Холмы России - Виктор Ревунов

Но надо иметь на всякий случай запас прочности.

- Ты думаешь, они полезут? - спросил Кирьян, который не представлял в этой тиши, что может быть война; но и тревожился теперь, когда уезжала к границе сестра.

- Я, Киря, мелкая сошка. И всем рассуждениям моим, может быть, грош цена. С Кремлевских стен виднее, что вдали. Тревоги пока нет, какая была бы перед Грозой.

- А говоришь ты с тревогой.

- Я думал, немцы завязнут с Францией, получат там удар. Это надолго или навсегда охладило бы их пыл. Но вышло не так. Соседство с такой армией обязывает держать порох сухим... Да ты не бойся за Катю. Она не одна, а со мной и с армией, которая, что бы ни случилось, а жен наших в обиду не даст... Весною она родит,-сказал Федор.

- Катюша? - удивился Кирьян.

Федор засмеялся.

- Она уж по имени его зовет... Ваня!.. Как письмо от нее получил, сразу рапорт. Дали один только денек с поворотом назад. Но зато вместе. Пора и тебе. Не мое бы дело... Но попытаюсь сказать. Она уехала, и посмотри на это как на разрыв с тобой. Сейчас самое время устроить жизнь свободно, с хорошей девушкой. А с Феней запутаешь себя.

- Сам знаю. Сам знаю,- повторял Кирьян.- Поумному я, конечно, устроил бы жизнь с другой. По есчь Феня.

- Чем она тебя так покорила? - с недоумением спросил Федор.

- Красота ее тянет, Федя!

- Я вижу, разум тут бессилен, но страшный сигнал уже был тебе! Злоба копится в Жигареве за изуродованную жизнь. Он не простит.

- Что делать?

- Отстань от них, уйди. Или я сегодня буду с тобой прощаться, как с другом, который наверняка пропадет.

- Тяжелую же ты гирю поставил!

Услышали голос Кати, звала их к столу.

Они не спешили: о многом еще хотелось поговорить.

Катя ждала их. Перед ней пламенели вдали холодные полосы заката.

"Последний раз отсюда гляжу",- подумала Катя.

Стояла она за двором, высоко на тропке, и в своей белой кофточке была так похожа издали на яблоневый цветок.

* * *

Сели все за стол одной родней.

Не свадьба, а семейный вечер с прощанием.

Наплакалась Гордеевна. Как же это она сегодня с дочкой своей простится?

"Не лущу!" - так н хотелось крикнуть ей.

Аграфена Ивановна насчет слез покрепче была: привыкла уж провожать и встречать Федю.

Но за столом Гордеевна сидела с важностью и строгостью, как и подобает в такой святой час.

Поднялся Пиканор с наполненным стаканом.

- За молодых! Пожелаем им счастья, хлеба вольного II МИОа в их хизни.

Гордеевна и Аграфена Ивановна перекрестились и поклонились иконам с печальными ликами.

Посидели, поговорили за столом и не заметили, как стрелка на ходиках подошла скоро к часу позднего вечера.

Уедут в ночь молодые.

Пора и коня запрягать.

Ннканор пошел на конюшню.

Снова забились слезы в глазах Гордеевны. Вышла она на крыльцо. Темень, небо в тумане далекого Млечного Пути.

Вышла Катя к матери.

- Что ты, мама? Летом с Федей в гости приедем.

Ведь это скоро.

- Доченька, ясная ты моя.

Гордеевна расстегнула на себе кофту, крест свой

сняла.

- Вот крестик мой. На нем молитвы мои на счастье твое в дальней стороне, на чужих дорогах.

Катя склонила голову перед волей матери, готова была принять материнский крест, но все же сказала:

- Муж политрук, а я с крестом.

Никанор подогнал к крыльцу телегу.

В телегу уложили чемодан, два узла с подушками, корзину, где стояли кувшины с медом и топленым маслом.

Гордеевна забежала в избу поглядеть: не забыли ли чего? Так н есть: мешочек с сушеными грибами остался на лавке.

Аграфена Ивановна подозвала Катю к телеге для напутствия.

- Ты уж за Федей-то посмотри, не давай ему на бегу есть. Все на бегу он. И все-то на бегу. Пораньше ты уж встань, приготовь, что уж таи, сама гляди. Хозяйка теперь.

- Я, мама, человек непривередливый. Что есть - давай. Нет-буфет рядом. И чай там и винегрет всегда.

Голодный буду, а ее не потревожу,- сказал Федор на зависть всем женщинам.

Он привязал чемодан к гребенке телеги. Узлы с подушками на задок бросил, засмеялся:

- Посидим, Катя, на этих подушках до станции, а на обратный путь Кирьяну на них раздолье, хоть семейную жизнь заводи.

"Он заведет. Ему семейная жизнь как капкан волКУ",- подумал Никанор, оглядывая упряжь: не разладилось бы что в дороге, и сказал:

- Подушки оставишь, а спать на чем?

- Мы под головы кулак, а под бока и так. Верно, Катя?

- Верно. Но на подушках лучше.

- Как ты скажешь,- согласился Федор и сразу дал понять, как он будет уважать Катю.

Кнрьян сел в телегу. Вот и Катя и Федор сели, простившись со всеми...

- Прощайте!.. Прощайте... Я так люблю всех вас! - крикнула Катя и заплакала.

Кпрьян хлестнул коня.

- Дочка!.. Доченька!

Гордеевна побежала за телегой, упала на дорогу, где только матери помнились завеянные временем первые следки дочки ее.

Подняли люди Гордеевну.

Никанор довел ее до избы.

- Не горйй, мать. И там родная земля.

А телега мчалась все дальше и дальше. Вслед ей из северного угла неба разом, одна за другой, блеснули зарницы. Гул раскатился и уже не затихал в тяжких вздохах, а зарницы метались и гасли, низкие, сумрачные какие-то.

Не гроза это, а орудийный гул из-под Дорогобужа.

Так почти каждый год осенью, и все знали, что это начались стрельбы. Но долго не спалось в эту ночь, озаряемую из северного угла напоминанием, что бродят по земле военные грозы.

* * *

Ночь скоротали у Новосельцева, в его избе, которая стояла неподалеку от станции, иод сгарой липой.

На рассвете простились.

Кнрьян и Новосельцев сошли в ров от тронувшегося со скрипом поезда.

Федор стоял на подножке вагона. Глядел на друзей.

Он знал, что теперь не скоро увидит их.

Из окна выглянула Катя, замахала косынкой, прощаясь и с братом, и с Новосельцевым, и с далеким в тумане хутором. Когда вернется?

Зовет в прощаньях родное, и нет горше прощанья с отчим домом.

Кирьян и Новосельцев поднялись по откосу к ненастно шумевшим тополям над кругом. Тут недавно еще танцевал с Феней Кирьян в ту летнюю ночь, когда привозили хлеб.

Засыпало листвою круг, стынет среди зеленой травы червонный ворох. На миг остановился Кирьян.

- Вспомнил? - сказал Новосельцев.

- А ты не подглядывай,-шуткой ответил Кнрьян.

- Я тогда заметил, как ты завихрил с ней. Правда, не думал, куда тебя нелегкая занесет.

Кирьян прервал этот разговор.

- Заезжай в гости.

- Приеду поохотиться. А ты местечко там присмотри.

- Рад буду, Ваня. Приезжай. Тетеревов много, отъелись. Летят тяжело.

- Не соблазняй!

Новосельцев пошел домой, а Кирьян к своей телеге.

Вот и уехала сестренка. Далеко теперь. Видит уже она другие луга за новыми верстами.

Примято сено в телеге: как сидели Катя рядом с Федей, так и остались ложинки.

"Ничего, Катюша, свет поглядишь, жизнь узнаешь",- думал Кирьян, пробуя упряжь: чересседельник подтянул и супонь иа хомуте завернул покрепче.

К телеге подошел солдат в шинели, в отчищенных сапогах, высокий и ладный в плечах юноша со свежим загаром на чистом, по-девичьи нежном лице. Взгляд его за напускной суровинкой мягок и доверчив.

Кирьян еще прежде заметил его, когда прощались.

Солдат этот спрыгнул из вагона и с задумчивостью огляделся. Хотел что-то спросить у них, но не посмел в такую минуту мешаться.

Потом он стоял на крыльце станции, курил трубку и глядел, как прощались. Он уже знал, что люди эти изпод Щекина: туда и он добирался.

Теперь он подошел к Кнрьяиу ц сказал:

- Подвези, друг. В Щекино мне.

- А к кому там? - поинтересовался Кирьяи.

- К Себрякову Родиону Петровичу.

- Садись!

Он бросил свой рюкзак в телегу и сел.

- Вот хорошо,- рад был, что так ему повезло.

- Не племянник ли Родиону Петровичу? - спросил Кирьян, подбивая сено, где собирался сесть.

- Племянник. А ты откуда знаешь?

- Так, угадал.

Это был сын Полины Петровны - Сергей Елагшт.

Он возвращался из армии - отслужил свой срок, да по пути, как давно уже мечтал, завернул сюда навестить дядю.

Он знал, мать уже уехала домой. Она писала ему, что в деревне ее не застанет, но Родион Петрович ждет его.

Телега помчалась сперва лугом, а потом по дороге.

В избах еще спали. Трава по проулкам лужена изморозью, оставшейся с ночи, кое-где уже обтаяла и искрилась зеленью. Еще не разбуженные запахи дремали, и воздух был наполнен ветреным дыханием облаков, затуманивших все небо, чуть-чуть трогавшихся с востока, где мз прозрачного сита сеяла розовый свет заря. В золоченые и малиновые радуги лесов чисто, с изумрудным блеском врезались полосы озимей.

Сергей привстал в телеге, будто что-то еще увидел в этой раскрывшейся перед ним красе осенней земли.