Окаянное время. Россия в XVII—XVIII веках - Борис Керженцев

Князь Меншиков в своем большом доме, находящемся также в Немецкой Слободе, великолепно угощал его высочество со свитою и иностранных министров, причем, однако ж, неимоверно пили…»

Подобные изумленные описания самого безудержного пьянства при русском дворе приводят на память воспоминания другого иностранца, дьякона Павла Алеппского, жившего в Москве в середине XVII века. Фрагменты его описаний русского благочестия и строгой церковности уже приводились в предыдущих главах. Уместно привести их и здесь для сравнения, как изменилась жизнь и нравы за это время. Павел Алеппский описывает обычаи дореформенной Руси: «Горе тому, кого встречали пьяным или с сосудом хмельного напитка в руках! Его обнажали в этот сильный холод (речь идет о времени Великого поста) и скручивали ему руки за спиной; палач шел позади пего, провозглашая совершенное им преступление, и стегал его по плечам и спине длинной плетью из сырых бычачьих жил… Особенно строгий надзор бывает за жителями в течение первой недели поста, по средам и пятницам, на Страстной неделе и в первые четыре дня Пасхи, чтобы люди не пьянствовали, а то их стегают без всякого милосердия и жалости…

Что касается устава их церквей, то в приходских церквах устав подобен монастырскому. Мы наблюдали в них веру, усердие и набожность чрезвычайные и многое другое вроде этого, из-за чего, делая это вместе с ними, ради подражания им, мы терпели мучения… Мы умирали от усталости, ноги наши подламывались от беспрерывного стояния с раннего утра до вечера. Но мир Божий да почиет на мирянах, мужчинах, женщинах, детях и девушках за их терпение, стояние и твердость с раннего утра до сих пор!..»

Это зарисовка, сделанная чужой, но восхищенной рукой, сохранила образ страны, которая навсегда оказалась погребена под чередой разрушительных преобразований. Древнюю крепкую культуру воцерковлеиного народа сильно подломила никоновская реформа, внеся разлад в среду православных христиан. Неустойчивость в вере правителей конца XVII века усилила раскол. Петр сделал его необратимым.

Он демонстративно попирает прежние обычаи и церковные правила, еще уцелевшие от реформ Никона и царя Алексея, а также полонофильства Федора. Нидерландский художник Корнелис де Бруин, приезжавший в Россию в 1708 году, писал, как во время Великого поста Петр, дозволив иноземцам употреблять в пищу постное или скоромное по выбору, сам вместе с Меншиковым «кушали только одно мясное» и, конечно, снова изрядно пили.

Присутствие на придворных попойках было обязательным, и неявка каралась жестоко — виновных, включая дам, поили до потери сознания плохой водкой. Однажды беременная жена придворного — Олсуфьева, узнав, что ее ожидает такой «штраф», в отчаянии приехала к императрице, умоляя ее заступиться и избавить от тяжелой повинности ввиду очевидной невозможности пить — Олсуфьева была на последнем месяце беременности. Екатерина обратилась к мужу, но Петр был неумолим. Берхгольц пишет, что Олсуфьева вернулась домой, но, очевидно, от переживаний и страха родила в ту же ночь мертвого младенца. Она велела заспиртовать его и отправить во дворец, должно быть — для пополнения императорской кунсткамеры…

Иногда пьяный ритуал приобретал совершенно отвратительный вид. Герцог де Миранда, посетивший Петербург много после смерти Петра Первого, с интересом собирал рассказы об императоре тех, кто знал его близко при жизни. Эти истории шокировали герцога. Знаменитый Бецкой, в юности бывший пажом Петра, рассказал, как однажды но приказу Петра «из желудка человека, умершего от пьянства, извлекли содержавшуюся там водку и пили ее…»

Но в этом не было ничего дикого или необычного для характера Петра Алексеевича. Ведь заставлял же он своих придворных зубами разрывать мышцы трупа в анатомическом театре в Голландии, заметив, что те с непривычки отворачиваются от мертвого тела. А разве не Петр, после того как по его приказу отрубили голову его любовнице Гамильтон, взял се голову в руки, поцеловал и после стал на ее примере объяснять присутствующим анатомическое строение человеческой головы и шеи, в то время как кровь стекала еще из перерубленных артерий и жил. Разве не Петр велел пытать при себе и после удавить своего сына, а потом спокойно и с воодушевлением пел в церкви на заупокойной службе по царевичу. Разве не он собственноручно рубил головы стрельцам — по свидетельству иноземца Корба за один день обезглавив более 80 человек; разве не он лично и со знанием дела пытал людей в застенках и заставлял своих «птенцов» делать то же.

В сфере морали и нравов Петр произвел революцию, буквально перевернув с ног на голову все прежние представления, превратив порок в достоинство, а бесстыдство — в доблесть. Кроме повального пьянства при его дворе процветал повальный разврат, масштабы которого трудно вообразимы.

С ранней юности и до конца дней у императора была бурная и беспорядочная половая жизнь, которая привела к венерическим заболеваниям и к появлению незаконнорожденных детей. Любовницы и наложницы, «метрески» на час или на месяц сменяли друг друга, переходя из постели императора к его друзьям и собутыльникам. Иногда это движение шло в обратном порядке, как в случае с будущей императрицей Екатериной. Сначала се интимными услугами пользовались рядовые драгуны, потом Б. Шереметев, взявший ее к себе в «портомон». У старика фельдмаршала красивую чухонку отнял Меншиков, и только после Алексашки она досталась наконец Петру, стараниями которого и была наречена российской императрицей, о в глазах большинства русских людей эта женщина оставалась публичной девкой Мартой, а се производство в «царицы» выглядело очередной блажью свихнувшегося[28] императора, новым оскорблением национальных чувств народа.

Таковы были настоящие нравы человека, гением которого, по мнению поэта А.С. Пушкина, «мужала Россия».

Описание петровских кощунств и мерзостей может занять много места. В околонаучной литературе любят смаковать их подробности, а официальная историография как бы вовсе «не замечает» этих фактов, пренебрегает их существованием. Однако при желании познакомиться с ними более подробно их не так трудно найти в источниках. Но для русской истории важно другое.

Значение петровского переворота состояло в тотальном развращении знати и высшего сословия, от которых повреждение нравов перекинулось дальше — в народную гущу, в городские мещанские слои, священническую среду, крестьянство.

Главная и единственная реформа, которая удалась этому императору, заключается в бесповоротном утверждении секулярных ценностей, в формировании общества, в котором искренняя религиозность в конце концов оказалась вне закона, а церковь превратилась в министерство по духовным делам — «ведомство православного исповедания».

Петр с детских лет получил устойчивую ненависть к тем, кто веру в Бога ставил выше всех прочих мирских обстоятельств, в том числе выше государства и его правителей. Он рано осознал, что искренняя вера несовместима с авторитарной властью, потому что делает людей свободными и духовно независимыми. Недаром в 1722 году Сенат принял несколько курьезный указ, которым признавалось вредным и воспрещалось в России «страдание за веру, не одобренное правительством».

Основан был этот запрет на следующем остроумном рассуждении: «…токмо страдание законно бываемое… полезно и богоугодно есть», гонений же за правду «в Российском, яко православном государстве, опасатися не подобает, понеже того и быти не может». Из этого следовало, что страдание за веру в Российском государстве не является ни истинным, ни богоугодным делом…{84}

Но в действительности происходило все наоборот. Правды как раз и нельзя было сыскать в России. Власть действовала исключительно карательными мерами, принуждением и насилием, произвольно лишая собственности, свободы, оскорбляя совесть и веру, попирая древние духовные и социальные традиции.

Петр, кроме нравственной порчи русского общества, произвел еще и государственный переворот — он присвоил себе функции единовластного диктатора, которыми не обладали прежние цари. Он буквально отождествил себя с государством, придав своим личным желаниям силу закона. Раньше государь был ограничен множеством неписаных обычаев, которым был вынужден подчиняться для того, чтобы относительно спокойно сидеть на престоле. Но, прежде всего, он подчинялся им потому, что сам уважал старину, создавшую эти обычаи, уважал традицию, остававшуюся живой и действенной. Наконец, правитель прежнего времени был окружен людьми, для которых вера в Бога была важнее любых индивидуальных хотений и амбиций, в том числе царских, а, значит, людьми в достаточной степени независимыми.

Петру нужны были рабы, потому что только они могли слепо выполнять и его кощунства, и его сумасбродные проекты. Для того, чтобы вырастить рабов, ему потребовалось лишить людей нравственной опоры в прошлом своей родины, лишить веры, достоинства и стыда. И вот эти-то помощники, эти «нарочитые монстры» и принялись за уничтожение того, что еще оставалось в стране от прежних социальных институтов и морали. Россия превращалась в концентрационный лагерь, в котором такие понятия, как частная собственность, личная жизнь, религиозность — не имели значения и смысла. В следующий раз подобный разгром повторился в России только спустя два столетия — в период большевистской революции и красного террора, и он во многом был подготовлен петровской эпохой.