Антоша, вставай - Михаил Михайлович Сердюков

волосы стали седыми и торчали по стороном как сено.

— Иди к черту! Иди ко всем чертям! — крикнул я.

— Хочешь отправить меня в ад? Так знай, Антоша, жить рядом с такими выродками, как ты, хуже ада. Ты сам страшнее любых чертей. Ты бестолковое, жирное животное, которое только стремится к удовлетворению своих рефлексов: пописать, поспать, забить желудок. Ах да, еще и залезть в трусы к какой-нибудь проходимке. Шлюхе. Ты животное, Антоша. И всегда был им. Ходячее мясо. И если хочешь что-то изменить, ступай к матери, утешь ее, помоги залечить ее раны и приведи домой. Вот это человеческий поступок. Сделай, как я тебе говорю, или быть беде. Быть большой беде.

— Иди к черту! — повторил я и встал на кровати, прикрываясь руками.

Пятившись назад, я вплотную прислонился к стене обнаженной спиной и стал двигаться вдоль нее, упершись по сторонам руками. С каждым новым шагом приближался к двери, ища штаны глазами.

— Ты меня совсем не слышишь, глупый мальчишка. Я тебя хочу спасти от большой ошибки. От поступка, за который тебе потом будет стыдно, — она медленно пошла мне навстречу.

Я ускорил движение. Схватив штаны, вылетел пулей из комнаты. Оказавшись в зеркальном коридоре, обомлел, увидев, как сотня Антонов смотрят на меня. Мое отражение уходило в бесконечность и заставляло забыть про озверевшую соседку.

Длинные, собранные в хвост, русые волосы. Острые черты лица. Небольшая щетина, ярко выраженная ключица и широкие плечи. Накаченная грудь. Кубики пресса и соблазнительные косые живота, указывающие на мое солидное достоинство. Я был произведением искусства. Адамом. Венцом божественного творения. По мне можно было изучать анатомию мужского тела. Я не видел ничего более совершенного, чем свое отражение, разве что только тело Катюши. Я не мог на себя наглядеться. Если я двигал руками, то сотня Антонов двигали руками тоже. Если я крутил головой, отражения поступали так же. Даже в самых дальних зеркалах мои движения оставались синхронными.

Я недолго наслаждался своими формами. За спиной раздался звук открывающейся двери. Соседка. Тамара Тимофеевна выбежала вслед за мной. Она тоже появилась в зеркальном коридоре. Я бросил штаны на пол и побежал вперед, отбиваясь от женщины.

— Ты не убежишь от беды, беда тебя настигнет! — кричала она мне вслед, заметно отставая. — Тебя настигнет злой рок, если будешь и дальше закрывать глаза на проблемы. Если оставишь мать в больнице.

Меня уже выворачивало от ее нравоучений. У Тамары Тимофеевны был снаряд в голове, а может, просто поехала кукуха. Ее безумие и жажда заставить меня делать то, что она себе придумала, однозначно давало ей право получить бесплатный билет в лечебницу. Вместо этого она бегала за мной абсолютно голой в бесконечном зеркальном коридоре.

— Езжай к матери. Вылечи ее. Поставь на ноги. Она дала тебе жизнь! Не будь таким козлом!

Я почти не слушал ее треп. Я бежал, смотря по стороном. Зеркала отражали то стройное, подтянутое тело, то жирные складки и огромной живот. На смену спортивному образу приходило отражение толстой свиньи со вторым подбородком. Я бежал от соседки, наблюдая, как мое отражение ритмично менялось с красавчика на урода, с урода на красавчика. Я бежал, не понимая, кто я на самом деле. Никчемный мужик с пенопластовым хребтом или твердый, уверенный в себе молодой самец, дамский угодник. Я бежал не жалея ног. Соседка уже так сильно отставала, что постепенно будто превращалась в насекомое, издающее лишь писк.

Коридор по-прежнему не имел конца. Я терял силы и задыхался от усталости. В голове образовался кисель от непонимания происходящего. На меня свалились проблемы, к которым я не был готов. Переломанная старуха лежала в больнице, соседка клевала мне мозги, Сергей Валерьевич то выгонял, то ждал меня на работе, в шкафу пылились пять миллионов, и я впервые остался один, ни черта не понимая, кто я такой на самом деле.

Я так устал убегать от женщины, что остановился и, упершись руками в колени, еще раз посмотрел на свое скрюченное отражение. Я был похож на пингвина: маленькие ноги еле выдерживали упитанное туловище.

"Когда я стал таким уродом?”

Похоже, вес моего тела заставил треснуть зеркало. Характерный звук битого стекла привлек мое внимание, и я, посмотрев вниз, обнаружил свою волосатую задницу. Она выглядела настолько мерзкой, что мне стало тошно, но переживать об этом не было времени. Зеркало посыпалось. Огромные куски отваливались и улетали в черную бездну. От страха сдавило горло. Я совсем не желал падать туда. Я то ускорялся, то буксовал на месте. Коридор разваливался. Мне ничего не оставалось, кроме как закрыть глаза и ждать своей гибели. В темноте все затихло. Я чувствовал, что парю в невесомости. Изредка меня касались острые углы разбитых зеркал. Мне было непонятно, падаю ли я вниз или завис на месте. Я боялся открыть глаза, отмеряя секунды глубокими выдохами. В голову лезли дурацкие мысли, они как пиявки впивались в мозг и грызли, превращая его в швейцарский сыр.

Я прислушался. Издалека доносился шум прибоя. С каждым глухим ударом сердца звук становился ярче. Я приоткрыл глаза и обнаружил себя на острове рядом с маяком. Все кругом было в золе, как после чудовищного пожара. Яркие краски тропиков сменила черно-белая картина. Вокруг не осталось ничего живого. Пальмы криво торчали из земли, больше напоминая острые зубы. Я встал на ноги. Они сами понесли меня в сторону дома. Я нагой бежал между сожженных хижин и обугленных останков домашних животных. На земле даже валялись мертвые птицы. Каким-то образом огонь достал и их.

Мотоцикл не смог спастись. Металлический каркас валялся у ворот. Само здание превратилось в обугленный сарай. На этом острове больше не было ничего, что заставило бы меня вернуться сюда. На теле проступил холодный пот. Я стоял у когда-то важного для меня места и думал о том, что делать дальше. Что теперь может служить моим смыслом? Зачем терпеть все то, что называется жизнью, если мой мотоцикл превратился в мусор, а дом в развалины?

Я отвернулся от жуткой картины, и тут появилась Катя. Ее лицо выражало глубокую печаль. У глаз засохла потекшая тушь. Она была завернута в черную мантию с большим капюшоном на голове. Из-за истории со Старой Каргой она обещала больше не возвращаться на этот остров. Но почему-то сейчас зареванная стояла передо мной.

— Как ты посмел? — громко сказала она. — Я же всегда была верна тебе, любила больше всех на свете, а ты так легко меня предал!

— О чем ты говоришь? — спросил я.

— Ты знаешь! —