Годы в огне - Марк Гроссман

Металлисты, сталевары, кузнецы, граверы, ученики и учителя мужской и женской гимназий, высшего начального училища, служащие горнозаводского госпиталя, публичной библиотеки, театра, даже церковное братство противодействия расколу — кажется, весь сорокатысячный город высыпал на свою главную площадь. Люди успели переодеться в праздничное, несли алые флаги. Гремел во всю мощь неслаженный духовой оркестр, хотя отголоски близких схваток еще достигали восточных городских окраин.

Какая-то костистая растрепанная старуха повисла на шее Важенина, плакала, хвалила:

— Деточки вы мои… деточки… Ловко вы их, злодеев…

Кузьма смущенно тряс головой, бормотал обрывки слов и, вдруг увидев спешившего куда-то Румянцева, кинулся ему вдогонку.

Начальник штаба, не сбавляя шага, рассказывал, посмеиваясь:

— Сел в лужу его превосходительство. Не ждал.

— О чем ты? — не понял Важенин.

— Генерал нынче утром вывел 12-ю дивизию на парад. Музыка играла, барышни ахали. А тут — мы. Конфуз!

Прощаясь с редактором, штабник посоветовал:

— Ты это в книжечку запиши. Фельетон, а то ядовитый стишок хорошо получится.

— Ладно, — усмехнулся Кузьма. — За нами не пропадет, Михаил Андреевич!

Редактор до самой ночи ходил по городу, беседовал с бойцами и командирами частей, запоминал разные интересные цифры и факты.

Это было сражение, смысл которого вполне понимали обе стороны. Белых сбросили с Уральских гор, и теперь армия Тухачевского получала оперативный простор. Впереди были Челябинск и равнины Западной Сибири.

* * *

1-я и 12-я Сибирские дивизии, 7-я Уральская казачья, уфимцы и другие части Колчака, огрызаясь на ходу и зализывая раны, отходили на восток.

Бригада Неймана, обойдя Таганай, с боем взяла Тургояк. Рядом продвигалась 2-я бригада, 3-й дали короткий отдых и оставили в Златоусте.

Утром четырнадцатого июля Важенин, поджидавший тылы дивизии, где находилась его газета, пришел в штабриг-3. Он без особого труда отыскал в одной из комнат дома, занятого под штаб, Григория Хаханьяна.

Еще во время рейда по Бирскому тракту, в тыл Колчаку, Важенин пытался использовать всякую возможность, чтобы узнать побольше о краскомах и комиссарах дивизии. Комиссар 27-й дивизии Андрей Кучкин, волевой и мрачноватый человек, пожалуй, чаще, чем следовало, употреблявший слова «я» и «меня», коротко познакомил редактора дивизионки с комбригами.

Григорий Давидович Хаханьян был невысок ростом, черноволос, под крутыми дугами бровей твердо горели большие глаза. Как все или почти все краскомы дивизий — Хаханьян был молод, искрился энергией и свято верил в мировую резолюцию. Человек огромного трудолюбия и немалой физической силы, он делил все тяготы похода с бойцами, полагая, что личный пример — лучший приказ.

Сын учителя в селе Руиси, близ Тифлиса, он сначала учился на месте, а потом поступил в городскую гимназию, которую и окончил в 1915 году.

Он жадно пополнял знания не только в школе, но и за ее стенами. Ему удалось глубоко изучить дарвинизм, заняться высшей математикой и философией. Впрочем, он постигал науки без всякого руководства со стороны — и оттого не мог похвалиться основательностью удач.

Еще в пятом году учитель Давид Хаханьян был схвачен властями и выслан за революционную работу за пределы Грузии. Из этой беды сын сделал единственный, может, не лишенный самонадеянности вывод: надо действовать так, чтобы не попадать в лапы жандармов.

В пятнадцатом году Григорий Хаханьян поступил на философский факультет Московского университета. Тифлисскую гимназию он окончил с золотой медалью и потому имел право на стипендию. Но деньги в ту пору платили не очень аккуратно, родители помочь не могли, и двадцатилетний студент рубил дрова, подрабатывая грузчиком на станции, служил в Земсоюзе.

В июне 1916 года призвали под ружье студентов. Григория отправили в студенческий батальон Нижнего Новгорода, а затем в Московскую школу прапорщиков, которую он окончил в канун февральской революции.

В одном из запасных полков Урала, в Камышлове, Хаханьян — теперь уже большевик — возглавил группу солдат и рабочих депо и вместе с другим прапорщиком, Виноградовым, вел партийную пропаганду.

В марте 1917-го оба прапорщика угодили на скамью подсудимых. Военный суд обвинил их в «разложении солдат», однако побоялся применить крайнюю меру: страна огромными шагами шла от Февраля к Октябрю.

Вскоре Хаханьян поехал с маршевым батальоном на фронт.

Дорога лежала через Петроград, и молодой коммунист со станции отправился в Смольный.

Батальон высадили в городе Городок Витебской губернии, и Григорий тотчас стал сколачивать партийную организацию, вел подпольную и открытую революционную работу. В итоге большевики склонили на свою сторону местный гарнизон и возглавили Совет депутатов.

Городской Совет делегировал Хаханьяна на 2-й съезд Советов в Питер. В ночь на двадцать пятое октября революционного прапорщика и некоторых других делегатов срочно вернули в их части. Директива гласила: задержать царские полки, идущие на Питер, распропагандировать их или, при нужде, обезоружить.

Хаханьян блестяще выполнил приказ. В Городке, на станции Дно, на полустанках железной дороги он убедил солдат разъехаться по домам.

Командование отправило опасного офицера на линию огня. Его нарочито послали в 71-й пехотный полк, чья одежда была помечена нашивками с черепами. Но «полк смерти», распропагандированный большевиками, быстро перешел на сторону революции, предварительно посадив за решетку полковника и батальонных командиров.

В июле 1918 года Хаханьяна вызвал в Москву член Высшего военного совета Республики Склянский. Прапорщик хорошо знал фамилию этого человека, носившего два года назад солдатские погоны. И хотя Хаханьяну не удалось принять участие в работе съезда Советов, он знал, что в его президиуме Склянский представлял большевистскую секцию.

Из Москвы Хаханьян уезжал с предписанием явиться в распоряжение командующего Восточным фронтом Иоакима Иоакимовича Вацетиса.

Работа в штабе армии, в разведке, ранения заняли около года жизни. Затем Хаханьяна назначили начальником оперативного отдела 5-й армии и, позже, руководителем ее политотдела.

В тяжелейшие дни марта текущего, девятнадцатого года, в пору отступления, Реввоенсовет армии счел необходимым перевести коммуниста на строевую должность. Так бывший студент стал комбригом Симбирской, впоследствии 3-й бригады 27-й стрелковой дивизии.

Теперь, в Златоусте, фронтовики встретились, как старинные знакомые, дружелюбно поглядывали друг на друга и не скрывали довольных улыбок.

— О чем тебе рассказать? — спросил Хаханьян, как только Важенин присел у стола. — О трофеях? Пленных?

Когда-то, в пору революционных взрывов, в канун Октября, Григорий Давидович частенько выступал в «Кавказском рабочем» (кажется, так называлась газета в Тифлисе) и потому считал себя в некотором роде журналистом.

— Ну, что ж — расскажи о трофеях, — достал карандаш и бумагу Кузьма.

Комбриг покопался в большой офицерской сумке, висевшей на боку, повернулся к редактору.

— Записывай, Кузьма Лукич.

Оказалось, в Златоусте взяты немалые трофеи — восемь орудий, тридцать два пулемета, бронированный поезд, три бронеавтомобиля. В плен попали три тысячи пехотинцев и казаков. Дивизионные интенданты обнаружили на городских складах большие запасы чугуна, стали, угля, пшеницы.

— И еще пометь в книжечке, — сказал Хаханьян, возвращая бумаги в сумку, — сейчас отправляем муку тульским оружейным заводам, налаживаем выпуск холодного оружия для армии. Все записал? Тогда пойдем — перекусим что-нибудь, и — спать. Не знаю, как ты, а я еле ноги таскаю, моряк.

По дороге на кухню они завернули в горнозаводскую больницу, где теперь размещался дивизионный госпиталь. Комбриг хотел посмотреть, как лечат раненых и больных, — напряжение на фронте, понятно, сказывалось в работе санитарных частей.

Уже выходя из госпиталя, Важенин внезапно увидел рядом с машинами и повозками артиллерийского снабжения крытый фанерой грузовик «Красного Знамени». Вся редакция и типография газеты умещалась в этой совершенно расшатанной и насквозь пропыленной машине.

Старик наборщик явно обрадовался редактору: он скучал без работы. Узнав, что у Важенина есть готовые заметки, красноармеец поспешил к наборной кассе.

Кузьма, не мешкая, залез в кабину автомобиля, накрылся с головой шинелью и, забыв об обеде, тотчас заснул.

Пробудился он, когда над вершинами гор ярко светило солнце, и никак поначалу не мог понять: утро или вечер? Оказалось, что Важенин проспал без малого половину суток и теперь на дворе позднее утро пятнадцатого июля. Наборщик к этому времени успел справиться с версткой полос и даже добыл в каком-то штабе свежие номера армейской газеты. Кузьме было интересно узнать, что напечатано в «Красном стрелке» о Златоустовском сражении, — и он стал быстро просматривать страницы.