О свободе воли. Об основе морали - Артур Шопенгауэр

приглашенного для переговоров генерал-комиссара, которого сопровождали сержант, капрал и семь рядовых, – я приказал всех их обезглавить. Смерть этих людей сильно меня тяготит: они являются мне во сне, и я увижу их завтра в солдатах, которым будет поручено расстрелять меня. Тем не менее, если бы я снова получил свободу, я совершил бы еще другие убийства».

Сюда же относится и следующее место в «Ифигении» Гёте (действ. 4, сц. 2):

Аркад. Но ты советы друга отвергаешь.

Ифигения. Все, что могла, я совершила, друг!

Аркад. Еще не поздно слово изменить.

Ифигения. Не в нашей власти изменять его![124]

Та же основная истина высказана в знаменитом месте шиллеровского «Валленштейна»:

Des Menschen Thaten und Gedanken, wisst!

Sind nicht wie Meeres blind bewegte Wellen.

Die inn’re Welt, sem Mikrokosmus, ist

Die tiefe Schacht, aus dem sie ewig quellen.

Sic sind nothwcndig, wie des Baumes Frucht,

Sic kann der Zufall gaukelnd nicht verwandeln.

Hab’ich des Menschen Kern erst untersucht,

So vieiss ich auch sein Wollen und sein Handeln.

(Деяния и помыслы людей –

Не перекат слепой морского вала;

Мир внутренний – вот дум их и страстей

Всегдашнее сокрытое начало;

Как древа плод, невольные оне,

Случайного для них нет измененья.

Кого узнал природу я вполне,

Того дела я знаю и хотенья[125]. — нем.)

V. Заключение и высшая точка зрения

Я с удовольствием вспомнил здесь обо всех этих поэтах и философах, моих славных предшественниках в защищаемом мною учении. Но оружием философа служат не авторитеты, а доводы; только ими поэтому отстаивал я свой взгляд и надеюсь все-таки, что доказал его с такой очевидностью, которая дает мне теперь бесспорное право сделать вывод а non posse ad non esse[126]. Благодаря этому отрицательное решение выставленного Королевской академией вопроса, обоснованное выше при рассмотрении самосознания непосредственно и фактически, т. е. a posteriori, получает теперь также косвенное и априорное обоснование, ибо чего вообще не существует, для доказательства того и в самосознании не может найтись никаких данных.

И хотя, быть может, защищаемая здесь истина принадлежит к тем, которые могут идти вразрез с предвзятыми мнениями близорукой толпы и даже казаться предосудительными в глазах людей слабых и невежественных, однако это не могло удержать меня от того, чтобы высказать ее без околичностей и недомолвок, – принимая во внимание, что я обращаюсь тут не к народу, а к просвещенной Академии, поставившей свой весьма современный вопрос не для утверждения предрассудка, а в честь истины. Сверх того, честный искатель истины, пока дело идет еще о том, чтобы установить и удостоверить какую-либо истину, всегда будет иметь в виду исключительно только ее основания, а не ее следствия, для которых настанет свое время тогда, когда она сама получит себе твердую опору. Не заботиться о следствиях, оценивать одни основания, не задаваясь сначала вопросом, согласуется или нет какая-либо познанная истина также с системою наших остальных убеждений, – вот что рекомендует уже Кант, и я не могу удержаться от того, чтобы не повторить здесь его слова: «…оно подтверждает уже признанную другими и восхваляемую максиму – в каждом научном исследовании спокойно идти своим путем со всей возможной тщательностью и прямотой, не обращая внимания на то, в чем оно могло бы ошибиться вне своей сферы, а верно и до конца вести его, насколько это возможно, только ради его одного. Частое наблюдение убедило меня, что, когда такая работа доведена до конца, тогда то, что мне в середине работы порою казалось в отношении других посторонних учений сомнительным, если только я до тех пор упускал из виду эти сомнения и обращал внимание только на свою работу, пока она не была совсем закончена, в конце концов неожиданным образом совершенно совпадало с тем, что обнаруживалось само собой, без принятия в соображение этих учений, без пристрастия к ним и предпочтения. Писатели избавились бы от многих ошибок и сберегли бы немало труда (бесполезно потраченного на иллюзии), если бы могли решиться приступать к работе с несколько большей прямотой» («Критика практического разума», с. 190 четвертого издания или с. 239 розенкранцевского)[127].

Все наши метафизические сведения все-таки, конечно, еще как небо от земли далеки от такой достоверности, чтобы надлежало отвергать какую-либо основательно доказанную истину по той причине, что ее выводы с ними не согласуются. Напротив, всякая добытая и установленная истина – это завоеванный участок в области проблем знания вообще и прочный опорный пункт для приложения рычагов, которые приведут в движение другие тяжести: мы можем даже в благоприятных случаях разом вознестись с этого пункта до более высокого взгляда на целое, чем мы имели до сих пор. Ибо во всяком отделе знания сцепление истин настолько велико, что кто вполне надежно овладел только одной из них, тот во всяком случае может надеяться покорить с ее помощью всю область. Как при трудной алгебраической задаче единственная положительно данная величина имеет неоцененное значение, обусловливая возможность решения, точно так же в труднейшей из всех человеческих задач, каковою является метафизика, надежное, a priori и a posteriori доказанное уразумение строгой необходимости, с какой вытекают деяния из данного характера и данных мотивов, представляет собою такое драгоценное указание, которое одно само по себе может служить исходной точкой для решения всей задачи. Поэтому все, что не имеет за собой прочной научной достоверности, сталкиваясь с такой хорошо обоснованной истиной, должно отступать перед ней, а не она должна сторониться. И она совсем не вправе идти на компромиссы и уступки, чтобы поставить себя в согласие с недосказанными и, быть может, ошибочными утверждениями.

Я позволю здесь себе еще одно общее замечание. Если бросить взгляд на наши выводы, то надо будет признать, что относительно двух проблем, которые уже в предыдущем отделе были отмечены как глубочайшие в философии нового времени, тогда как древние не дошли до их ясного осознания, – именно относительно проблемы свободы воли и проблемы отношения между идеальным и реальным здравый, но неразвитый ум не только оказывается некомпетентным, но даже обнаруживает явную природную наклонность к заблуждению, от которого его может избавить лишь очень разработанная философия. Ему действительно свойственно от природы в вопросе о познании слишком много относить на долю объекта; вот почему нужны были Локк и Кант, чтобы показать, какую значительную роль играет