Как государство богатеет… Путеводитель по исторической социологии - Дмитрий Яковлевич Травин

успешного слоя по всему обществу в 1200–1800 годах» [Там же: 375].

Концы с концами не сходятся

Получается вроде бы расистская теория, но весьма своеобразная. Дело по Кларку не в том, что англичане вообще генетически лучше других народов, а в том, что генетически лучшие люди стали составлять со временем в этой нации больший процент, чем в других, из-за естественного отбора, при котором они (более приспособленные) лучше выживают. В Китае, Японии и Индии такого не было. Но почему не было, Кларк не объясняет, ссылаясь на недостаток источников [Там же: 374]. И это странно, поскольку простенькая логика автора, согласно которой богатые должны оставлять больше выживших детей, должна вроде бы действовать всюду.

А еще более странно другое. Допустим, восток мы знаем плохо и что-то там объяснить не можем. Но почему именно Англия так преуспела на протяжении семи веков, а не Франция, Германия, Италия или Испания? Если источники позволяют хорошо проанализировать Англию, то наверняка они должны позволить исследовать и другие западноевропейские народы. Увы, серьезного ответа на вопрос о радикальном расхождении судеб разных европейских стран Кларк не дает. Неясно, почему повышение «качества населения» в Англии привело к подъему, а в Италии в те же столетия шли процессы, которые низвели процветавшие в эпоху Ренессанса Венецию, Флоренцию и Милан до уровня рядовых европейских городов. Похоже все-таки, что в концепции Грегори Кларка концы с концами не сходятся.

Легенда о Великом протекционисте

Экономическая теория Эрика Райнерта

Как известно, на каждый сложный вопрос существует простой, понятный и… неправильный ответ. В исторической социологии такие ответы особенно популярны, поскольку читателю, желающему быстро разобраться в проблемах этой науки, трудно пробираться через множество фактов, которые профессиональные авторы сводят в единую картину. Поэтому тексты, максимально упрощающие реальность и написанные с жестко заданной идеологической целью, бывают много популярнее серьезных исследований. Например, книга норвежского экономиста Эрика Райнерта «Как богатые страны стали богатыми, и почему бедные страны остаются бедными» (Издательский дом ВШЭ, 2017) выдержала в России за последние десять лет пять изданий. Возможно, это наиболее популярная в нашей стране книга из тех, что я анализирую в этом своем исследовании.

Райнерт – откровенный протекционист. И хочет доказать, что именно протекционизм делает страны богатыми. «В книге я утверждаю, – пишет он, – что нам необходимо заключить сделку, согласно которой странам „первого“ мира разрешалось бы защищать свое сельское хозяйство (но не разрешалось бы скидывать излишки его производства по бросовой цене на мировые рынки), а странам третьего мира разрешалось бы защищать свою обрабатывающую промышленность и сектор продвинутых услуг. Это единственная политика, которая в последние 500 лет обеспечивала странам успешное экономическое развитие» [Райнерт 2017: 27–28].

В науке подобные взгляды сейчас не слишком популярны. Анализ межвоенной эпохи (1920–1930-х годов), когда увлечение протекционизмом было всеобщим, показал, что такой подход для экономики губителен. С тех пор в науке, да и на практике (в деятельности ВТО и Евросоюза), идет поиск способов, с помощью которых торговые ограничения можно преодолеть к выгоде всех договаривающихся сторон. Однако феномен Дональда Трампа, сделавшего ставку на протекционизм и получившего широкую поддержку избирателей, показал, что данная идея жива в народе (даже американском). И широкий спрос на книгу Райнерта, похоже, это подтверждает.

Ведет ли фритредерство к революциям

Экономическую теорию протекционизма мы разбирать здесь не будем, поскольку на эту тему можно написать сотню томов, а вот исторические примеры, на которых Райнерт строит свою аргументацию, рассмотрим, поскольку именно на анализе фактов строится историческая социология. Примеры эти порой вызывают недоумение.

В частности, Райнерт пишет, что вслед за распространением взглядов о плюсах свободной торговли (в 1760-х, 1840-х и 1990-х годах) следовали революции, вызванные нарастанием общественных проблем [Там же: 33]. Эпохи популярности фритредерства он указал верно. И с тем, что общественные проблемы могут в такой ситуации нарастать, тоже можно согласиться, добавив, однако, что проблемы возникают при любых радикальных изменениях в обществе (в том числе при переходе к протекционизму), когда одни группы выигрывают, а другие проигрывают. Можно даже согласиться с тем, что Великая Французская революция (1789) в некоторой степени была спровоцирована договором о свободной торговле с Англией и потерями, которые понесли от усиления международной конкуренции французские ремесленники. Но в других странах Европы на волне распространения фритредерских идей 1760-х годов революций не случилось. В частности, в России при Петре III и Екатерине II был разрешен свободный экспорт зерна и даже отменены экспортные пошлины. Казалось бы, горожане должны были пострадать от подорожания уплывающего за рубеж хлеба и восстать. Но ничего подобного не случилось. Наоборот, произошло восстание Пугачева в сельской местности, причем по причинам, совершенно с фритредерством не связанным.

В 1848 году по ряду стран континентальной Европы прокатилась волна революций, но важнейшие фритредерские мероприятия имели место не до них, а после. Лишь в Англии либерализация внешней торговли (отмена «хлебных законов») произошла за два года до революций, но именно в этой стране революции в 1848 году не случилось.

Наибольшая же концентрация революций в истории пришлась на 1917–1918 годы, когда рухнуло сразу четыре европейских империи. И это была эпоха протекционизма, который нарастал с 1870-х годов, причем Первая мировая война разорвала даже те международные экономические связи, которые пережили повышение таможенных пошлин в предшествующие десятилетия. Похожая ситуация имела место в 1989 году, когда по странам Центральной и Восточной Европы прокатилась волна бархатных революций, которые, естественно, стали откликом не на будущее фритредерство 1990-х годов, а провалы социализма, в том числе на крайний протекционизм, при котором внешняя торговля сосредоточивалась в руках государства.

В общем, то, что норвежский экономист весьма вольно обращается с историческими фактами, бросается в глаза. Возникает даже соблазн сказать, что дела обстоят прямо противоположным образом. Но в отличие от Райнерта, объясняющего революции фритредерством, я не склонен объяснять их протекционизмом. Все намного сложнее. У революций на самом деле есть целый комплекс причин, о чем говорится в соответствующем разделе этой книги.

Почему Англия добилась успеха

Пример с революциями – это частность. Но вот другой пример, взятый Райнертом, очень важен. Фактически вся его книга выстроена на утверждении, что экономические успехи Англии в Новое время (не вызывающие сомнения ни у фритредеров, ни у протекционистов) были основаны на изобретении промышленной политики королем Генрихом VII в 1485 году. Проще говоря, мудрый Генрих Тюдор, придя к власти и победив кровавого Ричарда III, стал поощрять отечественную шерстяную промышленность и ограничивать экспорт сырой шерсти, который Англия активно осуществляла ранее, благо находящаяся у нее буквально под носом Фландрия предъявляла на сырье большой спрос. Английские овцы стали работать на отечественный бизнес, а не на заморского дядю, и потому на рынке стали появляться шерстяные изделия, которые можно было продавать значительно выгоднее, чем сырье. Так Англия стала богатой, хотя раньше была бедной.

Это любопытная гипотеза, надо признать. Вот тут бы Райнерту и развернуться на фактах. Посвятить хоть половину книги подробному рассказу о том, как конкретно великий Генрих-протекционист защищал отчизну от фламандских эксплуататоров, скупавших сырье по дешевке и продававших втридорога продукцию высокой степени переработки. Увы, даже одной главы автор данной проблеме не посвящает. Он постоянно упоминает о своем «историческом открытии», но не более того.

И здесь закрадывается подозрение, что экономист, как часто бывает, не вполне понимает, чем далекие эпохи отличаются от сегодняшней. Он впадает в анахронизм. Ему кажется, что жизнь 500 лет назад была устроена примерно как сейчас, только без автомобилей и холодильников. Да еще мода была другая. Однако на самом деле в позднее Средневековье, на исходе войны Алой и Белой розы англичане не обладали так называемым государством модерна. Как, впрочем, и другие народы.

Это самое государство модерна отличается, в частности, от средневекового наличием разветвленной бюрократии. То есть, проще говоря, наличием тех самых людей, которым можно поручить проведение промышленной политики. Или какой угодно другой политики. Есть подозрение, что в Англии конца XV века благие намерения Генриха-протекциониста просто некому было реализовывать.

Хорошо известно, что поистине мощная бюрократия зарождается во Франции XVII столетия. Этот процесс описан в целом ряде профессиональных работ. И неудивительно, что кардинал Ришелье смог реализовать свою фискальную политику, чтобы профинансировать армию и ведение Тридцатилетней войны. А Кольбер пошел дальше и реализовал худо-бедно комплексную политику меркантилизма, содержащую важный протекционистский элемент. Правда, именно в эту эпоху Франция стала в экономическом плане проигрывать Англии, и, может, потому Райнерт не стал делать героя из Людовика XIV – патрона Кольбера, а взял