Один человек и один город - Вероника Евгеньевна Иванова

всего, не стал бы продолжать.

– Продолжать что?

– Установление родства. Признал бы. И ты получил бы все, что тебе…

Причитается. Ага.

– Зачем ты бережешь его чувства? Он-то не подумал о твоих, когда выставил на улицу.

Скучно живешь, парень, если придумываешь сказку на пустом месте. Хотя, есть в кого: вспомнить хотя бы словоохотливую тетю Флори.

– Или это была она, а не он? Такое случается редко, но все же… Женщина, отказавшаяся от собственного ребенка, не заслуживает пощады.

Я тоже так думаю. Или думал. И спуску матери не давал. А теперь даже обвинениями переброситься не с кем.

– Не понимаю!

– Я сказал то же самое, помнишь?

Он принимает всю эту историю близко к сердцу. Интересно, почему? С виду у Норьеги не определишь нежную и ранимую душу. Или правильно говорят, что внешность обманчива? На свой счет не уверен.

– Кто-то из родителей подарил тебе «молли», с которой ты… Можешь все, что захочешь! Да если об этом узнают женщины Низины, способные родить, все они выстроятся в очередь под твоими окнами!

Это-то и страшно. Не хочу проходить отцовским путем. Потому что знаю, куда он приводит.

– Есть шанс, что мой секрет так и останется секретом?

– Но ты мог бы…

– Я не могу сделать то, чего действительно хочу. Вот что важно. И осеменить соглашусь единственную женщину во всем мире. Если найду такую.

Он недоумевающе смотрел на меня, наверное, с минуту. Потом тряхнул головой, что-то буркнул, то ли в свой, то ли в мой адрес, и вернулся к работе. Постучал по клавишам, время от времени останавливаясь на сверку данных. Потом встал из-за стола и подошел к стенному шкафу.

Кодовый замок на дверцах предполагал, что внутри находится нечто важное, но я увидел на полке, которая интересовала Эсту, всего лишь карточки, похожие на кредитные. Одна из них прошла через щель допотопной кодировочной машинки и была вручена мне. Почти торжественно.

– Вот.

– Что это?

– Твоё удостоверение. Номер из общего страхового реестра.

– Зачем оно вообще нужно? Любой сканер…

– Без него в Лимбо будут проблемы. Таков порядок. Право на посещение, работу и все прочее. Право зарегистрированного гражданина.

Почему мне раньше никогда не доводилось слышать об этом? Официально организованная резервация какая-то получается, а не среда наибольшего благоприятствования. И могу поклясться, сенатор тоже не имеет полного представления о том, что происходит у него прямо под носом.

– Такую маленькую штучку легко потерять. И что тогда? Я снова всего лишусь?

– Обратишься в муниципалитет за новой.

– Каким образом, интересно? Я же не смогу сюда прийти, сам только что сказал.

– Зато ко мне сможешь. Домой. Я живу в Низине.

– А работаешь здесь?

Эта часть города – нечто среднее между верхом и низом. Лестничная площадка, с которой можно подняться выше или упасть. Но если выбрался в Вилла Лимбо, да ещё получил работу в городских службах, значит, купил выигрышный лотерейный билет. А потом у счастливчика непременно загорается жадный огонь во взгляде и день ото дня растет желание двигаться вперед, не оглядываясь на прошлое. Помню, как Карлито задирал нос, когда встречал на улице кого-то из знакомых, кому повезло меньше… А ведь он был всего лишь прислугой. Зато жил там, на склонах. Вот и Эста вполне мог бы перебраться из Низины. Куда-нибудь подальше.

– Я люблю свою работу. И дом свой тоже люблю.

– Так он для тебя дом или все-таки якорь?

Что, не ожидал ответного удара? Не все тебе одному нападать, целя в слабое место.

– Я люблю свой дом.

Прозвучало скорее упрямо, чем искренне.

– А я свой – нет.

– Это я уже понял.

– Работа обязывает? Требует определенного места жительства? Но тут-то возможностей больше. И знакомства совсем другие. Полезные. Снял бы квартирку поближе к центру, подружился с соседями… Или жалование пока слишком маленькое?

Он сощурил второй глаз. Тот, без шрама. И я уже начал понимать, что это означает.

– Я родился в Лимбо. Моя семья уже жила здесь. И если бы я захотел, то вовсе никогда не пересек бы границу.

– Хочешь сказать, это твоя добровольная жертва?

– Это не жертва.

Теперь Эста явно злился и недоумевал больше, чем когда пытался понять мои поступки, но всю его горячность словно смыло. Хотя как никогда ясно ощущалось, что в любой момент мне могут дать по зубам.

– Я ничем не заслужил то, что получил при рождении. И все те, кто родился в Низине, тоже. Мы одинаковые.

– Но кому-то всегда везет больше.

– У каждого есть право жить лучше, чем получается. Должно быть. И тот, кому повезло…

– Должен поделиться своей удачей с другими? А разве такое требование не нарушает его собственные права?

– Чем больше прав, тем больше обязанностей.

– В идеале. А на деле? Ты хоть изредка смотришь дальше своего носа?

– Я знаю, что происходит вокруг. Не слепой. Но буду делать все, чтобы…

Та девица ведь тоже боролась за справедливость. По крайней мере, декларировала свою позицию именно так. Климат здесь особый, наверное, если каждый второй мной встреченный – революционер до мозга костей и борец за счастье обездоленных. Но мне-то довелось дышать совсем другим воздухом.

Самостоятельность хороша, если у тебя за спиной надежные тылы, в противном случае рано или поздно придется примкнуть к какому-нибудь лагерю. И примыкать всякий раз, когда народится желание двигаться вперед. Моя жизнь четко следовала этому правилу. Даже допустив возможность продолжения отцовского бизнеса, нужно было ещё дожить до нужного времени. До дня, когда на мою улицу ступит праздник.

Мама искала спасения так, как умела. И справилась с задачей. Блестяще. А я слишком поздно сообразил, что лагерь Элены-Луизы никогда не станет моим. Надо было начинать искать новые горизонты давным-давно, теперь же…

Союзники? Возможно. Но в какой войне?

Покровители? О, для того, чтобы ими обзавестись, нужно ещё красиво вынести собственную значимость на всеобщее обозрение. Если бы она у меня вообще имелась.

– Желаю удачи.

Эста растерянно двинул бровями:

– В чем?

– В твоей борьбе. Или службе – выбирай сам.

Все, мышцы ног пришли в норму. Можно двигать отсюда.

– Ты куда?

– Домой. Я ведь теперь могу так говорить?

– Просто возьмешь и уйдешь?

А что, должен станцевать на прощание?

– И возьму, и уйду.

– Я думал…

Примерно предполагаю, в каком направлении. После стольких оказанных любезностей я просто обязан был записаться в доморощенную революционную бригаду сеньора Норьеги. Как честный и порядочный человек. Или как наивный глупец. Интересно, кем он меня увидел тогда и видит сейчас?

– Спасибо за помощь.

– Я верил, что ты поймешь.

Особое ударение