Молот и крест. Крест и король. Король и император - Гарри Гаррисон

class="p1">– Ясно: кто узнал – тот уже ничего не расскажет, – проворчал Гудмунд.

По мере продвижения вдоль восточного берега Испании все чаще он слышал, что северяне заперты в какой-то гавани и не могут вырваться.

Вообще-то, Хардред не боялся столкновения с любым флотом. За его флагманом шли двадцать вооруженных катапультами двухмачтовиков класса «герой» – каждый был назван в честь какого-нибудь героя норманнских легенд, – а вокруг несли сторожевую службу три десятка традиционных кораблей викингов, с самыми лучшими командами, какие только можно было набрать среди свеев короля Гудмунда и на лондонских рынках найма. Однако слухи все же несколько обеспокоили командующего. В ту ночь, когда король Шеф видел свой сон, флот стоял вдали от берега с погашенными огнями, двухмачтовики были сцеплены друг с другом абордажными крючьями, а легкие парусники осторожно скользили вокруг в дозоре. Когда наступил стремительный средиземноморский рассвет, Хардред приказал входить в гавань Септимании, двигаясь против утреннего бриза с помощью гигантских весел, причем двухмачтовики с заряженными катапультами держались далеко позади судов охранения.

Первое, что увидел Гудмунд, был бронированный плот: плавучее укрепление, неуязвимое со стороны гавани, для блокады которой оно и предназначалось. При атаке с противоположной стороны плот не мог оказать никакого сопротивления. Первые же пятьдесят викингов, высадившихся на него с топорами в руках, обнаружили только поднятые вверх руки и испуганные лица. Даже оставленные для пригляда за франкскими ополченцами двадцать монахов ордена Копья, захваченных врасплох посреди мирного и сытного завтрака, позволили себе только покоситься на сложенное в пирамиды оружие и нехотя присоединились к сдавшимся.

Командир патрульной греческой галеры, который в течение многих дней только и делал, что жег беззащитные рыбацкие лодки, решился проявить немного мужества. Увидев приближение чужого флота, он усадил своих гребцов на весла и приказал сифонистам приготовиться. Последнее требовало немало времени. Нужно зажечь фитиль, приставить людей к мехам, прокачать насос, продуть предохранительные клапаны в баке с нефтью и в соединительных трубах. Когда сифонисты заняли свои места, командир приказал налечь на весла и постараться выиграть гонку. Прямо по курсу уже находились два легких судна, которые разворачивались на веслах, чтобы зажать галеру в клещи. Пока командир кричал огнеметчикам, чтобы окончили приготовления и во что бы то ни стало открыли огонь, с головного катапультоносца прилетело ядро и снесло ахтерштевень его галеры. Корма стала погружаться в воду, и гребцы сразу покинули свои банки. Сифонисты отказались выполнять самоубийственную задачу, а командир, помня главный приказ – не допустить, чтобы враги узнали секрет греческого огня, – побежал с топором в руке к котлу высокого давления, решив его продырявить и выпустить струю нефти на горящий фитиль. Один из гребцов, хотя и принадлежал к высокооплачиваемой и уважаемой касте военных мореходов, слишком насмотрелся на корчащихся в агонии среди горящей нефти рыбаков, чтобы желать себе подобной судьбы, – и наплевать ему было на судьбу Константинополя и Римской империи. Он перехватил командира галеры, раскроил ему череп его же собственным топором и погнал прочь от бака растерявшихся сифонистов. Драккары приблизились, их команды сгрудились у борта, опасливо поглядывая на медный котел и огнеметную трубку. Греческих гребцов и сифонистов торопливо сбросили за борт, где они благополучно уцепились за веревки и обломки досок. Взятая на абордаж двумя драккарами галера потихоньку тонула. Когда подошли двухмачтовики, Хардред сразу послал самых искусных плотников укрепить разбитую корму и заткнуть течь просмоленной парусиной, чтобы полузатонувшее судно можно было протащить хотя бы полмили до прибрежной отмели.

Захватив бронированный плот и галеру, тридцать кораблей флота Пути продолжили движение к гавани, где в толпе уже почти можно было различить лица соотечественников. Сомнения и опасения – не захвачены ли корабли врагами? не устроена ли за крепостными стенами ловушка? – рассеялись, как только наблюдатели с обеих сторон рассмотрели одинаковые катапульты и люди стали узнавать друзей и родственников. К тому времени как Шеф, протерев глаза, но все еще не отдышавшись после сна, позволил Свандис натянуть на себя одежду, пришедший на выручку флот под шквал радостных приветствий на английском и норвежском языках уже втиснулся в переполненную гавань.

Квикка встретил короля в дверях спальни, широко улыбаясь щербатым ртом.

– Это Хардред, – объявил он. – Тот самый шкипер, который бросил тебя на берегу в Дитмарше. Я ему никогда не доверял, но на этот раз он появился вовремя. Прежде чем наших заметили, они захватили у противника этот проклятый плот. И красную галеру, говорят, с греческим огнем и всем прочим.

Сияя от радости, Квикка ждал, какой эффект произведут его новости на мрачного короля. Шеф молча глядел на царившее в гавани оживление, и постепенно Квикка понял, что в который раз обманут в своих ожиданиях.

«Больше всего на свете ты хочешь заполучить греческий огонь, – вспоминал Шеф голос из сна. – Я дам его тебе. Скажи греку…»

Что же он должен сказать греку?

– А греческих огнеметчиков Хардред тоже захватил? – спросил Шеф почти безразлично.

– Не знаю, – ответил Квикка. – Наверное. Почему бы и нет?

Шеф повернулся к Свандис и сказал:

– Нелегко тебе будет объяснить мой последний сон. Вижу, он уже начинает сбываться.

* * *

Римского императора совсем не пугала предстоящая битва с армией халифа. Да, противник серьезно превосходит числом. Да, арабы уже многие десятилетия неизменно побеждают христиан на равнинах полуострова и в приграничных горах. Однако, по мнению Бруно, это доказывало лишь, что среди здешних христиан глубоко укоренились богопротивные ереси, иначе Господь не позволил бы, чтобы басурмане посрамили истинно верующих. Но самое главное, Бруно прекрасно знал, какое моральное разложение царит в стане противника. Если хотя бы десятая часть из рассказанного перебежчиками правдива… Впрочем, сама многочисленность перебежчиков подтверждает, что в стане мавров дела плохи. Войска же императора – и надежнейшие монахи-воины из ордена Копья, на которых держалась его власть, и созванные отовсюду под его знамена германские и франкские рыцари, и даже трусоватые и ненадежные в обычное время местные ополченцы из горного приграничья, – эти войска отличались отменным боевым духом и успели привыкнуть ко вкусу победы, пока в частых стычках и приступах очищали христианское побережье от мусульман. Ореол сопровождающей их славы несколько померк из-за неудач при осаде Септимании, но это поправимо. Император заметил: как только армия двинулась прочь от города-крепости, ее боевой дух заметно вырос, – и угрюмо объяснил эту перемену суеверным страхом многих своих воинов перед человеком, которого они называли – когда начальники не слышат – единым королем. Когда Бруно вернется, чтобы разделаться со своим главным противником, придется снова вдохновлять войска на бой. А сражение с халифом по сравнению с другими