем живет...

— Вы представляете, сколько мне писем приходило со всех концов бывшего Союза? На могилу Машерова часто приезжали партизаны, ста­рые члены партии. Старушки на кладбище часто спрашивали, помогают ли мне власти. Я им отвечала, что все хорошо. Спасибо правительству за возможность отдыхать в Дроздах. Транспортом тоже не обижали. Президент Лукашенко меня навещал. Спасибо ему за то, что он пони­мает народ, что поддерживает память о Петре Мироновиче. На могиле мужа всегда цветы. Встретила там молодую женщину с ребенком. Она возложила букет и сказала: «Посмотри, сынок, это очень хороший дядя. Он хотел, чтобы мы жили лучше».

Полина Андреевна замолчала и взглянула на портрет Петра Миро­новича с двумя Золотыми Звездами на груди. Нам подумалось, что сила, которая поддерживает ее,— это любовь. Потому что, как говорилось в одном хорошем фильме, любовь не умирает, пока жив хотя бы один из любящих...

...Вдохновение Петр Миронович черпал в природе. Больше всего любил Беловежскую пущу. Она манила, притягивала своей загадочностью и таинственностью, седой стариной. В воскресный день на зорьке Машеров вслушивался в звенящую симфонию пернатых, навевавшую необычные чувства. Если удавалось, совершал пешие прогулки в глубь зеленого массива. По дороге встречались зеркальные озерца и голубые речушки, выбегающие на поверхность из дремучей глуши; овеянные ле­гендами камни-валуны. Иногда дорогу переходил зубр. Величественный, уверенный в себе исполин реликтового леса вызывал уважение: по­смотрит, постоит и, не спеша, удалится в густой ельник. Зубры — свое­образные предвестники штормовой погоды. Выйдут в солнечный день в чистое поле, сомкнутся плотным кольцом — и внезапно все потемнеет, налетит ураган и вырвет мачтовые деревья с корнями.

Обед устраивали на пеньке под сенью многовековых деревьев. Петр Миронович любил нарезать тоненькими кусочками подсушенный кумпячок, принесенный егерем, а того угощали яствами, приготовленными Полиной Андреевной.

— Я сперва чувствовала себя неловко с высокими гостями,— де­лилась впечатлениями жена пущанского директора Сергея Балюка Надежда Васильевна.— Потом поглядела: обычные люди, как все мы,— и сала съедят, и грибочки похвалят. Никогда не показывали своего пре­восходства.

А вот к алкоголю Машеров был равнодушен. Правда, самогон упо­треблял в годы войны дважды для обмывания ран. Бокал вина выпил лишь на свадьбе старшей дочери. Он так напряженно работал, что даже рюмка водки «размагничивала», выбивала из колеи, а этого Петр Миро­нович не мог себе позволить.

Трудно поверить, что служба безопасности Машерова состояла лишь из четырех человек. Его можно было встретить идущего пешком на работу. Это — норма жизни. В командировки, на отдых ездил с од­ним охранником. Однажды, возвращаясь с охоты на мелкую дичь, тот потерял затвор от именного оружия, подаренного Петру Мироновичу первым секретарем ЦК компартии Чехословакии. «Виновник» ужасно расстроился. Машеров его успокаивал: дескать, не надо из-за куска ме­талла переживать.

Став Первым, он поневоле должен был приобщаться к охоте. Еще со времен Витовта и Ягайло приезжавшие в пущу гости любили по­стрелять. На первую охоту Петр Миронович отправился с начальником личной охраны, полковником КГБ Валентином Сазонкиным, который 13 лет безупречно исполнял возложенные на него служебные обязан­ности. Под пушистыми елями устроили засаду.

— Вдруг невдалеке от нас,— рассказывал Валентин Васильевич,— появился секач. Стоит как вкопанный, словно позируя. Я жду выстрела, а его нет. Тихо говорю: «Стреляйте». Вдруг Петр Миронович поворачи­вается ко мне и громко отвечает: «А почему я должен в него стрелять? Что он сделал мне плохого?» Кабана, конечно, как ветром сдуло.

Пуща была площадкой для высоких встреч «без галстуков». Маше­ров с интересом общался со многими зарубежными политиками, со­ветскими космонавтами, видными учеными, писателями. В 1975 году он пригласил в Беловежье супружескую пару — композитора Александру Пахмутову и поэта Николая Добронравова. Они написали одноименную песню, где есть такие слова:

Заповедный напев, заповедная даль,

Свет хрустальной зари, свет над миром встающий.

Мне понятна твоя вековая печаль,

Беловежская пуща, Беловежская пуща.

Песня сразу же стала хитом и позже не только была признана гим­ном заповедника, но и обрела мировое звучание.

Петр Миронович искал пути прорывного развития Беларуси, ценил свежую мысль. Среди его неформальных советников были такие неор­динарные сотрудники аппарата, как Григорий Вечерко, Юрий Смирнов, Иван Антонович, Савелий Павлов, Яким Микулович, Симон Ходос, Ми­хаил Мороз, Дмитрий Марач и другие, с кем он не раз дискутировал, делился планами на будущее, высказывал сомнения. Хорошо себя про­являла и молодая поросль.

Главная машеровская черта — созидательность. Это такой дар, ко­торым обладают избранные. Созидательность, как и подвижничество, наложила отпечаток на всю жизнь Машерова — независимо от того, работал он в сельской школе или находился у руля республики. Петр Миронович лелеял мечту о зажиточной и счастливой жизни народа. Ради ее воплощения не щадил себя. Это видели и понимали люди, ко­торые относились к нему с глубоким уважением.

Принято утверждать: «Стиль — это человек». Так вот, говоря о Машерове, нельзя не отметить: его стиль не допускал даже намека на ис­ключительность своего «я». У Петра Мироновича была душа народного Учителя. Именно эта принадлежность к просветительству составляла его внутренний стержень, позволяла держать руку на пульсе жизни.

Машеровская школа органически вписывалась в менталитет бело­русского народа, для которого добропорядочность, чувство локтя, ми­лосердие, сострадание были и остаются неотъемлемой частью жизни. Эти драгоценные человеческие качества никаким бурям не позволяли раскачивать общество, сеять распри на национальной, религиозной и иной почве. Петр Миронович и в мыслях не допускал, чтобы кто-то из живущих на нашей земле ощутил на себе клеймо «иноверца», «иноязычника», «некоренного».

Политика — дама суровая. Проводить ее по оси «свой — чужой», «демократ — партократ» бесперспективно. Подлинный интеллигент не позволит себе переступить рамки культурного спора. Еще с давних вре­мен были дороги не амбиции и баталии идейных оппонентов, а куль­тура и благополучие нации. Машеров настойчиво укреплял этическую основу отношений между людьми и сам не порывал с ними связи. Из этого живительного родника утолял жажду познания.

А еще он был человеком очень отзывчивым на чужое горе. Когда легендарного Кирилла Прокофьевича Орловского свалила неизлечимая болезнь и врачи доложили об этом в ЦК, Петр Миронович тут же отправился в Мышковичи Кировского района навестить председателя колхоза «Рассвет». Поговорили по душам, многое вспомнили. Через три месяца знаменитого руководителя, а в прошлом бесстрашного развед­чика, не стало. Машеров проводил его в последний путь.

Или такой пример. Узнав