После измены (сборник) - Мария Метлицкая

Потому что понимает – ни больницы, ни моря без него не будет. Невозможно без него. Такое вот условие дьявольского пари!

Смирилась. Почти.

* * *

Нинка на кухне опять громыхает. Сколько в человеке грохота, неловкости. Стучит в дверь:

– А на первое что? А на второе? А компот?

Бестолочь! Тупица непроходимая. Все прописано и все оставлено – мясо, капуста, картошка. Нет, надо еще уточнить. Еще сто нелепых вопросов. Сто дурацких телодвижений.

Сказала:

– Оставь меня в покое! Делай, что хочешь. Мне не важно. Только тише, ради бога тише!

Обиделась.

* * *

Нинка хозяйку ненавидела. Всей душой ненавидела. Называла про себя фифой, цацей, барыней хреновой. Ни рожи, ни кожи. Тела – и того нет. Высохла вся от злости и безделья. Для чего такие бабы на свете живут? Вот для чего? Только небо коптят, атмосферу заражают. А ведь и квартира, и деньги, и муж.

Муж – это главное. Даже чуть-чуть главнее квартиры. Самую малость. Если бы дали выбирать – задумалась бы. Какой бы другой мужик – да не надо задаром. А тут он, Ванечка. Горячий, торопливый – но ей, Нинке, нравится. Все по-быстрому, но по делу. Правда, слов хороших не говорит. Все слова для фифы бережет, для цацы своей. Ну и пусть! Зато на ее подушке лежит, не на фифиной! И обнимает – ее. И целует ее. И руки его – по ее телу, по ее груди, по ее животу.

А фифа сохнет в одиночестве. К себе не пускает. То болеет, то не в духах.

А ей, Нинке, на руку – Ванечка, как пес голодный, на нее бросается. Терзает до одури, бешеный прямо. А ей того и надо. Ей хорошо! Здоровья у нее на троих. Как лошадь ломовая – все нипочем. Пусть терзает – ей сладко. И еще слаще – оттого, что фифа с рогами. Да еще с какими!

Как же она ее ненавидит! Сдохла бы, прости господи! И тогда – и Ванечка, и квартира… Все бы ей досталось, Нинке. А что, не заслужила? Что, хуже этой барыньки сушеной? А уж какая из Нинки была бы жена! Хозяйка какая! Это сейчас – вполноги, с неохотой… А если бы… И квартиру бы драила с утра до ночи так, чтобы блестело все, сверкало чтобы. И пироги бы Ванечке пекла, и варила бы, и жарила! Ничего не трудно! Потому что любимый. Если бы да кабы. А пока… Терпи тут, мучайся. На личико ее кривенькое любуйся, капризы дурацкие выслушивай. Ладно, потерпим. Глядишь – все и переменится. Чувствует Нинка, не за горами и ее счастье. Будет праздник и на ее улице. Будет. Вот терпение только, терпение.

Ничего – ждать она умеет. Жизнь научила.

Посмотрела на чашку «мадамы» – синюю в золотой каемкой, усмехнулась и смахнула со стола. Лети, чашечка! Вот дура эта слезливая расстроится! Скулить начнет, ручки заламывать.

Ха-ха! И станет Нинке хорошо! Так хорошо, будто мамка ей в детстве мороженку купила.

А глупая чашка упала и не разбилась. Просто закатилась под стол.

Нехорошая примета, нехорошая. Посуда бьется к удаче. А где она, Нинкина удача? Опять, что ли, заблудилась?

* * *

– Надо, миленькая, надо! Надо, родная моя! – Он лежит рядом и не верит своему счастью. Ее голова на его руке. Рука затекла, но он боится пошевелиться. Не спугнуть бы! Счастье это не спугнуть.

Она плачет, и он гладит ее по голове. Приговаривает. И уговаривает. Говорит, что в больницу необходимо. Что поделаешь – пора привыкнуть. Да и делов-то на копеечку, на месячишко, не больше. Программа известна, врачи свои. Палату обещали трехместную, уже легче. А он – каждый день, ради бога! Да хоть и три раза на дню! Если бы она согласилась!

– Что поделаешь, девочка моя, что поделаешь! Слово есть такое – «надо». А время пролетит! Уж за это ты не беспокойся! И заведующий говорит, что лекарство есть новое. Прекрасное, говорит, лекарство. Медицина, знаешь ли, на месте не стоит. Семимильными шагами – вперед. Глядишь – скоро и вовсе про болезнь нашу забудем! Чем черт не шутит! – Он рассмеялся. – И на море! Махнем не глядя! Снимем домик на берегу, чтобы до моря три минуты. Море – теплющее, к августу прогретое. Солнышко мягкое, усталое. Виноград там такой! Божечки мои! Прозрачный и крупный, на просвет. Как стеклянный. А тебе виноград – самое то. В нем витаминов!..

Она отвернулась:

– Иди. Все. Я устала.

Он растерялся – на полуслове ведь оборвала. И к двери.

– Хорошо, хорошо! Ты только не волнуйся! Отдыхай! Все будет хорошо!

Она не ответила.

* * *

Ничего хорошего не будет. Ничего. Все хорошее в ее жизни уже было. И море было, холодное, весеннее, ярко-синее. И солнце было, и виноград. Нет, винограда не было. Какой виноград в мае месяце? Да и на черта ей виноград?

Счастье было! Любовь! Радость – от всего! Такая, что голову ломило.

А вы говорите – виноград…

А в больницу надо, он прав. Она сама все понимает. Значит, надо пережить. Уже давно пора с этим смириться и относиться к этому, как к данности.

Вот то, что знобит все время, – плохо. Очень плохо. Значит – температура. Она не меряет – неохота. Надоело. Просто чувствует, что высокая, и оба это понимают, но не обсуждают – не принято. Никогда она ему не жалуется – ну, в редких случаях. И не плачет. Вот сегодня сорвалась, нервы не выдержали.

Ладно, хватит нюни распускать. Больница – значит, больница. У всех своя судьба. У нее – вот такая. Хватит.

* * *

Первые дни было совсем тяжко. Доктор, Владимир Егорович, очень ругался. Говорил, что раньше надо было, раньше. Когда столбик за тридцать восемь и пять заходил. Ну разве так можно? Ведь опытные люди, все знают! И такое легкомыслие! Непозволительное просто! Он так огорчался, что ей стало смешно. Взялась его утешать.

От лекарств тошнило. Руки, исколотые, замученные, болели так, что и приподнять больно.

Муж приходил ежевечерне и молча сидел у кровати. Глаза, полные тоски и боли. Смешно! Теперь и его утешать? Сил не хватает. На себя не хватает.

Попросила его:

– Расчеши мне волосы.

Он встрепенулся, засуетился. Пряди разбирал, как мама в детстве – тихонечко, ласково.

Она тогда усмехнулась – терпения сколько! Деток бы ему! Вот бы папаша был! Бантики, ленточки.

Да и бог с ним! У него – все впереди! Может, еще и детки будут – почему бы и нет? У него впереди целая жизнь.

У него – да. Вот насчет себя она сильно сомневается.

* * *

Как же без нее одиноко! Как же плохо! В ее комнату он не заходил – боялся. Там всюду она. Книжки ее, фотографии, коробочка с пудрой, флакончик с духами. Ночнушка на кровати, юбка на стуле. Там везде – она. Запах ее, вкус.

Дверь чуть приоткрыл и быстро захлопнул. Нинка, эта дура тупая, названивает. Рвется – в гости, говорит, пустишь? Господи, до гостей разве? Видеть ее тошно – здоровую, молодую, полную сил. Все ключом – здоровье, силы, желанье.

А от этого еще тошнее. И запах от нее – луком жареным. К горлу подкатывает.

Телефон отключил. Нет ведь, приперлась! В дверь звонит, колотится.

Ни гордости, ни чести, ни понимания. Прислуга – одно слово. Женщины в ней – на каплю. Да и то – не обнаружить. И страсти ее… Тошные, животные. Дура бестолковая! Думает, рыком своим звериным…

Да и он хорош! Не удержался. Думал, так тоску свою укротит, легче будет. А не вышло! Бог не Тимошка! Дал тебе – от щедрот, – а ты в помойку, к убогой под бочок! Вот теперь попробуй отвяжись!

А Нинка – по двери ногами. Милицию, что ли, вызвать?

* * *

Аллочка смотрела в окно. Рассвет расплывался густым молоком. В первый раз отпустила тоска. Отпустила, как пожалела. Сколько можно человека мучить? На душе было спокойно и пусто. Подумала – умирать не страшно. Жить страшнее. И еще – жалела. Жалела, что за всю жизнь не нашла для него хорошего слова. А надо было бы. Вот сейчас – надо было бы. Без пафоса и позы, просто сказать…

Господи, а что сказать-то? Прости, что не любила? Что не ценила – прости? Что жизнь тебе изуродовала? Вез на себе, как ношу тяжелую, безрадостную. Ничего хорошего я для тебя не сделала. Ничего. Даже слова доброго за всю жизнь не нашла. Ну прости! И живи дальше. Ты – добрый, жалостливый, терпеливый. Таких мужиков – один на тысячу. Другая бы ноги мыла. А тебе не повезло. Невезучий ты мужичок. Досталась же тебе баба… Врагу не пожелаешь… Да и не баба вовсе! Была баба, да вся вышла! Сердце пустое, тело пустое. Вот тебе и досталась… Пустота. Что может дать другому человек, у которого пусто внутри? Гул один – ау, не докричишься! И ты один в темном лесу.

Ну, все еще сложится! И еще – прости, прости.

Если все это можно простить.

Корысть мою, расчет. Скудность душевную. Желание приспособиться, устроиться. То, что мучила всю жизнь. Знаю – мучила. А ничего поделать с собой не могла! Да и не хотела – вот в чем все дело. Ни разу не постаралась! Прости! Если можно простить нелюбовь.

Я же когда-то простила… А я не так великодушна, как ты. Я тебе и в подметки не гожусь!

Я почти кричу тебе: прости и – спасибо! Жаль, что ты не услышишь, жаль.

Теперь уже не услышишь… Раньше надо было… А вот – не собралась… За всю жизнь не собралась.

* * *

Ему сказали, что Аллочка его умерла на рассвете. Он заглядывал врачу в глаза и твердил одно: