Вернейские грачи - Анна Кальма

— Госпожа Берто, взгляните-ка, как здорово поработали наши ребята!

Марселина слегка пригнулась на своем сиденье, увидела горящие в сумраке буквы: «Янки, убирайтесь домой!» — и пожарных, усеявших лестницу.

— Гм!.. Интересно, чья это работа? — вымолвила она как бы в раздумье.

Корасон, сидевший рядом с ней, отвел глаза. Но Марселину не обманули безучастное лицо и незаинтересованный вид! Она продолжала:

— Значит, надписи сделаны вчера ночью. Позавчера я здесь проезжала, ее еще не было.

— Угу, — кивнул Корасон, все так же глядя в ветровое стекло.

— Но ведь ты должен был видеть надписи? Ты как раз вчера уезжал заниматься к Этьенну Кюньо и оставался у него на ночь, — неумолимо говорила Марселина. — Отчего же ты мне не рассказал о них?

— Я… видите ли, Мама, я… — начал было Корасон.

Марселина повернулась к нему.

— Ну, мальчик, выкладывай, — сказала она спокойно. — И не пытайся уверить меня, что это не ты! Я сразу поняла, что это твоих рук дело.

Корасон быстро взглянул на Марселину. В глубине темных глаз Матери он уловил что-то похожее на одобрение. Мальчик выпрямился. В конце концов он и не чувствовал себя виноватым. Кругом — он это отлично слышал — раздавались восторженные восклицания. Люди хвалили смелость тех, кто писал на стене. А какой же мальчик будет нечувствителен к таким похвалам?! И потом американцы видели надписи, стало быть, задача выполнена: обращение дошло до адресата!

— Ну что ж, раз попались, приходится сознаться, — Корасон изо всех сил старался сохранить независимый вид. — Всегда вы обо всем догадываетесь, Мама… В тот раз мы, правда, не занимались уроками, не до того нам было. Такой счастливый случай выдался: нам достали светящиеся краски! Мы уже знали, что в Марселе докеры тоже так писали. Вот нам и захотелось показать «эми», что думают о них здесь, у нас… Я предложил написать на стене завода, повыше, чтобы все сразу увидели. Посоветовались с Точильщиком, он нам раздобыл веревок и сказал, чтобы мы сколотили из досок подвесную люльку, как у маляров… Конечно, заводские ребята тоже стали нам с Этьенном помогать… Ну, остальное было уж нетрудно…

— Сумасшедшие! Легко могли разбиться! — прошептала Мать. Но во взгляде ее, брошенном на Корасона, была гордость.

— А кто дал вам светящиеся краски? — с любопытством спросила она.

Корасон потупился.

— Мать, я дал слово не говорить. Это… это один друг…

— Так. А Клэр знала?

— Угу.

— Наверное, даже помогала вам, мальчишкам?

— Угу.

— Это она достала вам краски?

— Нет. Но… один человек… ее знакомый…

— Хорошо, я больше не стану спрашивать.

Марселина снова тронула машину, осторожно лавируя среди толпы. Из освещенного ресторанчика лился томный, задыхающийся баритон аккордеона. Кто-то пел, кто-то громко разговаривал.

Уже почти совсем стемнело, когда «Последняя надежда» остановилась у облезлого пятиэтажного дома с пятнами сырости на стенах. Здесь жил Жером Кюньо.

Поджидали их машину, или это была случайность? Едва Марселина подъехала к дому, как в сноп света, бросаемого фарами, вышел широкоплечий подросток.

— Госпожа Берто? — окликнул он Марселину. — Вы одна? — он спросил это так трепетно, что Марселина улыбнулась в полумраке.

— Со мной Корасон. Ты его ждешь, Этьенн?

— Нет… то есть да… — растерянно пробормотал Этьенн, глядя на вылезающего из машины Корасона. — Собственно говоря, я никого не ждал. Там наверху, у отца, собралось несколько товарищей. — Он уже совершенно оправился и говорил рассудительно и солидно, как взрослый. Подтолкнув Корасона, Этьенн прошептал:

— Видал пожарных? — и кивнул на темневшие вдали заводские корпуса.

— Можешь говорить громко, Мать все знает, — перебил его Корасон. — Она сама догадалась, что это наша работа, — добавил он, завидев укоризненный взгляд Этьенна.

— Отцу было известно? — спросила Марселина. — Нет? Так я и думала. Вы, конечно, считаете себя са-мо-стоя-тель-ными? — Она иронически проскандировала это слово. — Так? Знаете что, молодые люди! В следующий раз, когда вы соберетесь совершать ваши, ну, назовем это скромно, не подвиги, а скажем, вылазки, предварительно поставьте в известность нас. Как, договорилсь?

— Договорились, — смущенно, в один голос сказали оба мальчика.

Этьенн помог Марселине и Корасону завести машину в узкий каменный двор.

Все окна дома были открыты. Самые смешанные звуки вылетали из квартир и здесь, во дворе, сливались в сумбурную музыку жизни. Слепой в синей блузе пиликал на скрипке. Старуха с падающими на виски жидкими волосами кричала мужу: «Я лишнего франка не тратила! Кто виноват, что у нас ничего не осталось?» Положив голову на подоконник, мурлыкала что-то под нос бледная молодая женщина. Сапожник в чердачном окне стучал молотком по подметке. Девушка, высунувшись до половины из окна пятого этажа, кричала подруге: «Конечно, Амели, я дам тебе мое платье на воскресенье, а сама, так и быть, засяду дома…» На куче мусора в углу двора возились ребятишки.

— Чьи это дети? Почему мы о них ничего не знаем в Гнезде? — спросила Марселина. Этьенн потупился.

— Их… их уже записала Клэр. Она… она хотела сегодня заехать, переговорить с родителями…

Марселина улыбнулась. «Ага, вот и выяснилось, кого ты поджидал, мальчик», — говорила эта улыбка. Однако Этьенн с такой яростью взъерошил волосы, так густо — даже в полутьме было заметно — покраснел, что Мать сейчас же сделала серьезное лицо.

— Сегодня у Клэр было много дела. Клэр дежурила в столовой и сама занималась. Но завтра она, конечно, явится, — сказала Марселина, чтобы утешить мальчика, и стала подниматься вслед за Корасоном по крутой, обшарпанной лестнице в жилище семьи Кюньо.

Что сказать об этом жилище, которое жена Жерома, румяная Франсуаза, как ее звали рабочие, изо всех сил старалась сделать не только пригодным для жилья, но и приятным на вид? Здесь были и занавески на окнах, и плетеное кресло, и несколько раковин и редкостей, привезенных Жеромом из морских путешествий. Были здесь и глиняные горшочки на полке, носившие имена всех членов семьи. Горшочек побольше звался «Жером». На круглой пузатой мисочке было написано глазурью «Франсуаза». А на двух других — средней и маленькой — «Этьенн» и «Полина». На вытертом коврике у порога прыгали по некогда зеленой лужайке шерстяные зайцы. На столе лежала клетчатая, много стиранная скатерка. И все-таки изо всех углов настойчиво лезла нужда и в горшочках, где должны были храниться масло, сметана, крупа и другие продукты, о которых мечтает всякая хозяйка, в этих горшочках было почти пусто.

— Вот умница, что приехала, Марселина, — Кюньо встал навстречу Матери — большой, длиннорукий, похожий всю жизнь на застенчивого и пылкого мальчика.

Впрочем, этот «застенчивый» вид не помешал Кюньо в Тулоне, когда он был судовым механиком, первым потопить свой корабль, чтобы он не достался гитлеровцам. Позже, в Сопротивлении, «застенчивый» Кюньо водил свою группу франтиреров на самые отчаянные, самые смелые дела. Может быть, именно соединение отваги с мягкостью, разумной воли с горячим сердцем так привлекало к Жерому Кюньо людей.

Ему шел сорок шестой год. Он был сыном шахтера и с малолетства знал, чем живут, о чем думают рабочие люди. Он был отличным мужем и отцом. Его обожали все дети Заречной стороны, потому что в карманах старого пиджака Жерома всегда находилось для них лакомство.

Большую жизнь прожил Кюньо. Сначала простым матросом, а после судовым механиком он объехал почти весь мир. Был Кюньо на Цейлоне и в Египте, на островах Океании, в доках Англии и водах Скандинавии. Он видел, как живут в колониях белые, желтые и черные бедняки. Он был очевидцем бесчисленных войн, которые обращали в рабство маленькие мужественные народы. Он видел узников, закованных в цепи только за то, что они осмелились поднять голос в защиту справедливости.

После войны Кюньо приехал в Верней, на родину Франсуазы. Отец Франсуазы когда-то работал на «Рапиде». Поступил на завод монтажником и бывший судовой механик Кюньо. Здесь, в этом городе, на заводе было много рабочих и бедняков, нуждавшихся в нем и в его знаниях.

По своему официальному положению Кюньо был всего-навсего выборный секретарь профсоюза. Однако люди шли к нему со всеми своими делами и заботами, ему доверяли, от него ждали совета, помощи, правдивого слова во всех случаях жизни.

Еще в дни Сопротивления Кюньо знавал Марселину: его группа была тесно связана с группой Александра Берто. Сейчас, в мирные дни, он и Марселина подружились еще теснее: их опять связывали общие дела, общие интересы.

СРЕДИ ДРУЗЕЙ

Вокруг стола сидели люди, хорошо знакомые Марселине. Старик Фламар приветливо помахал ей рукой. Румяная Франсуаза подняла моложавое круглое лицо, улыбнулась ей и продолжала вязать что-то маленькое и пестрое, наверное кофточку Полине. Высокий, узкогрудый юноша по имени Поль Перье был помощником Кюньо на заводе и его правой рукой во всех профессиональных делах. Дома у Поля лежала больная мать и было четверо сестер и братьев, которым он заменял погибшего на войне отца. Жан Точильщик, как всегда бодрый, с живым, смешливым выражением на некрасивом лице, приютился в углу. Там же стояла его точилка, от которой он с наслаждением отдыхал. Рядом с ним жались на одном стуле брат и сестра Венсан — оба стройные, красивые, молодые. Брат был механиком на заводе, сестра преподавала историю.