Бумажный занавес, стеклянная корона - Елена Михалкова

– Так пусть они соскочат, эти ваши страдальцы и работоголики! – предложил он. – Не убиваются в чертовом колесе, а заживут спокойной жизнью.

Олеся с минуту смотрела на него, широко раскрыв глаза, а потом расхохоталась. Смеялась она заливисто и заразительно, так что даже Илюшин улыбнулся. Сергей метнул в него негодующий взгляд.

– Милый ты мой, голубчик ты мой ласковый! – запела Олеся, отсмеявшись и вытирая слезы. – Куда ж они соскочат? В кювет?

– А других вариантов, кроме кювета, нет?

Сергей не на шутку завелся. Да что это они ему рассказывают о тяжкой доле поп-идолов! Нашлись мученики!

Как большинству людей, далеких от творческих профессий, рабочий день какого-нибудь Грегоровича представлялся Сергею так. Богдан просыпается в три часа дня. Долго нежит свое холеное тело в шелковых черных простынях. Лениво играет атласной туфлей с домашним ягуаром. Вечером на лимузине приезжает в Кремлевский концертный зал, красиво выходит на сцену, шевелит губами в микрофон под фонограмму и уходит, осыпанный букетами роз. Вслед ему несутся страстные крики поклонниц. За ним тянется шлейф из воздушных поцелуев. Дома камердинер кормит ягуара. «Ах, Кеша, как я устал!» – тянет Богдан. Массажистка перед сном мнет его тело и щекочет ягуару подбородок на прощанье.

При всей смехотворности эта вульгарная картинка имела сладкий привкус правдоподобия. На нее хотелось польститься – и поверить. Она давала возможность безнаказанно презирать Богдана и ему подобных. Видеть в них картонных дергунчиков, не заслуживающих ни сочувствия, ни жалости, ни уважения. А значит, считать себя лучше. Правильнее. Порядочнее.

То, что четыре пятых жизни того же Грегоровича – это пот, боль и трудовая пахота, Сергей начал понимать только здесь. Нет, он не был дураком. Просто любые вещи, над которыми не задумываешься, непроизвольно упрощаются до черно-белой схемы, плоской, как лист. Объем и структуру они обретают лишь тогда, когда даешь себе труд вглядеться пристальнее. Но мало кто вглядывается. Чем проще мир, тем легче определить в нем свое место и успокоиться.

– Вот послушай, – предложила Олеся. – Как тебе такой расклад? У Пьера Лемана в штате человек пятьдесят.

Сергей недоверчиво поднял брови. Сколько-сколько?

– А ты как думал, Сережа? – Гагарина непринужденно перешла на «ты», но Бабкин этого даже не заметил в пылу спора. – Музыканты – раз. Подтанцовка – два. Менеджеры! Кто, по-твоему, занимается турами, обеспечением графика, связями с журналистами, бесчисленными согласованиями с гостиницами? А? У меня на подтанцовке три девчонки, а у Грегоровича полноценный балет – двадцать человек! А еще костюмеры, парикмахеры, гримеры, стилисты… И в каждый тур ты везешь всех этих людей с собой. Зрители хотят видеть шоу! Они хотят радостного, яркого, возбуждающего!

Олеся поднялась с дивана и принялась расхаживать по комнате, оживленно жестикулируя.

– Когда певец уровня Бантышева едет в тур, за ним одной только аппаратуры везут четыре трейлера, каждый размером со слона! Потому что в каждом зале он должен обеспечить качественный звук! Ты об этом думал?

Бабкин вообще раньше не думал о Викторе Бантышеве и ему подобных, но признаваться в этом посчитал излишним. Слишком уж распалена была Гагарина.

– Каждый из нас работодатель для целого штата людей. Леман кормит пятьдесят человек. Грегорович – сто двадцать. Когда ты предлагаешь Бантышеву завязать с концертами, ты одним махом делаешь эту толпу безработными. Хорошо? Нравится?

Сергею это не нравилось. Но ни возразить, ни согласиться он не успел.

– А почему концерты? – пылко вопросила Олеся. – Да потому что деньги зарабатываются именно так! Тебя должны видеть! Поэтому каждый из нас по сто раз объездил всю страну вдоль и поперек. График у Витьки на пять лет вперед расписан! Извольте, господин Бантышев, сегодня лететь в Когалым, а завтра – в Самару. Иначе мигом забудут, спишут со счетов, не продашь билетов на свой концерт – и скинут тебя с парохода современности.

«Она про пароход современности знает, – отметил про себя Илюшин. – Неожиданно!»

Разгоряченная Гагарина встала перед Бабкиным и потрясла маленьким кулачком.

– А вложения в себя?

– Это что, платьица, что ли? – брякнул Сергей, не подумав. Говоря начистоту, под натиском Гагариной он растерялся.

– «Платьица», – презрительно передразнила Олеся. – У вас рабочий инструмент какой?

– У меня мозги, – подал голос Илюшин. – У Сереги не знаю.

«Вот же сволочь», – привычно вздохнул Бабкин.

– А у артиста – голос и внешность, – отрезала Олеся. – За голос платить не надо, только работай и береги. А вот лицо и фигура стоят дорого. Или вы думаете, зрители желают смотреть на поющих стариков? – она рассмеялась. – Люди безжалостны! Они платят за билет не для того, чтобы им показывали дряхлость. Пусть даже талантливую!

Олеся перевела дух и села. Пылкая ее речь, судя по всему, произвела впечатление. «Медведь» сидел, слегка оглоушенный.

– А еще есть жадность, – уже спокойнее сказала Олеся. – Нет, не до денег. Жадность до новых проектов. Больших возможностей. Настоящий артист такого шанса никогда не упустит.

– А Бантышев – настоящий?

Олеся, не задумываясь, кивнула.

– Не зря же он в Большом пел как приглашенная звезда. Туда кого попало не берут. Вы его партию в «Паяцах» слышали?

Илюшин и Бабкин одновременно покачали головами.

– Вот и я нет, – вздохнула Олеся. И рассмеялась, глядя на их лица.

«Хулиганка», – одобрительно подумал Илюшин.

Она сидела и отрешенно покачивала туфлей, словно мигом забыв и о существовании сыщиков, и о своей пламенной речи.

«Ну что ж, – сказал себе Макар, – лирическую часть мы считаем завершенной. Пора переходить к делу».

– Кто такой Кузбасс? – спросил он.

Гагарина подняла на него непонимающий взгляд.

– Кузбасс? Месторождение такое.

– Нет-нет-нет. Джоник в ссоре бросил Бантышеву, что Кузбасс ему устроит головомойку, если о чем-то узнает.

Олеся надменно повела плечиком:

– Ты бы слушал больше всякую чушь.

– Это не чушь! – пробасил Сергей. – А пересказ прямой речи Рината Баширова.

На хорошеньком личике Олеси отразилось, где она видела Рината Баширова с его прямой речью.

– Джоник пустомеля, – твердо сказала она. – Только гавкать горазд. Был.

– Хочешь сказать, не существует человека с прозвищем Кузбасс, который может быть опасен для Виктора?

Илюшин пристально посмотрел на Олесю. Под его взглядом Гагарина почувствовала себя неуютно.

– Джоник упоминал фамилии реальных людей, но привязывал к ним лживые факты, – объяснила она. – Например, директор радио Кацман и правда существует. Тот еще засранец, между нами! Но Никита Вороной с ним не спит, разумеется. А Грегорович никогда не перекупал ротацию у Муриева.

– Откуда ты знаешь?

Олеся обнажила в усмешке белоснежные зубки:

– О таком все бы знали. Сплетни и слухи у нас разлетаются очень быстро.

– Ты ведь работала с Андреем Решетниковым, правда?

Она кивнула.

– Недолго. Он у меня за связь с прессухой отвечал.

Для Сергея Бабкина, как постоянного клиента тренажерного зала, слово «прессуха» могло означать только мышцы живота. Некоторое время он тщетно пытался понять, каким образом Андрей Решетников мог отвечать за связь певицы Гагариной с ее собственным телом.

Осознав, что речь всего лишь о журналистах, он мысленно сплюнул. Свихнется скоро с этой братией, ей-богу.

– Расскажи про него, – попросил Макар.

Олеся ненадолго задумалась. Или притворилась, что думает.

– Скользкий он, – сказала она наконец. – При этом честный. Не знаю, как в нем это сочетается.

Она хотела добавить, что Решетников из тех людей, от которых постоянно ждешь подвоха. А потом оказывается, что самым большим подвохом было то, что никакого обмана-то и не случилось.

Но взглянула на сероглазого и передумала. Он умный, вот пусть сам и разбирается.

– Ты его уволила?

– Нет, он сам ушел. У нас персонал частенько перетекает от одного к другому. Я не удивилась. Решетников – мальчишечка тусовочный. Всех знает, и его все знают.

– Говорят, он встречался с кем-то, кроме Джоника.

– В смысле – спал? – прямо спросила Олеся. – Ой-ей! Если бы Ринатик узнал, он бы ему ноги из попы вырвал! Не, наш Андрюша не такой. Наш Андрюшенька осторожный! Он себя, голубка, бережет.

– Осторожный – и связался с Джоником? – неожиданно для самого себя сказал Бабкин. – Он же был взрывоопасный, как гексоген.

Илюшин с Гагариной несколько ошарашенно уставились на него. Как будто Сергей был карпом в аквариуме, который внезапно высунул морду наружу и высказал свое мнение о температуре воды.

– Значит, ты не знаешь, с кем у Решетникова могли быть отношения? – уточнил Илюшин.

Как ни внимательно он наблюдал за ее лицом, ему не удалось уловить и тени сомнения или попытки что-то скрыть.