От Тильзита до Эрфурта - Альберт Вандаль

Однако Наполеон вскоре осознал, что в точности выполнить этот план невозможно. Он допустил разрыв цепи государств, которую рассчитывал протянуть между Рейном и Вислой. Приняв Фридриха Вильгельма в Тильзите и признав за Александром право вступиться за него, мог ли он предписать Фридриху-Вильгельму кроме других многочисленных жертв еще и тяжелую утрату Силезии? Но, думал он, Силезия, возвращенная прусскому королю, не будет иметь в его руках своего прежнего значения: зажатая и сдавленная в своей северной части между Саксонским королевством и провинцией Познанью, принадлежащей великому герцогству, пересеченная военной дорогой, которая будет поддерживать сообщение между этими двумя государствами, она только клочком своей территории будет примыкать к Бранденбургской монархии и при первом толчке отпадет от нее. К тому же Наполеон намеревался наложить на Пруссию денежную контрибуцию, которая даст ему возможность долго удерживать ее под своим гнетом, и, в случае надобности, вырвать у нее новые уступки. По этим причинам он отказался от требования Силезии, но в возмещение этой уступки решил взять обратно свое предложение о возвращении некоторых территорий по ту сторону Эльбы и потребовать, чтобы страны, расположенные между Эльбой и Рейном, были всецело отданы ему; одни из них должны послужить для увеличения Бергского великого герцогства, удела Мюрата, другие – для устройства принцу Жерому-Наполеону целого королевства, королевства Вестфальского.[137]

Так как император только слегка коснулся Силезии, а свои предложения возвратить левый берег Эльбы изложил вполне определенно, то Александр вправе был запомнить из его не совсем определенной речи только то, что отвечало его желаниям, устранив остальное. Нотой от 4 июля при чрезвычайно нежном письме он напомнил Наполеону о его обещании, делая вид, что смотрит на это обещание, как на нечто решенное и безусловное. Тем не менее он сознавал трудность отстоять свое толкование. Для того, чтобы облегчить ему прием, он поддержал его такими соблазнительными предложениями: так как необходимо найти престол принцу Жерому, нельзя ли дать ему Варшавский и открыть ему путем брака права на Саксонский?[138] Наполеон решительно отклонил это предложение. Он находил в нем неудобств более, чем выгод. Устраивая в центре Европы оборонительную систему, отчасти направленную против самой России, он не хотел, чтобы его мысль обнаружилась; он, конечно, стремился к тому, чтобы косвенно войти в соприкосновение с Северной империей, но так, чтобы это не бросалось ей в глаза. Посадить же на Висле одного из своих братьев значило бы официально поместить туда Францию, следовательно, водворить ее на границах России и создать возможность столкновения между двумя государствами, которые могли остаться друзьями, только при условии территориального разобщения: “Призвать принца Жерома на Саксонский и Варшавский престол, – резко ответил Наполеон Александру в ответной ноте, – значит почти в один миг испортить наши отношения… Политика императора Наполеона состоит в том, чтобы его непосредственное влияние не переходило на Эльбу. Он признает эту политику за единственную, которая может согласиться с желанием искренней и вечной дружбы, которую он хочет заключить с великим Северным государством”.[139] Итак, пусть сохранит Саксония свою древнюю династию и пусть эта династия будет признана царствовать также и в великом герцогстве Варшавском, но Пруссия должна окончательно удалиться по ту сторону Эльбы и признать в этой реке границу, которую она не может переступить.

Александр не решился сам настаивать, но приказал возбудить вопрос своим уполномоченным. В первый раз начались довольно серьезные пререкания между представителями обоих императоров. Русские требовали для Пруссии по крайней мере двести тысяч душ на левом берегу Эльбы, просили также, чтобы Пруссии были возвращены некоторые частицы ее прежних владений в Польше “для того, чтобы установить непрерывность государства от Кенигсберга до Берлина”.[140] По первому вопросу Наполеон был непреклонен и признал исполнение этих требований только в неопределенном будущем. Он согласился на секретную статью, в которой будет сказано, что “в случае, если Ганновер, после мира с Англией, будет присоединен к Вестфальскому королевству, области на левом берегу Эльбы с четырьмястами тысяч душ будут возвращены Пруссии”.[141] На Севере он отказался тотчас же расширить новые границы Пруссии так, чтобы она “от Кенигсберга до Берлина имела повсюду протяжение на пятьдесят лье более”.[142] Эти две ничтожные уступки были его последним и окончательным словом в ноте к русскому императору.

Благодаря царю прусский двор был в курсе всех перемен, происходящих в переговорах. Быстро оправившись после тревоги, причиненной ему требованием Силезии, он понемногу набрался смелости и упорно привязался к мысли возвратить себе некоторые владения на левом берегу Эльбы, в особенности крепость Магдебург, которая одна стоила целой провинции. Когда он узнал истинное неутешительное положение вещей, его горе было велико; оно увеличилось еще более, благодаря несбывшимся надеждам. К довершению несчастья он не был допущен до участия в переговорах и мог защищать свое дело только при посредстве третьего лица. Он вынужден был представлять свои заявления и жалобы через посредничество Александра, рвение которого начинало ослабевать. Наполеон по-прежнему избегал говорить о делах с Фридрихом-Вильгельмом; да и всегда грустное настроение молчаливого короля вовсе не располагало к объяснению. Тщетно умоляли его преодолеть себя и быть хоть сколько-нибудь предупредительным. Он оставался мрачным и полным чувства собственного достоинства, как будто он предпочитал лучше покориться своей участи, чем просить помилования. Правда, маршал Калькрейт продолжал официально считаться прусским представителем, но он никогда не умел ни отстоять доверенное ему дело, ни даже оценить положения вещей. Старый солдат старого режима, честный и недалекий, он думал, что воевали еще так, как в прошлом веке без ненависти с рыцарской умеренностью; что поражение было неприятным приключением без слишком серьезных последствий; что Пруссия после неслыханных поражений выйдет из тяжелого положения, уступив “несколько католических церквей”.[143] Наполеон и Талейран оставляли его в приятном заблуждении и осыпали комплиментами и любезностями; с ним болтали, но не вели переговоров. Чтобы придти на помощь его бездарности, король слишком поздно дал ему в помощники графа Гольца с поручением видеть Наполеона и, если возможно, умилостивить его. Но новый уполномоченный тщетно просил Талейрана и Дюрока выхлопотать ему аудиенцию. Министр и фельдмаршал поочередно отсылали друг к другу несчастного просителя, 7 июля, дважды написав Талейрану, Гольц все еще ждал ответа. Император сделался невидимкой, и Пруссия почувствовала, что ее приговорили, даже не выслушав ее.[144]

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});