Книга о Ласаро де Тормес - Автор Неизвестен

грешащие без стыда и без совести! О, те, что в судебных распрях стонут от того, что доказательства противоположной стороны превратны, так как основаны на показаниях заранее припасенных лжесвидетелей! Отправляйтесь, отправляйтесь в море и поглядите, что на земле дела обстоят не так уж и плохо, ибо если ваш противник, призвавший лжесвидетелей, им взамен что-то дал или обещал дать, или они просто являются его дружками, ему чем-то обязанными, то эти нечестивые рыбы лгали просто так, а не потому, что им что-то было обещано, что они ждали какого-то вознаграждения или просто по дружбе, — и посему они стократ виновнее и заслужили жестокой кары, а именно: виселицы. Более того: писец, готовивший дела, не желал ни принимать, ни рассматривать никакие бумаги, которые ему предъявлял Лиций, ни иные выступления в его защиту. «О, стыд и позор! — думал я. — И как таких только земля носит?!» Конечно, если бы писец был благожелательнее и, принимая прошения от защиты, честно исполнял бы свои обязанности... Но он просто рвал полученные бумаги. А в них была самая суть дела! То же касается и приговора. То, с какой быстротой он был вынесен, ясно дает знать, что дело было нечисто! А еще более я винил самих судей:

— Ссору двух пажей вы разбираете по десять, а то и по двадцать лет! И час у вас ушел на то, чтобы лишить жизни и чести благороднейшую из рыб!

Они рассыпались в извинениях, что, конечно, их не избавило бы от наказания, если бы король мне строго-настрого не приказал быть с ними помягче. К тому же я чувствовал, что среди них, включая гнусного военачальника, орудует великая вездесущая сила, стирающая с лица земли горы и возносящая к небесам долы, сила, которая всё окрест делает продажным[145], так что не зря царь Персии жестоко наказал дурного судью, приказав содрать с него кожу и обить ею судейское кресло, на которое посадил сына казненного;[146] вот так царь-язычник не виданным доселе новым способом удержал всех будущих судей от продажности.

И по этому же поводу некто сказал, что там, где правит пристрастие, молчит разум, и что хороший законодатель мало что может до верить решать самим судьям, а лишь требовать от них строго следовать законам; ибо судьи часто бывают пристрастны, часто всё ставят с ног на голову, ведомые симпатией или неприязнью, а то и просто беря взятки; посему они крайне склонны выносить несправедливые приговоры, о чем говорит и Писание: «Судия, не принимай даров, ибо они делают слепыми благоразумных и нечестивцами справедливых»[147]. Этому меня обучил мой учитель-слепец, а также всему другому, что касалось законов, так как он воистину знал, по его собственным словам, Святое Учение лучше Бартоло и лучше Сенеки[148]. Ну, а для того, чтобы исполнить то, что мне, как было сказано, повелел король, его мудрости, добытой ценою таких испытаний, хватило с лихвой.

А пока шли суд да дело, капитан-генерал Лиций по приказу короля отправился на войну с осетрами, каковых быстренько покорил, сделав их короля нашим подданным и данником, так что тот в течение всего года должен был платить разные налоги, в том числе сотню дев-осетров и сотню осетров-юношей, каковые весьма ценились за изысканно вкусную плоть: юношей король поедал, а с девами хорошо проводил время. А потом наш великий капитан пошел войной на дельфинов и победил их и установил над ними нашу власть. И число наших ратников столь возросло и натиск нашего войска был столь неотразим, что нашими подданными стали многие рыбы, которые, как мы сказали, облагались нами контрибуцией и платили дань нашему королю.

Наш главнокомандующий, не останавливаясь на достигнутых победах, пошел войной на крокодилов, каковые являются свирепейшими из рыб[149], полжизни проводят в воде и полжизни — на суше; он с ними бился множество раз и хотя некоторые из сражений проиграл, но большинство выиграл; да и в том, чтобы уступить крокодилам, нет ничего необычного, ибо, как было сказано, эти существа весьма свирепы и огромны; и у них есть зубы и клыки, каковыми они рвут на части всякого оказавшегося у них на дороге, но, несмотря на всю их свирепость, наши их не раз могли бы разбить наголову, если бы они, завидя наш натиск, тут же не выбирались из воды на сушу и тем спасались. В конце концов, славный Лиций оставил их в покое, до того учинив великое побоище; но и сам он понес немалый урон и потерял славного Мело, своего брата, что повергло всё войско в глубокую печаль. Утешением было то, что тот погиб геройски, так как стало известно, что перед тем, как его убили, он сам, мощью своей шпаги, которой владел превосходно, убил более тысячи крокодилов и остался бы цел, ежели бы, невзирая на опасность, не начал их преследовать, когда они выбрались на сушу, и оказался на мелководье, где свои не могли прийти ему на помощь, — вот враги его в клочья и разорвали.

Так вот: славный Лиций вернулся с войны наипрославленнейшей из рыб последнего десятилетия, привезя с собой большое богатство и добычу, которую полностью вручил королю, не оставив себе ни одной мелочи. Его величество принял его с великой любовью, каковая воистину была заслужена рыбой, столь славно королю послужившей и столь его прославившей, так что король щедро с ним поделился. Он оказал многие милости и тем, кто был вместе с Лицием, так что все остались довольны и хорошо вознаграждены.

Чтобы проявить благоволение к Лицию, король объявил траур по Мело и придерживался его восемь дней. И мы все тоже. И да будет Вашей Милости известно, что трауром у рыб называется обет молчания, которого они придерживаются все траурные дни, выражая свои желания лишь при помощи знаков[150]. Таков тот траур, который они соблюдают, когда умирает муж, или жена, или дитя, или царственная особа; и считается величайшим из всех в море мыслимых бесчестий, если кто-либо блюдущий траур заговорит опрежь того, как король повелит скорбящим предаться плачу, и уж потом они снова начнут говорить.

И мне от них стало известно, что некий муж по смерти своей дамы, бывшей его возлюбленной, заставил своих вассалов блюсти траур в течение десяти лет, и даже король был бессилен заставить его отменить приказ, ибо сколько раз король посылал к нему гонцов, прося об отмене оного, столько раз тот умолял предать его смерти, ибо