Клеймо красоты - Елена Арсеньева

– Это уж точно, – кивнул Виталя, постепенно приводя дыхание в норму. – Вот такусенькая пацанва, – он повел ладонью на вершок от земли, – а уже закурить просит и так матом кроет, когда откажешь, что даже я таких слов не знаю.

– И не говори, – сокрушенно вздохнул Павел, снова становясь тем же симпатичным, сдержанным парнем, которым был всегда, однако Виталя прекрасно помнил, каки́м он был минуту назад, и не смог удержаться от того, чтобы не перевести стрелки возможного Павлова гнева с себя на кого-нибудь другого: – Кстати, насчет Иринки… Ты что, всех так предупреждаешь?

– Всех? – насторожился Павел. – В смысле?

– В смысле Петра с Серегой, – невинно пояснил Виталя, радуясь возможности отомстить что одному, что другому: Петру – за вчерашний удар под дых, а Сергею – за тот знаменитый финт с разворотом, результатом которого явилась встреча его правой кроссовки с Виталиным лбом. – Разве не видел, как они на девочку поглядывают?

– Видел… – пробормотал Павел. – Ну, Петр – он прост, как правда, вряд ли Иринку такой пинжак заинтересует, она девочка утонченная, а вот Серега, конечно, еще тот фрукт и овощ. Уж не знаю, каким это надо быть другом детства этому Бридзе, чтобы бандюга при виде его обо всем на свете забыл! Темная история!

– И не говори, – поддакнул Виталя. – Змей рассказывал, он буквально заикаться начал со страху.

– Истинный факт. Ста-ста-ста… То-то-то… – передразнил Павел с отвращением.

– А что такое «Ста-ста-ста, то-то-то»? – полюбопытствовал Виталя.

– А это Бридзе заблажил, когда Серегу увидел. «Ста-ста-ста, – говорит, – то-то-то…» А Серега ему: старый, мол, друг, Толмачев…

Виталя споткнулся. Мысль, вдруг вспыхнувшая в голове, была такой жуткой, что у него заплелись ноги.

– Ста-рый друг? То-лмачев? – повторил он, не слыша себя. – Е-мое! Так вон оно что?! А я-то голову ломал, как ему этих киллеров удалось завернуть с полдороги… Слушай, слушай! – схватил он Павла за плечо. – Вот если бы ты, к примеру, был боевик и тебя послали на дело… А у нас, в нашем бизнесе, чтоб ты знал, приказы, как в армии, не обсуждают, но выполняют их от и до, иначе… – Он закатил глаза и резанул по горлу ребром ладони. – И вот тебе какое-то чмо говорит: поворачивай оглобли. Ты что, повернешь, если знаешь, что у тебя за спиной смерть стоит и в затылок дышит? Повернешь, ну скажи?

– Ни за что! – решительно ответил Павел. – Если, конечно, это самое чмо не будет моим прямым и непосредственным начальником.

– Вот! Вот! – вскричал Виталя и вдруг осекся. Сглотнул нервно, потом прошептал, с трудом обретя голос: – Так ведь это значит… значит… Стас Торопов! Вот что это значит! Стас Торопов, а не старый, мол, друг Толмачев!

– Стас Торопов? – удивленно повторил Павел. – А это что еще за фрукт?

– Да есть один такой… – буркнул Виталя, остывая и начиная постепенно соображать, что излишне распустил язык перед совершенно посторонним человеком. Разболтать первому, можно сказать, встречному такое о Психе… это ж натуральное самоубийство! А если Павел начнет трепаться? О черт, как бы заставить его замолчать?..

– Слушай, – задумчиво сказал Павел, – я как-то не очень понял, что ты имел в виду, но лучше помалкивай обо всем этом, а? Это ж только наши домыслы, Серегу мы совершенно не знаем. Пусть живет! Кончится вся эта катавасия – и разбежимся по своим дорогам. Меньше знаешь – лучше спишь, верно?

– Верно, – угрюмо буркнул Виталя. Несмотря на мудрые слова Павла, легче на душе не становилось.

– Эй, вроде пришли! – радостно вскрикнул Павел. – Ну, давай, веди в свой могильный склеп.

«В свой могильный склеп…» – повторил про себя Виталя, и дрожь прошла по его спине.

* * *

Старые дома не сносили долго. Уже все прежние обитатели их постепенно обустроились на новых квартирах, уже высохли слезы, пролитые при прощании со стенами, в которых прошла вся жизнь, уже в новых квартирах со всеми удобствами обнаружились свои неоспоримые преимущества и скрытые недостатки. Начали постепенно изменяться привычки жизни на вольной воле и на просторе: люди приспосабливались к сидению в тесных клетушках с низкими потолками и шумом соседей за стеной, а старая улица все стояла и стояла.

– Ты представляешь? – возбужденно сказала мама, едва вернувшись с работы. – Видела в гастрономе Валентину Владимировну из пятого дома, она говорит, что до них еще не добрались. Даже до девятого дома еще не добрались, а уж наша старая развалина под номером один неизвестно сколько стоять будет.

– Да ты что?! – поразился сын. – А зачем же они нас так торопили?

Мать только плечами пожала раздраженно, вспомнив, какой нервотрепкой был этот переезд, как представители домоуправления и даже райисполкома надоедливо ходили по старым домам и уговаривали жильцов поспешить с переездом, чтобы не задерживать сооружение нового района. Они-то думали, что старая улица давно уже превратилась в стройплощадку. Однако прошел уже месяц, а воз и ныне там. Можно было на прежнем месте еще жить да жить…

– Видишь, – сказал отец, – правильно сделали, что не переселились во времянку. Это же все одни слова, мол, к зиме новые дома войдут в строй. Дай бог, если к следующей зиме нулевой цикл сделают! А здесь живем, как белые люди…

Он довольно огляделся. Ему очень нравилась двухкомнатная «брежневка», нравилась горячая вода из крана и все сопутствующие удовольствия цивилизации. Он терпеть не мог старой улицы и откровенно радовался переезду.

Его жена и сын вежливо кивнули. Конечно, зимовать во времянке, ожидая, пока их переселят во вновь построенные дома, просто глупо, тут отец прав. И все-таки их все время точила мысль, что надо было потерпеть, перебиться как-нибудь, но дождаться все-таки счастливой минуты переезда на старое место. Не в старый дом, конечно, а в такие же клетушки, но все-таки на родную улицу…

Поужинали. Пока мама убирала со стола, отец пошел в гараж. В июне светлое время длится долго-долго, еще и в девять, и в десять вполне можно менять потекший бензонасос прямо во дворе, не зажигая электричество в новенькой железной коробке.

Сын включил телевизор, но как-то ничего интересного не обнаружил.

– Может, пойдем прогуляемся? – вдруг сказала мама безразличным голосом.

Сын поглядел недоверчиво. Его мама Антонина Васильевна была страшная домоседка, лишний раз выйти на улицу для нее было целое дело, тем более сейчас, когда неустанно вилось новое гнездо, а муж все свободное время проводил в гараже.

– Прогуляемся! – радостно вскричал сын, срываясь с дивана и хватаясь за курточку: вечера стояли прохладные.

Антонина Васильевна взяла плащ, и они, почему-то крадучись, спустились по лестнице и, обойдя гаражи, незаметно вышли со двора. У них был в запасе самое малое час: отец никогда не возвращался засветло. Ну а если решит прийти пораньше, ключ у него есть. Конечно, неизвестно, что он подумает, обнаружив, что жена и сын таинственным образом исчезли, но это ведь всегда можно потом объяснить.

Они и сами не знали, почему надо скрыться, ничего не говоря отцу. Но почему-то именно так было нужно уйти – тайком.

Второй трамвай ходил плохо, на остановке всегда было полно народу, однако сейчас он подошел, как по заказу, и был, против обыкновения, пустой. Конечно, ведь уже поздновато… Проехали чуть не половину городского кольца и вышли на Добролюбова. А теперь вниз, вниз, к обрыву, откуда открывается вид на Стрелку и окско-волжские просторы…

Весь этот месяц они старательно избегали возвращения на старое место. И сейчас сразу поняли, что, придя сюда, все-таки совершили ошибку. Уж лучше бы увидели развалины полуснесенных домов, развороченную бульдозерами землю! Улица стояла, словно вымершая. Дома тонули в зелени. За заборами палисадников – заросшие одуванчиками огородики: в эту весну никто ничего не сажал, зная, что все равно придется бросить и дома, и землицу.

– Даже не тронули ничего! – прошептала Антонина Васильевна. – Даже не подступились!

Дошли до своего дома и стали у калитки, глядя на знакомый дворик как бы с испугом. Тропинка от калитки уже заросла муравой: двор обиженно забывал бросивших его хозяев.

– Как тут классно, – пробормотал мальчик, глядя на огромную березу посреди двора: его собственную спортплощадку. На этих развесистых ветвях прошла, можно сказать, вся его жизнь. А еще раньше – жизнь его старших братьев, которые давно уже выросли и жили своими семьями – один на Дальнем Востоке, а другой в Москве. Мальчик был поздним ребенком немолодых родителей: маме было за сорок, когда родила последыша.

– Какие же мы все дураки, – вздохнула Антонина Васильевна. Громче говорить было почему-то страшно. – Конечно, будь жива твоя бабушка, она не тронулась бы с места, пока бульдозер стену не сковырнул бы, а я чего-то начала суетиться…

На самом деле суетиться начал отец, который боялся, что отведенную им квартиру на третьем этаже нового дома займут другие, и тогда пропадут все его хлопоты в райисполкоме, придется въезжать либо на первый этаж, который, как известно, всегда затапливает канализация, либо на пятый, под крышу, ну а она, само собой разумеется, в первую же осень потечет.