Заложники (Рассказы) - Евгений Шкловский

Однако и Витька не так просто было смутить: он уже пустил корешки в новую почву, а потому, вероятно, не терял уверенности, что свое возьмет. И еще неизвестно было, как все это потом обернется для тех, кто пока не обращал на него внимания, а то и третировал. Он и Сергея тянул: кто-то где-то вечером собирался, на чьей-то квартире, выпивка, то-се, опять же девки классные... А?

Сергей отнекивался. Был, однако, момент, когда он поддался, согласился, а после жалел. Душная квартира, накурено так, что человеческого лица не разглядишь, незнакомые пьяные физиономии, магнитофон орет... Витек уже с кем-то шушукался, мельтешил, как всегда, разыгрывал какую-то свою, неведомую Сергею партию, а тот даже после стакана кислятины и некоторого размягчения мозгов все равно чувствовал себя не в своей тарелке - скучно ему было и одиноко, ни танцевать не тянуло, ни вообще... Он и ушел вскоре, еле разыскав в куче одежек свою куртку.

Нет, не нужно ему было. Не получалось контакта. Отслоилось в нем окончательно, судя по всему, разорвалось, даже и Витек не соединял. Поэтому, наверное, Сергей и избегал его в последнее время, сторонился, хотя понятно не очень-то разойдешься, учась в одном классе, сидя можно сказать, на соседних партах. Постепенно их сталкивало, прибивало друг к другу.

Витек же словно чувствовал: чем больше отрывался Сергей, тем сильнее он за него цеплялся. Звонил, звал куда-то настойчиво, забегал домой, один раз даже бутылку вина притащил - чего ты киснешь, пошли лучше прошвырнемся...

Сергей же был тверд: нет и нет! Не хочется! И Витек, посидев некоторое время, отчаливал без него, с обиженным, полупрезрительным видом: нет, такого он и впрямь не мог понять... Потому и приглядывался пристально: что бы это могло значить?

Ускользал Сергей.

Как раз к тому времени ему попалась ксерокопия книжки по йоге - он увлекся, день за днем стал делать упражнения - позы, асаны, на голове по получасу выстаивал, волю закалял... Короче, было чем заняться. Витек же отвлекал, отрывал. Сергей, бывало, прямо при нем усаживался в позу лотоса, а взгляд концентрировал на кончике носа. Самопогружался. Медитировал. Хотя какая, к шутам, медитация, если тут же рядом Витек, который сидел себе и усмехался. Сидел и смотрел. Словно нарочно. Назло.

Совсем невыносимо это становилось. Мало ему было других корешей? Вот-вот: что общего? Родителям Сергей сказал, чтобы не подзывали к телефону. Нет его дома. И если прийдет - тоже нет. Так нужно.

Ничего общего - удобная формула.

Витек напоминал о той, прежней их жизни, от которой почему-то остался мутный осадок. Сергею, как змее в период линьки, мучительно хотелось вылезти из старой шкуры, которая никак пока не поддавалась, а новая под ней задыхалась, зудела, просилась на свет, - неприятное, едкое ощущение. Так вот и Витек, словно часть этой самой шкуры, все не отлипал, не сбрасывался. Не хватало какой-то последней, завершающей точки.

Все однако, шло именно к ней, - Сергей чувствовал. Да и Витек, наверное, тоже, хотя и не столь определенно. Отношения между ними становились раз от разу, хотя без всякого видимого повода, все более натянутыми.

Сергей держался обособленно, а если и общался, то меньше всего с Витьком, который, словно нарочно, именно в это время крутился обычно поблизости, прямо извивался весь, чтобы просунуться. Сергей же в ответ, в знак протеста против такой назойливости, или даже без знака, отгораживался смотрел и не видел: чувствует же, что лишний, зачем лезть? Нельзя же быть каждой бочке затычкой!

Если же Витьку удавалось-таки влезть, то спокойствие сохранить было трудно: все те же байки, приевшиеся, про очередную стычку местной шараги с ребятами то ли из Пушкина, то ли из Люберец, а мы... а они... словно он там был главным действующим лицом. Или про очередной выпивон: снача пивка, потом винца, - пиво на вино - г..., вино на пиво - просто диво, ну, а потом, естественно, по бабам... Тоска смертная: сколько можно об одном?! Раздражение вскипало, начинало душить. И на лице, наверное, было написано. Не скроешь.

Но Витек как будто не замечал, впадая в азарт. Или не мог понять, в чем дело. Или делал вид, что не понимает и не замечает. Нарочно. Чтобы еще больше вывести из себя. Досадить. Сергей злился, в том числе и на собственную злость.

Никак не прорывалось.

К той девочке, Гале, с которой он познакомился в театральной студии, в подвальчике соседнего дома, куда он забрел почти случайно, из чистого любопытства, - давно знал, что там студия, но ни разу не заглядывал, - к той девочке все это, конечно, никакого отношения не имело и иметь не могло.

Собственно, и девочки-то не было, а был только голос, удивительный, совершенно не девчоночий, настоящий женский голос - глубокий, бархатный, немного глуховатый, но и очень сильный. Замечательный голос. В нем как бы прорисовывалось или, вернее, прослушивалось еще что-то, завораживающее. К самой Гале будто не имеющее отношения.

Отдельно существовал голос.

Он ушел тогда, а голос в нем словно поселился. Остался. И на ближайшую репетицию Сергей снова пришел, ради него. Не отпускало. И потом стал захаживать, благо совсем рядом. Ждал ее выхода. Он был даже не зрителем, а слушателем. Просто сидел в заднем ряду маленького зальчика, где проходили репетиции.

Несколько раз ему предлагали принять участие, но он упорно отказывался: если можно, он так посидит-посмотрит. Ему интересно. Его и не прогоняли ребятам даже льстило, что кто-то в зале смотрит, как они играют.

Голос же Танин преследовал его и за пределами студии. В школе или дома. Причем бывало, вдруг возникала потребность услышать его въяве, сравнить с тем, что звучал внутри, как бы убедиться еще раз в его реальности. Вслушаться в то тайное, что звучало, а может, в нем самом, в Сергее, отзываясь на него, - пойди пойми! Он пытался.

Помог случай. Пробираясь как-то по зальчику между стульев, заметил на одном из них тетрадку, которую не раз видел в руках режиссера Валерия Григорьевича, то ли забытую, то ли просто оставленную. Наклонившись, листанул чтобы убедиться, и тут же взгляд поймал список студийцев с адресами и телефонами. В том числе и Танин. Выхватил и тотчас же запечатлел в памяти, словно давно ждал этого мгновения. Словно обрел давно желанное, но до тех пор недоступное. Еще даже не отдавая себе отчет, на что ему? И руки дрожали, когда прикрыл тетрадку, испуганно оглядываясь по сторонам.

Вечером того же дня, покружив вокруг телефона, не выдержал и набрал ее номер. И почти сразу же услышал голос - так явственно, так влекуще-непозволительно-близко, что, растерявшись от неожиданности, бросил трубку, как если бы его могли увидеть или еще каким-нибудь образом узнать с того конца провода. Руку отдернул.

Он еще раз набрал... и снова, услышав, положил. Слишком непривычна была такая близость. Слишком оглушающа. Потом он молчал, прижимая трубку к уху, но и Галя молчала, только легкий шорох дыхания, но он все равно как будто слышал. В какое-то мгновение ему вдруг показалось, что и она его тоже слышит и даже догадывается, что это он, Сергей, а не кто-нибудь другой, - и больше в тот вечер не отваживался.

Теперь он звонил почти каждый день, и если трубку снимали родители, то он либо называл какое-нибудь случайное имя - чтобы позвали, либо клал трубку. Если же подходила Галя, то молчал, терпеливо ожидая, когда она в очередной раз спросит: ну что, долго будем молчать? - даже как будто не очень сердясь, а он словно заглянет в неведомую, манящую глубину.

Все-таки удивительный у нее был голос, с множеством неожиданных модуляций и оберто-нов, - ни у кого не встречал, с такой притягивающей, поглощающей полнотой. Понимал, что смешно, по-детски - звонить и молчать, но ничего не мог с собой поделать.

Получилось же все достаточно просто и обыденно: на одной из репетиций к нему, пристроившемуся на своем привычном месте в самом темном углу, подошла Галя и, улыбаясь, спросила, совсем как по телефону: "Ну и долго будем молчать?" - и тут же прибавила, не давая ему возможности увильнуть, загоняя в угол: "Я ведь знаю, что это ты звонишь!"

Так это веско и решительно было сказано, что ему ничего не оставалось, как признаться. То есть и признаваться не нужно было - все было написано на его покрасневшем, растерянном лице.

Но и облегчение сразу наступило: теперь они могли спокойно разговаривать, и голос Гали, мягко и обволакивающе звучащий в трубке, уже не просто звучал, а еще и обращался к нему, Сергею.

Собственно, только по телефону они и общались, живя как бы двумя жизнями - обычной и телефонной. Обычная проходила где-то в стороне, почти не касаясь, а если и проявлялась, то именно в телефонных разговорах. В обычной, повседневной жизни они почти не пересекались, разве только на репетициях, да и на тех Сергей стал появляться реже. Телефона вполне хватало. Сергей даже затруднился бы сказать определенно, нравится ли ему Галя. Голос - да, тут никаких сомнений. Магия. Но и только!