О свободе воли. Об основе морали - Артур Шопенгауэр

he can have no more conception how we can sometimes be determined by motives, and sometimes without any motive, than he can have of a scale being sometimes weighed down by weights, and sometimes by a kind of substance that has no weight at all, which, whatever it be in itself, must, with respect to the scale be nothing». C. 66: «In proper philosophical language, the motive ought to be call’d the proper cause of the action. It is as much so as any thing in nature is the cause of any thing else». C. 84: «It will never he in our power to choose two things, when all the previous circumstances are the very same». C. 90: «A man indeed, when he reproaches himself for any particular action in his passed conduct, may fancy that, if he was in the same situation again, he would have acted differently. But this is a mere deception; and if he examines himself strictly, and takes in all circumstances, he may be satisfied that, with the same inward disposition of mind, and with precisely the same view of things, that he had then, and exclusive of all others, that he has acquired by reflection since, he could not have acted otherwise than he did». C. 287: «In short, there is no choice in the case, but of the doctrine of necessity or absolute nonsense»[102].

И надо отметить, что с Пристли было то же самое, что со Спинозой и еще одним истинно великим мыслителем, о котором мы сейчас упомянем. А именно: Пристли в предисловии к первому изданию, с. XXVII, говорит: «I was not however a ready convert to the doctrine of necessity. Like Dr. Hartley himself, I gave up my liberty with great reluctance, and in a long correspondence, which I once had on the subject, I maintained very strenuously. The doctrine of liberty, and did not at all yield to the arguments then proposed to me»[103].

Третий великий человек, прошедший через то же самое, – это Вольтер, который сообщает об этом со свойственной ему любезностью и простодушием. Именно, в своем «Traite de metaphysique», гл. 7, он подробно и энергично отстаивал так называемую свободу воли[104]. Но в своей книге «Le philosophe ignorant», написанной более сорока лет спустя, он учит о строгой обусловленности и волевых актов, именно в гл. 13, заканчивающейся таким образом: «Archimede est egalement necessite de rester dans sa chambre, quand on l’у enferme, et quand il est si fortement occupe d’un probleme, qu’il ne recoit pas 1’idee de sortir:

Ducunt volentem fata, nolentem trahunt.

L’ignorant quipense ainsi n’a pas toujours pens’e de тете, mais il est enfin contraint de se rendre»[105].

В следующей за тем книге «Le principe d’action», гл. 13, он говорит: «Une boule, qui en pousse une autre, un chien de chasse, qui court necessairement et volontairement apres un cerf, ce cerf, qui franchit un fosse immense avec non moms de necessite et de volonte: tout cela n’est pas plus invinciblement determine que nous le sommes a tout ce que nous faisons»[106].

Тот факт, что три столь высокоодаренных ума одинаково перешли к нашему воззрению, должен же, конечно, заставить призадуматься всех тех, кто, ссылаясь на свое бесхитростное самосознание с его совсем не относящимся к делу «но ведь я могу делать то, что я хочу», берется опровергать вполне обоснованные истины.

Нас не должно удивлять поэтому, что Кант после этих своих ближайших предшественников считал необходимость, с какой эмпирический характер определяется мотивами к поступкам, вполне уже meqnlmemmni как для себя, так и для других, и не стал тратить время на то, чтобы вновь ее доказывать. Его «Идея всеобщей истории» начинается таким образом: «Какое бы понятие мы ни составили себе с метафизической точки зрения о свободе воли, необходимо, однако, признать, что проявления воли, человеческие поступки, подобно всякому другому явлению природы, определяются общими законами природы»[107]. В «Критике чистого разума» (с. 548 первого или с. 577 пятого издания) Кант говорит: «Так как сам этот эмпирический характер должен быть выведен из явлений как из действий и из правила их, находимого опытом, то все поступки человека в явлении определены из его эмпирического характера и других содействующих причин согласно естественному порядку; и, если бы мы могли исследовать до конца все явления воли человека, мы не нашли бы ни одного человеческого поступка, которого нельзя было бы предсказать с достоверностью и познать как необходимый на основании предшествующих ему условий. Следовательно, в отношении этого эмпирического характера нет свободы, а ведь только исходя из этого эмпирического характера можем мы рассматривать человека, если занимаемся исключительно наблюдением и хотим исследовать движущие причины его поступков физиологически, как это делается в антропологии»[108]. Там же, на с. 798 первого или на с. 826 пятого издания, говорится: «Пусть воля свободна, но это может иметь отношение только к умопостигаемой причине нашего хотения. В самом деле, что касается феноменов проявления воли, т. е. поступков, то согласно ненарушимой основной максиме, без которой мы не можем пользоваться разумом в эмпирическом применении, мы должны объяснять их так же, как и все остальные явления природы, а именно исходя из ее неизменных законов»[109]. Далее, в «Критике практического разума», с. 177 четвертого издания или с. 230 розенкранцевского: «…Можно допустить, что если бы мы были в состоянии столь глубоко проникнуть в образ мыслей человека, как он проявляется через внутренние и внешние действия, что нам стало бы известно каждое, даже малейшее побуждение к ним, а также все внешние поводы, влияющие на него, то поведение человека в будущем можно было бы предсказать с такой же точностью, как лунное или солнечное затмение…»[110]

Но в связи с этим Кант выставляет свое учение о сосуществовании свободы с необходимостью именно благодаря различению между характером умопостигаемым и эмпирическим – воззрение, к которому я всецело присоединяюсь и к которому мне поэтому придется еще вернуться далее. Кант изложил его дважды: в «Критике чистого разума», с. 532–554 первого или с. 560–582 пятого издания, еще же яснее – в «Критике практического разума», с. 169–179 четвертого издания или с. 224–231 розенкранцевского[111]; с этими чрезвычайно глубоко продуманными местами должен познакомиться всякий, кто хочет как следует