Очерки из будущего - Джон Манро

из коробки на столе, заменил их на те, в которых они пришли, и вернул их мне.

– Не правда ли, – сказал я, – довольно неудобно получать такие письма, когда под рукой нет такой маленькой машинки, чтобы заставить его говорить?

– Не часто случается, – ответил клерк, – что кто-то оказывается без своей незаменимой вещи, или, по крайней мере, там, где он не сможет ее одолжить.

– Своей незаменимой! – воскликнул я. – Как такое может быть?

В ответ клерк обратил мое внимание на маленькую коробочку, слегка похожую на футляр для бинокля, которую, теперь, когда он заговорил о ней, я увидел, что каждый человек в поле зрения носит с собой прикрепленной на боку.

– Мы называем его незаменимым, потому что он незаменим, в чем, несомненно, вы скоро убедитесь сами.

В зале для завтраков несколько дам и джентльменов, сидевших за столом, были заняты чтением или, скорее, прослушиванием утренней корреспонденции. Рядом с их тарелками лежала большая или меньшая куча маленьких коробочек, и один за другим они брали из каждой по цилиндру, клали их в свои незаменимые вещи и прижимали к уху. Выражение лица при чтении так сильно зависит от необходимой фиксации глаз, что информация поглощается с печатной или письменной страницы почти без изменения лица, которое при передаче голосом отзывается ответной игрой мимики. Я никогда не бывал так сильно поражен этим очевидным фактом, как во время наблюдения за выражением лиц этих людей, когда они слушали свою корреспонденцию. Разочарование, приятное удивление, досада, отвращение, возмущение и веселье попеременно были настолько читаемы на их лицах, что в большинстве случаев можно было с уверенностью сказать, каков, по крайней мере, тон письма. Мне пришло в голову, что если в прежние времена удовольствие от получения писем было настолько уравновешено тяжким трудом их написания, что позволяло держать переписку в определенных рамках, то в наши дни, когда писать – значит говорить, а слушать – значит читать, для почтовой службы не хватит ничего, кроме товарных поездов.

После того как я сделал заказ, официант принес любопытный продолговатый футляр с прикрепленной к нему ушной трубой и, поставив его передо мной, удалился. Я предвидел, что мне придется задавать много вопросов, прежде чем я закончу, и, если я не хочу быть занудой, мне лучше задавать их как можно меньше. Я решил выяснить, что это за штука, без посторонней помощи. Слова "Дейли Морнинг Геральд" недвусмысленно указывали на то, что это газета. Я подозревал, что выдающаяся большая ручка, если ее нажать, приведет ее в действие. Но, насколько я знал, она могла запуститься прямо посреди рекламы. Я присмотрелся внимательнее. На лицевой стороне машины было несколько печатных листков, расположенных по кругу, как цифры на циферблате. Очевидно, это были заголовки новостных статей. В центре круга находился маленький указатель, похожий на стрелку часов, движущуюся на шарнире. Я подвел указатель к определенной надписи, а затем с видом человека, прекрасно знакомого с устройством, поднес к ушам слуховую трубу и нажал на большую ручку. Точно! Это сработало как надо, причем настолько, что, если бы мне пришлось выбирать между этим и газетой, я бы непременно позволил своему завтраку остыть. Изобретатель аппарата, однако, предусмотрел столь болезненную дилемму, прикрепив к трубе простое приспособление, которое надежно удерживало ее на плечах за головой, а руки оставались свободными для ножа и вилки. Исподтишка подметив, как мои соседи приспособились, я не раздумывая подражал их примеру и вскоре, как и они, поглощал физическую и умственную пищу одновременно.

Пока я был так восхитительно занят, меня не менее восхитительно прервал Холедж, который, прибыв в отель и узнав, что я нахожусь в зале для завтраков, вошел и сел рядом со мной. Рассказав ему, как я восхищен новым видом газет, я высказал одно замечание, которое заключалось в том, что, похоже, не было способа пропустить скучные абзацы или неинтересные детали.

– Изобретение действительно было бы очень далеким от совершенства, – сказал он, – если бы такой возможности не было, но она есть.

Он попросил меня снова надеть трубу и, запустив машину, велел мне нажать на определенную ручку, сначала осторожно, а потом так сильно, как я захочу. Я так и сделал и обнаружил, что эффект "шкипера", как он называл эту ручку, заключался в том, что фонограф ускорял произнесение слов пропорционально давлению, по крайней мере, в десять раз по сравнению с обычной скоростью, но в любой момент, если на слух попадалось интересное слово, обычная скорость воспроизведения возобновлялась, и с помощью другой регулировки можно было заставить машину возвращаться назад и повторять текст столько, сколько захочется.

Когда я рассказал Холеджу о своем опыте с говорящими часами в моей комнате, он разразился бурным смехом.

– Я очень рад, что вы упомянули об этом именно сейчас, – сказал он, когда успокоился. – У нас есть пара часов до отправления поезда ко мне, и я проведу вас по заведению Ортона, где специализируются на этих говорящих часах. У меня в доме их несколько штук, и, поскольку я не хочу, чтобы вы до смерти пугались ночных часов, вам лучше получить некоторое представление о том, что должны делать часы в наше время.

Магазин Ортона, где мы оказались через полчаса, оказался весьма внушительным заведением, специализирующимся на часовых новинках, и особенно на новых фонографических часах. Управляющий, который был личным другом Холеджа и оказался очень любезным, сказал, что последние быстро вытесняют из употребления старомодные ударные часы.

– И неудивительно, – воскликнул он, – старомодный ударный механизм был безусловной помехой. Не говоря уже о том, что грубо объявлял о наступлении часа в благовоспитанной семье четырьмя, восемью или десятью резкими ударами, без вступления и извинений, этот способ не был даже достаточно внятным. Если только вы не были внимательны в момент начала грохота, вы никогда не смогли быть уверены в количестве ударов, чтобы точно определить, было ли их восемь, девять, десять или одиннадцать. Что касается половинных и четвертных ударов, то они были совершенно бесполезны, если только вы не знали, какой час был последним. И потом, я хотел бы спросить вас, почему, во имя здравого смысла, для того чтобы сказать, что сейчас двенадцать часов, нужно в двенадцать раз больше времени, чем для того, чтобы сказать, что сейчас один час.

Управляющий рассмеялся так же искренне, как и Холедж, узнав о моем испуге накануне вечером.

– Вам повезло, – сказал он, – что часы в вашей комнате оказались простым оповещателем времени, иначе вы легко могли бы быть напуганы до полусмерти.

К тому времени, когда он показал нам кое-что из