Тибетское пророчество - Мэйдлин Брент

Среди помещиков ходили неодобрительные разговоры по поводу этой игры на деньги, которые, однако, не поддерживались деревенскими – те сами обожали заключать разные пари на деньги. Два-три раза в год викарий выступал с проповедью против азартных игр. В таких случаях сквайр угрюмо на него поглядывал и ничего не оставлял на тарелке для пожертвований. Майор Эллиот на любой проповеди спал, так что ему было все равно. Мистер Мэтли посещал свою церковь в Крэнвуде. Мистер же Лэмберт сидел с серьезным видом и одобрительно кивал, но в глазах у него горел веселый огонек. Потом он всегда поздравлял викария с замечательной проповедью.

Однажды за завтраком, после очередного вечера, проведенного за вистом, Элинор сказала:

– Я никак не могу понять, почему ты этим занимаешься, отец. Ведь по натуре ты совсем не игрок. Вот сквайр – да, он человек азартный, все время заключает какие-то пари. Полагаю, таков же и мистер Мэтли, но его я едва знаю. Несомненно, майор Эллиот играет только для того, чтобы угодить сквайру, нравится это ему самому или нет. Но у тебя совсем не такой характер, отец.

Мистер Лэмберт поставил чашку с кофе, откинулся на стуле и добродушно улыбнулся.

– Дорогая Элинор, любой мужчина хочет хоть немножко быть в чем-то бунтарем, предаваться хоть какому-нибудь маленькому пороку, ну вот я и предаюсь. Я люблю сражение умов, а то, что мы играем на деньги, добавляет остроту игре, в которую, прости за нескромность, я играю гораздо лучше моих товарищей. Именно поэтому мне удается получать удовольствие за их счет, и я не имею ни малейшего намерения отказываться от того, что и выгодно, и приятно.

– Я не сказала, отец, что ты должен от игры отказаться. Я сказала только, что не понимаю, почему ты это делаешь.

Мистер Лэмберт вновь одарил нас улыбкой.

– Ну, теперь я объяснил. Я делаю это, потому что ненавижу совершенство и желаю, чтобы на моей во всем остальном безупречной добродетели было хоть одно маленькое пятнышко. Кроме того, это акт милосердия по отношению к преподобному Хьюберту Уилеру, который иначе бы лишился темы для трех воскресных проповедей ежегодно.

Я расхохоталась, а Элинор воскликнула:

– Джейни, ты его поощряешь! – но сама она при этом тоже улыбалась.

Летом Элинор по крайней мере раз в месяц устраивала небольшой прием в саду. В более холодное время она проводила то, что мистер Лэмберт шутливо называл "суаре Элинор", сама же она именовала их "музыкальными вечерами". На них приходили гости из Ларкфельда и окрестных деревень, и все мы собирались в большой круглой комнате для танцев.

Элинор была хорошая пианистка, а мистер Лэмберт прекрасно играл на виолончели, но развлекали гостей не только они. У Дороти Уилер, коренастой дочери викария, было чудное сопрано. Хорошими голосами и умением играть на музыкальных инструментах обладали еще несколько человек в округе, так что все вместе они обеспечивали присутствующим самое приятное времяпрепровождение.

Атмосфера на подобных вечеринках была непринужденная. Сначала – немного музыки, а потом наши новые служанки с помощью деревенских девушек, специально нанимавшихся для таких случаев, подавали закуски. Затем опять играли или пели, после чего гости могли поболтать о том о сем, и завершалось все снова музыкой.

На втором году моей жизни в "Приюте кречета" Элинор пригласила молодого человека давать мне уроки игры на скрипке, но хотя я очень старалась, оказалось, что у меня нет ни малейших музыкальных способностей, и через несколько месяцев Элинор отказалась от услуг учителя. В тот вечер за ужином она заявила:

– Джейни, я никогда в жизни не смогу понять, как такая сообразительная девушка, как ты, которая к тому же любит музыку, может делаться настолько бестолковой, когда нужно прочитать простейшую нотную строку.

– Элинор, милая, мне очень жаль. Похоже, ноты с бумаги просто не доходят до меня.

– Отлично сказано, – заметил мистер Лэмберт, поднимая глаза от жареного ягненка. – Весьма удачное описание умственного процесса, или, точнее говоря, отсутствия такового. Весьма прискорбно, однако. Знаете, мне бы так хотелось, чтобы у нас в округе кто-нибудь умел играть на арфе. Как ты думаешь, Джейни, может, с арфой у тебя получится лучше?

– Боже упаси! – воскликнула Элинор. – После того, что она вытворяла с четырьмя струнами, неужели ты собираешься подпустить ее к сорока?

Мы все рассмеялись. В те счастливые времена в "Приюте кречета" мы смеялись много и часто, особенно когда мне удалось преодолеть проблемы и неловкость, которые я испытывала первое время после того, как перебралась из помещений для прислуги в господские.

Если бы меня попросили ответить, когда именно во мне произошла перемена, когда я впервые поверила в успех странного начинания Элинор и мистера Лэмберта, то я назвала бы первый прием в саду, устроенный Элинор для местных землевладельцев после того, как мне исполнилось шестнадцать. Там я впервые была официально представлена публике. Конечно, об «индийской» девушке, которую поселили у себя Лэмберты, ходило немало разговоров, но в тот день мне предстояло официально занять определенное место в обществе, если оно меня примет. А я прекрасно знала, что отнюдь не все настроены по отношению ко мне благожелательно.

В день приема я была так испугана, что все время боялась упасть в обморок, что со мною в жизни не случалось. На мне было шелковое платье цвета зеленого яблока с кружевным воротником «берта», из которого вокруг моей шеи поднималась кремовая шемизетка. Элинор удивилась, узнав, что мне известны названия различных частей дамского платья, но ведь я провела немало времени, переделывая наряды, собранные для приюта прихожанами.

По совету Элинор я продолжала носить волосы короче, чем большинство девушек. Она сама их мне подстригала.

– У тебя впереди еще достаточно времени, чтобы дать им подрасти и делать потом высокую прическу, Джейни, – сказала она, стоя за моей спиной. Я сидела перед большим зеркалом, и Элинор подняла мне волосы. – Да, ты будешь выглядеть очень элегантно, потому что у тебя красивая шея. Но пока и так хорошо.

На лбу я носила короткую густую челку, а по обеим сторонам лица спадали, обрамляя его до подбородка, прямые черные волосы.

Элинор продолжала рассматривать меня в зеркале.

– Если ты не будешь выглядеть как испуганная олениха, то будешь очень красива, Джейни. Никто тебя не съест.

Я попыталась проглотить стоявший в горле комок.

– Ох, Элинор, тебе следовало предупредить их, что ты собираешься меня сегодня официально представить. Тогда те, кто не захотел бы этого, могли остаться дома.

– Именно по этой причине я им ничего и не сказала, – пробормотала Элинор, продолжая разглядывать мое отражение. – Да… Я довольна, что мы сделали тебе именно такую прическу. Она подчеркивает твою индийскую половинку, которая иначе не слишком заметна. А поскольку сквайр и его дружки от нее не в восторге, то пусть уж сразу все увидят и не притворяются, что они ничего не знали.