Заложники (Рассказы) - Евгений Шкловский

И снова неведомое заставило его подчиниться, хоть он и не хотел вовсе сидеть. Весь он был напряжен, натянут как струна, готовый в любую секунду сорваться и убежать. Выходило, он и впрямь боялся ее; сигарета в руке смялась, превратилась в бумажный комочек, из которого сеялись в ладонь табачные крошки.

Он не понимал, зачем тут сидит, зачем ему - рядом с этой странной, словно бы не в себе девчонкой, как будто чего-то ждущей от него. И он тоже вроде ждал - от себя или от нее, подчиняясь тому самому, неведомому, что уже подогнало его сюда, к этой скамейке, а теперь вот и усадило.

- Вот ты мне скажи, - хрипло произнесла она, выдыхая дым, - зачем пишутся стихи? А?

Вопрос был настолько неожиданен, что он невольно повернул к ней лицо, пытаясь разглядеть: не издеваются ли над ним? Не смеются ли? Очень похоже было.

- Молчишь? - продолжала она. - Сам не знаешь, да? И я не знаю, и никто, наверно, не знает, даже те, кто их сочиняет. Я почти уверена, что не знают. То есть, может, думают, что знают, а на самом деле... Не бродить, не мять в кустах багряных... Или - что в имени тебе моем? Под насыпью во рву некошеном... Суров ты был, ты в молодые годы, - она затихла, а он все соображал, все пытался уяснить, не морочат ли ему голову, ловя в плывущем, с хрипотцой, голосе насмешливые нотки, и ловил.

Он больше не сомневался, когда она произнесла последнее, как обухом...:

- Двор мой, двор, вот и ты пожелтел, не шумят больше липы и клены, это она произнесла почти шепотом, он еще подумал, что ослышался, - двор мой, двор, вот и ты опустел и заснул под дождя перезвоны...

Он смотрел на нее сквозь будто бы даже поредевшую темноту и видел на ее лице улыбку. Она улыбалась куда-то мимо него, вытягивая одно за другим такие непривычные, сквозящие, пробитые ознобом, беззащитные в своей отъятости от него слова:

- Двор мой, двор, ты мне дорог сейчас, сколько славных минут здесь прошло, - продолжала она, улыбаясь его ошарашенности, - выручал меня ты не раз, - она все точно говорила, - ты свидетель того, что ушло...

Того или тому? Он ломал голову над этим вопросом, хотя, наверно, это не имело никакого значения. Можно было и так и эдак, она же сказала: т о г о, а ему показалось, с чужого голоса, что нужно - т о м у, правильнее - т о м у, и вдруг стало нестерпимо стыдно, до взорвавшегося внутри жара. Снова все спуталось.

- Это ты написал?

Он не знал теперь: признаваться или не признаваться? Стыдно было. Можно было не признаваться: ему вроде бы и не принадлежало. Он уже вполне готов был отречься, только одно мучило: откуда?..

- Ну, предположим... - вызывающе проговорил он.

- Ты знаешь, мне нравится, - она шумно выдохнула дым, словно спрятавшись в него, закрывшись с этой своей улыбкой, не поймешь насмешливой или какой, - не Пушкин, конечно, но что-то такое есть. Ты только не обижайся, мне вправду нравится. Я так и думала, что это твои. А ведь действительно интересно: зачем? Не знаешь?

- Не знаю, - теперь уже вслух согласился он, с которым тоже неведомо как произошло: вдруг, ни с того ни с сего накатило, само собой, он только и успевал - записывать. А потом исчезло, и сколько он ни пытался, ничего не получалось. Иссякло.

Но ей-то откуда известно?

- Какая разница? Разве это имеет значение? - как-то совсем взросло пожала плечами.

- И все-таки...

- Ну нашла, если хочешь. Тетрадку нашла... - И смолкла, похоже, не собираясь ничего больше объяснять. Потом снова заговорила, быстро, словно себе самой: - Все в подъезде друг про друга знают. Думаешь, о тебе ничего неизвестно? Еще как известно, больше чем ты думаешь...

Хорошо хоть, в темноте она не видела, как снова заливается краской его лицо: что же ей было известно такого про него и что они вообще друг про друга знали?

- Сказать тебе, чего бы я хотела больше всего? - шевельнулась, отбрасывая в сторону краснеющий уголек сигареты. - Научиться играть на фортепьяно. Или - на гитаре. Смогла бы тогда сочинять музыку к разным стихам, какие понравятся, чтобы песня получилась, правда... - Она что-то замурлыкала себе под нос, тихо, как бы подбирая мелодию, слов не разобрать, но он расслышал: - А того, что ушло не жаль, - так она мурлыкала, - хоть и сердце трогает грусть, та-та-та, вот уйдет мое детство в даль, та-та-та, и к тебе я, мой двор, не вернусь.

Получалось и в самом деле похоже на песню.

Странно они сидели.

Теперь он и вовсе не понимал - что делать и что говорить, хотя напряжение поослабло, и стыд, что кто-то еще знает о стихах, исчезал, а она ногой подрыгивала, по-девчоночьи так, смешно, совсем по-детски, что Илье стало спокойно, даже легко.

А ведь скажи кому-нибудь из ребят, на смех бы подняли: девчонка пьяная позвала, а он...

Ну и что? Он никому не расскажет.

Благодаря этой странной девчонке, Динке, слившись с тем ее плывущим голосом и белеющими в темноте коленками, тот вечер в нем удержался. И эти строчки...

После того вечера, встречаясь с ним во дворе или в подъезде, она заговорщицки-приветливо улыбалась ему, а он всякий раз смущался и отводил глаза: ведь он так и не понял, чего она ждала от него. И что теперь могла думать о нем, растерявшемся тогда. Может, все-таки смеялась над ним?

Так ему казалось, потому что не стихи уже тогда волновали его, стихи, впрочем, тоже, но больше другое, о чем часто толковали, собираясь во дворе, ребята, окружая кого-нибудь постарше, поопытней. Байки о похождениях и как все было, в самых острых, неправдоподобных, невероятных подробностях, и что все о н и, имелись в виду девчонки, хотят только одного, а просто делают вид, что им нужно другое, и что-то такое, пряное, головокружительное, хмельное начиналось, реяло в воздухе, отчего и тоскливо и страшно, и весело, и отчаянно становилось.

Иногда Илье казалось, что все врут, придумывают, сочиняют - так просто, легко получалось, как будто не было никаких преград, никаких слов, а будто само собой. Он не верил. Не мог себе представить.

Старшая с первого этажа ходила со вздувшимся животом, синеватыми кругами возле запавших глаз и оплывшим, враз постаревшим лицом. С ней жил слесарь из жэка - как муж с женой, и криков вроде поубавилось.

Однажды, войдя в подъезд, он увидел Динку с двумя незнакомыми парнями, не из их двора. Они стояли, прижав ее к стене, загораживая, и один что-то глухо гундосил, низко наклоняясь к ее лицу, вплотную, почти не видно было за ними.

Поднимаясь по лестнице, Илья услышал тихое: "Ребята, не надо..." голос тусклый, снова, как ему показалось, расплывающийся, который тут же накрыл глухой мужской: "А что ты строишь из себя?.." Он обернулся и увидел два блестящих глаза оттуда, снизу, из угла, на него устремленные, пересекся с ними взглядом, но - как будто не увидел. Не должен был увидеть.

Ну да, она и была такой, как про нее говорили. Он был уверен, что если бы она захотела, то ей ничего не стоило вырваться, в конце концов, она могла закричать, позвать на помощь. В своем доме, в своем подъезде. Время не позднее, и до квартиры два шага...

Он поднялся к себе на этаж, прислушиваясь напряженно, но ничего не услышал больше. В ту минуту он почти ненавидел ее - зло, мучительно, тоскливо... Даже не знал, за что. Наверно, за то, что она такая же, как ее сестра, ничуть не лучше, что с этими, там, внизу...

Вдруг вспомнилась игра, затеянная ребятами года три назад: кто-нибудь, специально проходя рядом с "этой", со старшей сестрой Динки, должен был тихо, чтоб она одна и слышала, даже не сказать, а прошипеть: ш-ш-ш-л-ю-х-а... И как она вдруг отшатнулась, словно от удара, руку вскинула, пытаясь защититься, и глаза у нее стали такие же, как сейчас у Динки, внизу, - затравленные и... молящие.

Или ему почудилось?

Он стоял возле окна и смотрел во двор, на облетающие, уже почти совсем голые деревья, на громоздящиеся возле магазина ящики, на освещенные окна дома напротив, на коптящуюся внизу тьму, промозгло-сырую, и никак не выходил у него из головы знакомый мотив, который он когда-то и где-то, не вспомнить было, слышал.

Не отпускал.

Не давал покоя...

СВОЙ

В самом деле - что между ними было общего? Вопрос мог показаться странным, и Сергей вряд ли бы задал его себе, а когда его спросили, он только пожал плечами. Ни разу не задумывался об этом. Что значит - общее? И какое, в конце концов, это имело значение? Изначально как бы подразумевалось: у всех людей есть общее, настолько много и настолько естественно, что сама постановка вопроса сбивала с толку. Ну хотя бы потому, что люди. Или не так?

Ну да, непохожи были даже внешне - Витек маленького росточка, худой, как щепка, ветром сдует, в отличие от довольно рослого, плотного, в общем, вполне нормального Сергея. Еще Сергей ходил в твердых четверочниках. Витек же еде-еле тянул на тройку. Сергей спокойный, неторопливый, малословный, как бы даже задумчивый, хотя скорее просто флегматичный - Витек же, наоборот, шустряга, постоянно в движении, метеором проносился по школьным коридорам, то там, то здесь затевая скандалы, с кем-то выясняя отношения, встревая во всякие стычки.