От Тильзита до Эрфурта - Альберт Вандаль

Бедная королева вернулась домой вполне счастливой: “Идите, идите, – сказала она своим дамам, – я вам все расскажу”. Она так верила в благотворное впечатление, произведенное ее присутствием, что была готова его продлить. “Если нужно будет, – сказала она, – я совсем поселюсь в Тильзите”. Ночью она вернулась в Пиктупенен, где ее рассказы всех обрадовали; а так как Наполеон повторил свое приглашение, было решено, что на другой день она вернется в город. На другой день все готово было к отъезду. Экипажи были поданы, ждали только королеву, оканчивавшую свой туалет. Наконец, она появилась в великолепном и театральном костюме, красном с золотом, с муслиновой чалмой на голове, но с глазами красными от слез, с расстроенным лицом. Записка короля, который оставался в Тильзите, только что разрушила все ее надежды. “Положение очень изменилось, – писал несчастный монарх, – условия ужасны”. В ту же минуту приехал граф Гольц. Наконец-то, сегодня утром император его принял, но был неумолим, дал понять, что его слова королеве были ничто иное, “как любезные фразы”; что прусский дом должен считать себя счастливым уже и тем, что сохранил корону, тогда как мог всего лишиться; что он обязан своим спасением только заступничеству Александра. Затем он отправил Гольца к Талейрану. Талейран вынул из своего портфеля совсем готовый проект договора, едва дал время прусскому министру познакомиться с ним и представил его как акт, который следовало подписать, но не обсуждать. Император, присовокупил князь Беневентский, хочет в скором времени возвратиться в свое государство и желает, чтобы в два дня все было покончено.

Королева, возмущенная таким приговором, все-таки должна была вернуться в Тильзит; ей пришлось опять выслушивать комплименты Бертье, любезности Талейрана, занять место за столом возле человека, которого она ненавидела. Он начал опять говорить “о тряпках”: “Как, разве прусская королева носит чалму? Конечно, это не для того, чтобы понравиться русскому императору, который воюет с турками?” – “Мне думается, что я делаю это больше всего, чтобы быть приятной Рустаму”, – ответила королева. И она посмотрела на мамелюка императора, стоявшего на вытяжку за креслом своего господина.[150] Вечер был для нее пыткой. Она должна была притворяться и делать отчаянные усилия, чтобы быть любезной в то время, когда сердце ее было переполнено горечью. По временам она не вправлялась со своими чувствами. Принц Мюрат сильно ухаживал за ней: “Чем развлекаетесь вы, Ваше Величество, в Мемеле? – спросил он. – Чтением. – Что читаете вы, Ваше Величество? – Историю прошлого. – Но ведь и настоящая эпоха представляет события, достойные истории. – С меня довольно и того, что я переживаю их”.[151] Наполеон рассказал, что во время отъезда королевы, когда он, провожая ее, сходил с лестницы, она сказала ему нежным, в душу проникающим голосом: “Возможно ли, что после того, как я имела счастье видеть так близко исторического человека, мне не дано будет утешения и возможности уверить его в моей вечной преданности… – Ваше Величество, обо мне нужно сожалеть, – серьезно ответил он, – таков удел моей несчастной звезды”.[152] Прусский рассказ утверждает, что королева выразилась более резко: “Государь, – будто бы сказала она, – вы жестоко меня обманули”, “сатанинская” улыбка была единственным ответом на ее упрек. Достоверно, что в присутствии Дюрока, который сажал ее в карету и посетил на другой день, она не стеснялась в выражениях своей досады. Она жаловалась и Александру, что сделалась жертвой нарушенного обещания, но не могла припомнить ни одного положительного обещания императора. Ее заблуждение, общее многим ее соперницам по красоте и грации, состояло в том, что она верила, будто мимолетная дань удивления, воздаваемая ее красоте, была непреодолимым и глубоким чувством, которое подчиняло ее власти. Грубо выведенная из заблуждения, она вообразила, что ее обманули, уехала раздраженная, поняв наконец, как велика была ее неудача, унося неизлечимую рану, которая свела ее в могилу. “Если бы раскрыли мое сердце, – сказала ста, пользуясь выражением Марии Тюдор, – в нем Прочли бы слово Магдебург”.

Договор с Пруссией был подписан 9 июля и утвержден 12 без всяких изменений главных статей после немногих споров о мелочах. Фридрих-Вильгельм терял треть своих владений, все, чем он владел в западной Германии и Польше, и обязался закрыть все свои гавани для английской торговли. Кроме того в силу особой статьи, он обещал 1 декабря 1807 г. объявить войну Англии, если она до этого времени не согласится подписать с нами мир согласно “с истинными принципами морского права”.[153] Побежденная Пруссия отрекалась от всякой свободы действий и приковывалась к колеснице победителя.

Скоро ли, ценой такой покорности мог вступить Фридрих-Вильгельм во владение своим уменьшенным государством? В этом отношении статьи договора были, по-видимому, вполне точны, но Наполеон еще не покончил с Пруссией: он приберег ей еще одно лишнее огорчение. 12 июля между князем Невшательским и маршалом Калькрейтом было подписано в Кенигсберге условие об эвакуации прусских владений. Наши войска должны были уходить постепенно, эшелонами, в назначенные сроки. Но статья 4-я гласила, что это обязательство будет приведено в исполнение “только в том случае, если контрибуция, наложенная на страну, будет уплачена”.[154] Таким образом освобождение Пруссии ставилось в зависимость от уплаты долга, размер которого не был еще определен и мог превзойти ее платежные средства, окончательные расчеты по которому потребовали бы больших отсрочек и могли вызвать нескончаемые затруднения. Этим путем Наполеон предоставлял себе право бесконечно отсрочивать эвакуацию, продлить мучение Пруссии. Быть может, вырвать у нее новые жертвы и при полном мире продолжать свои завоевания. Условие 12 июля в связи с договором 9 июля было “образцом разрушения”;[155] оговорка в главном акте делала чисто случайными благоприятные для Пруссии условия.

Единственная надежда Пруссии – быстро и сполна получить обратно оставленные ей провинции – основывалась на поручительстве России. Статья 4 мирного договора, заключенного между обоими императорами, упоминала об обещании возвратить Пруссии провинции и добавляла, что Наполеон отказывается сохранить за собой завоевания” в знак уважения к Его Величеству Императору Всероссийскому”.[156] Опираясь на эту статью, Александр мог потребовать очищение Пруссии как исполнения обязательства, данyого России. Правда, чтобы окончательно разъединить и поссорить оба государства, Наполеон не щадил никаких усилий. Он предложил Александру часть из остатков Пруссии. Не довольствуясь тем, что заставил его принять Белостокский округ в Польше, который во всяком случае должен был переменить хозяина, он, ссылаясь на принцип естественных границ, навязывал ему Мемель с территориальной полосой, которой владел Бранденбургский дом по ту сторону Немана. Царь вынужден был несколько раз отказываться от этого почти оскорбительного подарка, – так мало отвечал он его чувству деликатности. Несмотря на его отказ Наполеон надеялся, что ему не слишком скоро напомнят об исполнении договора, так как Александр, поддерживавший сперва изо всех сил просьбы Пруссии, старался теперь делать вид, что отстраняется от нее. Однако ж статья 4 давала России право на вмешательство, которое, если бы оно произошло, могло создать первое разногласие между союзниками.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});