Остров Разочарования (Рисунки И. Малюкова) - Лазарь Лагин

Увидев, что его преследователи задержаны Егорычевым и Мообсом, Сморке воспрянул духом, к нему сразу вернулись наглость и самодовольство. Бросая на негров уничтожающие взгляды, он занялся приведением в порядок своего истерзанного обмундирования. Ноги его были окровавлены. Сапоги свои он, надо полагать, в спешке забыл где-нибудь в лесу, когда внезапно обнаружил, что попал в облаву.

— О белый человек с рыжей бородой! — воскликнул один из негров, в котором Егорычев признал вчерашнего Гамлета.

Все они, словно по команде, запели, нестерпимо фальшивя, какое-то религиозное песнопение.

(Несколько позже, когда Егорычев поближе познакомился с островитянами, его поразило, что светские, бесспорно негритянские песни они поют на редкость чисто и музыкально, а фальшивят, и притом немилосердно, когда приступают к пению старинных религиозных гимнов и псалмов английского или американского происхождения. Потребовалась находка одного очень важного документа, о котором речь будет ниже, и дополнительные умозаключения, чтобы Егорычев смог наконец прийти к парадоксальному выводу, что именно благодаря своей превосходной музыкальности и очень тонкому слуху островитяне и могли петь, так возмутительно фальшивя. Но об этом позже.)

— Вы с ума сошли! — растерялся Егорычев, уловив в их обращении к нему неприкрытый религиозный восторг. — Немедленно прекратите петь и объясните, почему вы гонитесь за этим человеком.

Островитяне послушно замолчали.

— О белый юноша с желтой бородой! — воскликнул Гамлет. — Этот белый человек с круглыми глазами (подразумевались очки Сморке) вчера убил старую женщину и ее внука и сжег ее дом и еще три дома, а сегодня, когда мы его разыскивали в лесу, он убил Майкла Блэка и Сэма Черча. Мы пришли сюда, чтобы взять его и совершить правосудие.

— Гоните их в шею! — посоветовал Мообс Егорычеву. — Они себе слишком много позволяют, эти черномазые.

— Смит! — повысил голос Егорычев, подчеркнуто оставив без внимания слова репортера. — Смит, подведите-ка сюда, пожалуйста, этого молодчика!

Смиту далеко не сразу удалось побудить Сморке приблизиться к островитянам даже под прикрытием трех автоматов. Но ладонь кочегара была настолько внушительна и тяжела, что стоило ефрейтору почувствовать ее на своем плече, как он, понурив голову, подчинился. Теперь его отделял от преследователей только заслон из трех человек, — правда, вооруженных и белых. Последнему обстоятельству Сморке придавал решающее значение.

— Чего вы дрожите? — обратился к нему Егорычев по-немецки. — Если вы не чувствуете за собой вины, вам нечего бояться… Вы меня поняли? — переспросил он, не совсем уверенный в своем немецком произношении.

— Так точно! Понял, господин капитан-лейтенант! — ответил дребезжащим голосом ефрейтор Сморке, выпрямился в струнку, вытянул руки по швам и даже попытался стукнуть босыми пятками.

Все это в сочетании с подобострастной улыбочкой и трусливо бегающими глазками было настолько нелепо, противно и смешно, что Егорычев, несмотря на серьезность момента, не смог удержаться от брезгливой улыбки. Угодливая физиономия эсэсовца особенно проигрывала при сравнении с полными достоинства простодушными лицами негров, пришедших сюда за справедливостью.

Но ефрейтор Сморке, поймав взгляд Егорычева, скользнувший по их лицам, решил, что брезгливая улыбка господина капитан-лейтенанта относится не к нему, а к неграм. Он вдруг осклабился и понимающе подмигнул Егорычеву, как своему парню. В этом заблуждении его укрепляло и бесспорно презрительное отношение к островитянам со стороны Мообса.

Егорычев официальным тоном осведомился у Смита и Мообса, понимают ли они по-немецки. Получив утвердительный ответ, он обратился к Сморке:

— Правду ли говорит этот человек, что вы убили старуху, мальчика, сожгли несколько домов в их деревне, а сегодня успели убить еще двух местных жителей? — Они слишком много себе позволяют, эти черномазые, господин капитан-лейтенант, — доверительно ответил ефрейтор. — С вашего позволения, господин капитан-лейтенант, эта старуха на меня напала.

— Напала?! Где, в лесу, на улице?..

— Никак нет, господин капитан-лейтенант, она напала на меня в своей халупе. Стал бы я в противном случае марать о них руки! Я взял бы, что мне нужно, и мирно ушел бы, никого не тронув. Но она нахально напала на меня.

— А ребенок?

— Что ребенок? — с готовностью осведомился Сморке.

— Ребенок тоже на вас напал?

Сморке пытливо всмотрелся в холодное, но подергивающееся от негодования лицо Егорычева, решил, что господин капитан-лейтенант изволит шутить, и счел целесообразным хихикнуть.

— Он обладал слишком громким голосом, чтобы счастливо прожить на этом свете, господин капитан-лейтенант! И потом я опасался, что бабка будет без него скучать в аду…

Мообса вполне устроил этот юмор. Он ухмыльнулся, но поймал на себе удивленный взгляд Егорычева и поспешил придать своей физиономии самое сосредоточенное выражение.

Сморке заметил ухмылку на лице Мообса, совсем развеселился и решил удариться в теорию:

— Они осмелились гоняться за белыми, за представителем северной расы, и потеряли всего двух человек! По-моему, они должны быть счастливы, что так дешево отделались. Говорю вам, как ариец арийцу. Если позволить этим…

— Внимание! — перебил его Егорычев, снова переходя на английский язык и обращаясь к неграм, Смиту и Мообсу. — Как представитель союзного командования подвожу итоги судебному следствию. Установлено мною и подтверждено признаниями самого подсудимого, что им действительно совершены преступления, вменяемые ему в вину представителями потерпевшего населения. Ефрейтор Сморке, если оставить в стороне многочисленные преступления, совершенные им в качестве ефрейтора войск СС во время текущей войны на европейском театре военных действий, меньше чем за сутки убил четверых обитателей этого острова, в том числе старуху и ребенка, и сжег три дома в их деревне…

Он остановился, чтобы перевести дыхание. Он очень волновался. Сердце билось в груди быстро и четко, словно кто-то изнутри с силой выстукивал грудную клетку молоточком.

Сморке растерянно смотрел прямо в рот Егорычеву, ожидая, когда же господин капитан-лейтенант улыбнется, хлопнет его по плечу, скажет, что все это с его стороны веселая шутка, и прогонит этих зарвавшихся негров доброй автоматной очередью. Но мало-помалу мысль, что он сам себя потопил, что он совершил только что страшную и последнюю в его жизни глупость, стала с беспощадной уверенностью утверждаться в его сознании. И все же он продолжал стоять, вытянув руки по швам, стараясь убедить себя, что все кончится хорошо, что не может быть, чтобы все кончилось плохо, что если расово неполноценные начнут себе слишком многое позволять, то что же тогда будет с культурой и цивилизацией?