Клеймо красоты - Елена Арсеньева

– Хватит, а то пузо вспучит. Или вовсе лопнешь. Где Павел?

Виталя исподлобья повел глазами. У него были набрякшие веки, а белки покраснели и вспухли.

– Не знаю, – буркнул неохотно.

– Что, в дыму заблудился?

– Может быть. Не знаю.

– Ох, Пашенька! – взвыла вдруг баба Ольга, но тотчас замолчала и принялась торопливо креститься.

– Ну ты, отморозок… – угрожающе прищурился Сергей и шагнул на Виталю, который отшатнулся и едва не упал, наступив на брошенную лопату. – Где оставил парня?

– Да он сам меня бросил! – Виталя испуганно выставил вперед ладони. – Сукой буду!

– Придержи язык, – осуждающе буркнул дед Никиша. – Тут бабы кругом. Лучше уж забожись, только зряхово не крой по матери.

– Чего? – непонимающе оглянулся Виталя.

– Скажи: развались утроба, лопни мои глаза, ежели вру, – подсказал дед Никиша. – Или: провалиться мне на этом самом месте.

– Ну, это, как его… провалиться мне на этом месте, если вру, – неуклюже выдавил Виталя и на миг испуганно покосился под ноги: не разверзлась ли земля? Нет, все было по-прежнему, и голос его зазвучал чуточку увереннее. – Вы что думаете, если Виталя из братков, так он сволочь? Я тут ни при чем! Вот слушайте. Когда мы в подполье спустились, еще в первое, Пашка ногу подвернул. Да так сильно! Скатился с лестницы – помнишь, какие там скользкие ступеньки, да, Иринка?

Ирина кивнула, нервно тиская пальцы.

– Порвал рубаху, ногу перетянул, чтоб не пухла, но все равно – от боли шагу шагнуть не мог. В результате я сам в подпол слазил, сам гранаты вытягал. Потом вроде как двинулись. Ну, вы видите – ящичек не так чтобы очень маленький, да ведь я еще и Пашку тащил. Потом уже совсем из сил выбился, выломал ему костыль, он сам пошел, да это только слово одно, что пошел. До полёгу тащились! Он чеки сперва в карманы положил, потом говорит мне: слушай, возьми их себе, потому что карманы дырявые, боюсь, растеряются еще, тогда ведь эти гранаты все равно что камушки.

Виталя беспомощно шоркнул рукою по лицу, пытаясь отереть пот, но на красном, распаренном лбу снова выступили крупные капли.

– И еще говорит: время уходит. Ты двигай вперед, не жди меня, я уж как-нибудь вслед потащусь. Я ему: нет, Пашка, это не дело, упадешь, а я и не увижу. Пошли рядом. Но я все равно невольно вырывался вперед, потому что он волокся в час по чайной ложке. И вдруг как-то раз оглядываюсь, а его нет. Я заблажил: Пашка, Пашка! Тихо. Я туда, сюда – никого. Главное, вот только что, вот сейчас рядом был – и исчез. Фантастика какая-то! Я заметался в разные стороны, кричал, аж горло сорвал, дыму нахлебался допьяна, а его нету. Потом смотрю – солнца уже не видно, а главное, я тропу потерял. Чуть не сдох от страха, пока снова на нее вышел. Как раз у речки. Ну что, думаю, делать? Возвращаться? Так ведь это сколько времени пропадет? А тут вы ждете. А я все равно не знаю, где его искать… Ну вот, пошел, принес гранаты.

Он умолк, беспомощно озираясь по сторонам.

Ирина смотрела на него, часто моргая. Вот сейчас, только сейчас до нее наконец-то дошло, что Павел может никогда не вернуться. Павел… такой добрый к ней, такой ласковый, с такими теплыми, надежными руками, которые так и норовили обвиться вокруг Ирины, прижать ее к себе, защитить. Он чувствовал, что ей нужна защита! А теперь его нет. Неужели его нет и никогда не будет? И какая страшная, какая мучительная смерть… Она прикусила губу.

– Ах ты, орясина, ослопина! – простонала баба Оля. – Ты ж парня на смерть бросил! Сам вышел живой, а его…

Она бурно двинулась вперед своей могучей статью. Виталя попятился, но в это мгновение дед Никиша неуловимым движением оказался на пути у разъяренной старухи, и та осадила назад так резко, что покачнулась и схватилась руками за воздух, чтобы удержаться.

– Нечего парня виноватить! Павел сам от него отстал: не хотел обузой быть. Тоже не маленький, знал, что делает. Он, чай, не безумный, на смерть себя обрекать. Вы к той поре, как он пропал, далеко от заимки отошли?

– Да черт ли его разберет, в дыму-то, – пробормотал Виталя, нервно елозя ладонью по мокрому от пота лбу.

– Черта поминать всуе… – начал было дед Никиша, но Виталя не дал ему договорить, а поправился с поспешностью прилежного ученика:

– Да там же ни х… не видно, время дымом растекается. А на часы я не смотрел. Но вроде минут десять шли, может, пятнадцать.

– Ага, – кивнул задумчиво дед. – Это еще ничего. Тогда он вполне мог бы воротиться в скит и схорониться там.

– Точно! – встрепенулся Виталя, с обожанием глядя на старика. – Я, честно, тоже так подумал. Все-таки в сауне там бассейн есть, можно в воде отсидеться…

– Ты что, вовсе дурак или просто притворяешься? – с яростью спросил Петр. – Там только вариться заживо, в вашем бассейне. Жаль, сейчас недосуг, а то порассказал бы я тебе, сколько саун мы откапывали после пожаров, сколько тел поднимали со дна этих бассейнов… в которых вся вода либо выкипела, либо ядовитой стала от испарений горящего дерева. Если Павлу и можно спастись, то лишь в подвале отсидеться.

– Верно говоришь, – кивнул дед. – Догадается спуститься в нижнее подполье – жив останется. Темно там, конечно, страшно, иной раз летучий пес[9] пролетит либо крот прошуршит в своей норе, но ни дым, ни огонь его не затронут. Правильно говорил Серега, что такими ходами в стародавние времена братия с гарей невредима уходила. Бог милосерд – авось отпустит молодого. Опять же, кому за тыном коченеть, того до поры и обухом не перешибешь!

– Если он догадается вернуться в скит… – пробормотала Маришка. – А нам что делать теперь?

– Да уж не слезы лить, – развел руками дед Никиша. – Выживать всем миром надо!

– Вот что, – хмуро сказал Петр. – Женщинам объявляю перерыв. Отдыхайте, вы уже с ног ва́литесь. Наверное, коров доить пора, то да се. Вы свое дело сделали, полосу отрыли, какую надо. Теперь наша с Сергеем и Виталей забота положить те деревья. А это, самое малое, на час работы. Потом поглядим, какой ветер будет, – и либо ночь переждем, либо начнем отжиг. Тогда опять все понадобитесь. Идите.

Никто не двинулся с места.

– Да идите! Ну хоть вы им скажите, дедушка! – беспомощно воскликнул Петр.

– Слушайте командира, – усмехнулся дед в усы. – К тому ж никому знать не дано: может, Пашка еще выйдет в деревню. Может, он просто отстал, а тут вдруг как появится…

Это были те самые слова, которые и требовались, чтобы вернуть к жизни помертвевшую «пожарную гвардию». Баба Ксеня подхватила под руку всхлипывающую Ольгу и повлекла ее к дому. За ними, еле передвигая ноги, потянулись смертельно уставшие старухи, прихватив свои кринки да горшки. Осунувшаяся Маришка собирала остатки немудреной «сервировки», встряхивала скатерть.

Ирина пыталась помочь, но все валилось у нее из рук.

– Иди уж, – несердито буркнула Маришка. – Я сама. Какой с тебя сейчас прок? Иди, постой в летнем душе. Видела будочку за сараем? Вода там теплая. Полотенце у бабки спроси.

Ирина молча кивнула и побрела в деревню, думая только об одном: заметил ли кто-нибудь, кроме нее, как содрогнулся Виталя, когда дед Никиша предположил, что Павел все-таки сумеет выйти в деревню?..

* * *

Их всех тогда показали по телевизору. Вот было событие! Приехала бригада со студии, наполнив просторную, всегда такую тихую квартиру шумом, беспорядочным топаньем, грохотом устанавливаемых штативов, неестественным, ослепительным светом, лившимся из двух юпитеров, телеоператора, звукооператора, их ассистентов и осветителей, слишком громко перекликавшихся между собой. Молодая журналистка, которая договаривалась о съемках, стояла в уголке и напряженно зубрила по бумажке вопросы, которые будет задавать героям будущей телепередачи.

И вот наконец-то свет был установлен, и оператор с озабоченным, недовольным лицом начал распределять хозяев по местам. Отцу велели сесть на диван с газетой. Ему повезло больше всех, ведь это было его обычное место и занятие. Однако оператор тут же угрюмо изрек: «Снимите очки. Будут бликовать!» – и отец, торопливо спрятав очки в карман, слепо уставился на неразличимый петит. У него было минус девять, и лицо его от напряжения приобрело испуганное, полудетское выражение. К тому же в очках он выглядел гораздо лучше, чем без них, знал это и сейчас, конечно, огорчился.

Его жене предписано было устроиться в кресле и вязать на спицах, а девочку затолкали за фортепьяно. Мама с дочкой испуганно переглянулись. Весь кошмар состоял в том, что вязать мама решительно не умела. Это была любимая дочкина забава: вязать прихваточки для кухни, наволочки на многочисленные подушечки, которыми были завалены диваны у них дома и на даче, плести крючком занавески, салфетки, даже платья куклам, в которые она по причине солидного возраста (одиннадцать лет!) уже не играла. А вот слуха у девочки совершенно, ну абсолютно не было, что страшно огорчало маму, которая работала в музыкальной школе, а иногда даже давала уроки дома. По-хорошему, это она должна была сидеть за фортепьяно, а дочка – в кресле, с вязаньем. Попытка объяснить ситуацию вызвала недовольную гримасу на лице телеоператора: «Это вне образа! Слишком нетипично!»