Окаянное время. Россия в XVII—XVIII веках - Борис Керженцев

Подобно мученикам первых веков страшась духовной смерти сильнее телесных страданий, многие христиане предпочитали путь самосожжения. Карательные отряды правительственных войск, приходя к месту «раскольничьего» поселения, нередко заставали на его месте только дымящееся пепелище.

Видя примеры такой духовной стойкости, светские и церковные власти должны были признать, что меры устрашения оказывались неэффективными. Надо было искоренить сам источник смуты — заткнуть рот пустозерским отцам.

Заключение в земляной тюрьме за полярным кругом, помимо ожиданий, не принесло никаких результатов. По всей стране ходили списки поучений и проповедей Аввакума и его соузников, на них ссылались тысячи арестованных староверов. Одним из самых значительных сочинений той поры стал «Ответ православных», написанный дьяконом Федором в соавторстве и совете с остальными отцами, Аввакумом, Епифанием и Лазарем, и представлявший собой убедительные и неопровержимые доказательства догматической правоты защитников древлеправославия от никоновских новшеств.

Тогда, еще при царе Алексее Михайловиче, решили повторить казнь. В Пустозерск приехал воевода Елагин. Лазаря, Епифания и дьякона Федора вывели из их темниц на площадь, где палач снова резал у них уцелевшие от прошлой расправы куски языков. Кроме того им всем обрубили правые руки поперек ладони. Символический смысл казни был очевиден — лишить старцев возможности духовного учительства.

Но расчет снова оказался неверен. Мучение не сломило подвижников веры. Лазарь еще с помоста бросил в народную толпу окровавленное полотенце, которым унимал кровь изо рта и руки, к удивлению и ужасу собравшихся проговорив довольно внятно и громко: «Возьмите домам вашим на благословение!»

Оправившись после причиненных им страданий, эти несгибаемые люди вновь продолжили дело защиты веры. Они поистине изумляли духовной стойкостью. Сидя в холодном срубе, иногда по колено в воде, с загноившимися ранами, они не только находили возможность и силы писать, но добровольно накладывали на себя крайне суровые испытания.

В Великий пост 1671 года все четверо решили совсем отказаться от нищи. Даже нить они позволяли себе только для того, чтобы не умереть[23].

Царь и в этот раз, жестоко карая пустозерских сидельцев, повинуясь то ли памяти о прежней дружбе, то ли из суеверной робости пощадил Аввакума. Протопоп ухаживал за измученными друзьями и работал, не щадя себя, рассылая с верными людьми сочинения с апологией древлеправославия по всей стране: «Братия моя возлюбленная и вожделенная, яже о Христе Исусс, на всем лице земном! Стойте твердо в вере и незыблемо, сраха же человеческого не убойтеся, ни ужасайтеся, Господа же Бога нашего святите в сердцах ваших… Молю убо аз, юзник, вас всех, страждущих о Христе: претерпим мало зде от никониян, да Бога вечно возвеселим… Ныне нам от никониян огонь и дрова, земля и топор, и нож и виселица: тамо ангельския песни и славословие, хвала и радость, и честь и вечное возрадование… Да не смущается сердце ваше и устрашается… Господи ради постражи, яко добрый воин Исус Христов правости ради древних книг святых…»{74}.

По настоянию патриарха Иоакима и распоряжению царя Федора Алексеевича пустозерских узников сожгли в срубе 14 апреля 1682 года. После этого не прошло и двух недель, как 27 апреля скоропостижно скончался в Москве молодой царь. Ему не успело исполниться и 22 лет от роду. Современникам показалось примечательным и не случайным это роковое совпадение смерти государя и казни мучеников за древлеправославие, которое повторяло обстоятельства недавней смерти царя Алексея.

Известие о мученической гибели протопопа Аввакума, дьякона Федора, многострадальных старцев Лазаря и Епифания быстро облетело страну, заглушая собой сообщения о смерти самодержца. Но к этому времени у ревнителей старой веры появились другие наставники и духовные центры, а их число умножилось настолько, что им не могли помешать никакие карательные отряды. Огромное число русского населения страны отказалось признать церковную реформу и оставалось верным дониконовскому уставу. В осознании своей нравственной силы и канонической правоты, вожди староверов решили сделать еще одну отчаянную попытку вернуть страну к древнему благочестию.

В ночь на Богоявление, 6 января 1681 года, когда крестный ход во главе с патриархом удалился к Москве-реке, неизвестные проникли в Успенский и Архангельский соборы. Они осквернили гробницу царя Алексея Михайловича, измазав ее дегтем — древним символом непотребства и блуда. Дегтем же были испачканы некоторые архиерейские одеяния. В Успенском соборе зажгли множество сальных свечей. Такие свечи считались «нечистыми», их запрещалось применять при богослужении и вообще использовать в церкви. Тем самым староверы напоминали о том, что собор, оскверненный службой по новым книгам да еще и не освященный после содомского греха афонского архимандрита Дионисия, — есть не дом Божий, а место порока.

В то же время с колокольни Ивана Великого посадские разбрасывали по соборной площади подметные листы, на которых были изображены карикатурные портреты патриарха, многих епископов и царя Алексея с «хульными надписями» — «окаянный; льстец; баболюб; сребролюбец; продал Христа…»{75}. Большинство горожан отнеслось к произошедшему не просто с любопытством и без возмущения, но с видимым сочувствием. Даже стрельцы, по долгу службы обязанные пресекать беспорядки, не торопились ловить тех, кто на их глазах осквернял царскую гробницу и штурмовал колокольню в центре Кремля. Это был дурной знак для власти.

Вся опасность положения выяснилась через несколько месяцев, когда в конце апреля внезапно умер царь Федор и возникла неопределенность с кандидатурой его преемника. В наличии из сыновей Алексея Михайловича оставалось двое — 10-летний Петр и 16-летний Иван. Пока бояре решали, кому из них отдать трон, взбунтовались стрельцы. За время предыдущего царствования они были поставлены в тяжелое бесправное положение перед своими начальниками. Некоторые стрелецкие полковники, связанные с любимцами царя Федора, Языковым и братьями Лихачевыми, чувствовали себя безнаказанными и распоряжались рядовыми стрельцами, как личными слугами. Произвольно отнимали жалованье, заставляли работать в своих поместьях, били и оскорбляли. Воспользовавшись заминкой при дворе, стрелецкие выборные от всех московских полков подали челобитную о «бесчестье», с просьбой наказать лихоимцев-полковников и выплатить жалованье.

Бояре, к этому времени едва только решившись отдать престол Петру перед недужным Иваном, не знали, как реагировать на жалобу. Однако очень скоро и правительству и самим стрельцам стало ясно, что именно стрелецкие полки представляют собой единственную настоящую силу в столице. Тон новой челобитной стал похож на требование, и вручали ее стрельцы уже под барабанный бой, с развернутыми знаменами входя в Кремль, как в завоеванную неприятельскую крепость.

Стрелецким возмущением воспользовались Милославские, родственники первой супруги царя Алексея, боявшиеся окончательно потерять власть с воцарением маленького Петра и усилением за его спиной клана Нарышкиных. Их целью стало посадить на трон царевича Ивана. Обещая стрельцам милости и льготы, убеждали их стоять за Ивана. Боярин Иван Михайлович Милославский лично принимал по многу раз у себя в доме стрелецких выборных, сидя с ними за столом, щедро угощал. Нарышкиным ничего не оставалось, как уступить, поскольку все дворянство бежало из города и под рукой правительства не было никаких вооруженных сил, кроме боярских холопов. Официально выразив благодарность стрельцам за их заботу о стране и восхвалив их государственную мудрость, Ивана Алексеевича немедленно провозгласили соправителем вместе с Петром, да еще и с указанием, что именно Иван является «старшим» царем из двух. Регентшей при двух братьях до их совершеннолетия назначалась царевна Софья.

Но сами Милославские не могли предположить, чем обернется для них заигрывание со стрельцами. В стрелецких полках, как и среди москвичей в целом, позиции старой веры были очень сильны. Большинство осуждало реформы и придерживалось дониконовского устава в домашнем быту. Даже те, кто не шел на открытый разрыв с официальной церковью, ждали только случая для того, чтобы изгнать из нее «нововводную ересь».

Уже через несколько дней после воцарения Ивана среди стрельцов раздались разговоры о том, что вот теперь, когда восстановили справедливость на троне, пора и церковь очистить от никоновских новин. Из двадцати московских полков в десяти единодушно высказались за то, чтобы стоять за старую веру. В остальных колебались, и хотя сторонников новой веры не было почти вовсе, говорили, что споры о церковном уставе — дело поповское да монашеское, не их стрелецкого ума.