Гнев. История одной жизни. Книга вторая - Гусейнкули Гулам-заде

В наших краях осень долгая, и трудно определить, когда она переходит наконец в зиму. А в иной год и зима стоит такая, что скорее похожа на затянувшуюся весну, кажется, вот-вот начнет пробиваться травка на пригретых солнцем косогорах; и вдруг она впрямь начинает зеленеть, радуя глаз, в середине января.

Дождей было мало, дни стояли сухие, теплые. Деревья нехотя сбрасывали свой багряный наряд, а на тополях листва была почти зеленой.

В один из таких дней прискакал солдат с приказом подполковника Довуд-хана: немедленно всем группам вернуться в Аббасабад. Подтянули подпруги у коней и на рысях поехали по успевшей надоесть за время патрулирования дороге на запад.

Аббасабад встретил нас сонной тишиной. По узким кривым улочкам брели редкие прохожие. Только возле ворот караван-сарая было людно. Под навесами стучали молоточками, ширкали ножовками, жужжали сверлами местные камнерезы, изготовлявшие бусы и другие украшения из редких камней. Иногда возле них останавливались любопытные и, как зачарованные, смотрели на искусную работу.

Во дворе караван-сарая нас встретил младший лейтенант Заман-хан. От него пахло вином, глаза блестели.

— Давно не виделись!— притворно улыбаясь, воскликнул он.— Как успехи, господин ождан?

Я не спеша слез с коня, привязал его, стряхнул пыль с мундира. Говорить с этим человеком мне вовсе не хотелось, но он мог знать новости, и я ответил:

— Да какие у нас успехи... Ездили по дороге туда-сюда... Новости должны быть все у вас!..

— Пришли свежие газеты,— радуясь, что можно поговорить с понимающим человеком, стал рассказывать Заман-хан.— Пишут, что его величество шах-ин-шах отбыл в Париж на лечение.

— Желаем ему скорейшего возвращения, — ответил я.

— О, его величество совсем не так серьезно болен, как говорят,— воскликнул Заман-хан.— Болтали, что у него рак, а на самом деле— так, что-то с нервами... Немного отдыха — и пройдет.

— И это все новости?

Заман-хан оглянулся и понизил голос:

— Есть еще... Снова беспорядки. На юге страны шейх Хезал хочет создать самостоятельное государство. Меджлис объявил шейха изменником и мятежником... А тут, у нас по соседству, боджнурдский хан Моаззез тоже мутит воду.

При упоминании Боджнурда у меня отчаянно заколотилось сердце. Так вот где разыгрываются события! А как там мои родные и моя Парвин?

Тут же мои мысли переключились на другое. Моаззез выступает против правительства, но ведь Кавам-эс-Салтане использовал его для подавления восстания Мухамед-Таги-хана!.. Так что же получается? За кого в конце концов Моаззез? Видимо, он сам за себя. Хочет быть полновластным хозяином в своих феодальных владениях.

Младший лейтенант рассказывал мне еще какие-то местные новости, но я уже не слушал... Нужно было доложить командиру о прибытии.

Довуд-хан встретил хмуро. Он не мог скрыть своего беспокойства в связи с разыгравшимися событиями, нервно теребил тонкие усики и даже не улыбнулся мне, как прежде.

— Это хорошо, что весь эскадрон в сборе,— сказал он, выходя из-за стола.— На нашем участке все спокойно, и командование решило перебросить нас на новое место.

— В Боджнурд? — вырвалось у меня.

Он внимательно посмотрел мне в глаза, хотел что-то спросить, но, видимо, передумал и ответил:

— Да. Вы уже слышали, что там происходит? Тем лучше. Приказано выступать завтра, Моаззез-хан отказался выплатить недоимки за несколько лет. А тут еще сменивший нас полковник Мехти-хан наломал дров... Словом, готовьте эскадрон к походу.

Я поспешил поделиться с Аббасом новостями. Он выслушал меня спокойно, в разговоре ни разу не прервал.

— Что, разве тебя все это не волнует? — удивленно спросил я.

— С чего это ты взял?— ответил он.— Очень волнует. Только ты напрасно считаешь, что Моаззез-хан встал на путь национально-освободительной борьбы. Здесь совсем другое дело. И шейх Хезал, и Моаззез-хан — самые настоящие, ненавистные народу феодалы. И если они выступают против правительства, то преследуют только свои личные цели. К тому же обоих поддерживают англичане. Помнишь капитана Кагеля?

— Еще бы!— воскликнул я неприятно удивленный.

— Мне только что рассказали, что он провел через горы караван с оружием для Моаззез-хана. Говорят, что у хана теперь 20 тысяч винтовок и пять миллионов патронов. Все это дали англичане. А для правительства это такая приманка, от которой оно не отступится. Так что пусть они все передерутся! Мешать не будем, даже поможем...

— Две собаки дерутся — кость достается третьей, выходит так, Аббас-джан? — засмеялся я.

Он тоже засмеялся:

— Пусть грызутся, а мы поможем, посмотрим, что из этого выйдет.— Вдруг он снова стал серьезным:— Но трагедия в том, что они рвут родину на части, играют на руку англичанам и американцам, которые и без того грабят наши богатства. Но народ не поддержит всех этих ханов и шейхов. Только знамя трудового люда — Дорофше Кавэян объединит наш многострадальный народ на борьбу за независимость и свободу!

Я положил Аббасу руки на плечо, и он прикрыл мою ладонь своей загрубевшей тяжелой ладонью. Это было похоже на клятву...

К нам подошел солдат и сказал, что меня спрашивает какой-то человек, по виду крестьянин. Я вышел во двор и увидел нашего проводника в горах Кара-Дага. Он широко улыбался.

— Я давно хотел вас увидеть,— сказал он,— но вы куда-то уезжали... Я все ждал, спрашивал...

— Ну, как лошадь, хороша в работе? — спросил я, тоже улыбаясь.— Не прогадал?

— Кобыла работящая,— обрадованно ответил он.— Я ее с крепким жеребцом свел и теперь жду славного жеребенка. Правда, хозяин жеребца дорого взял «за лошадиную любовь», но зато теперь у меня будет две лошади,— заулыбался он, полез в карман своих широких штанов и достал платок. Потом стал торжественно разворачивать его — и я увидел заигравшие в лучах заходящего солнца бусы из какого-то переливчатого зеленого камня.— Это вам. Подарок. Жене или невесте,— не знаю...

Я залюбовался игрой солнца в прозрачном камне и подумал, что эти бусы будут к лицу моей Парвин,

- Спасибо,— я протянул крестьянину руку.— Скоро я увижу свою невесту и передам ей твой подарок. Она будет рада.

— Я тоже рад. Мы все благодарны вам.

Он пошел через двор, но у ворот оглянулся, с улыбкой помахал рукой.

Аббасабад еще спал, когда копыта наших коней разбудили тишину и, словно весенний поток, прогрохотали по каменистым улочкам вниз, к подножью холма. Перед нами лежала степь, а за ней — горы... И там, за вершинами, за ущельями, за быстрыми речками и долинами раскинулся Боджнурд, о котором я столько мечтал, который не раз видел во сне и который через несколько дней откроется мне наяву.

Я похлопал Икбала по влажной шее, и конь, поняв мое настроение, затанцевал на дороге, всем своим видом показывая, что готов нести меня хоть на край света, а уж з Боджнурд и подавно...

Будь моя воля, я пустил бы коня вскачь через все эти горы, долины и речки, лишь бы скорее увидать отца, мать, Парвин...

— Держать равнение!

Это подполковник Довуд-хан решил покомандовать. Только кому нужно в этих глухих местах наше равнение?..

Повернув Икбала, я поехал вдоль строя. Солдаты были спокойны, негромко переговаривались, не обращая внимания на команды полковника. Только передние кое-как выравнивали строй.

— Господин ождан!— позвал меня сержант Фаррух. Я подъехал. Фаррух выглядел унылым.

— Что, опять болит живот?— спросил я. Он смутился и проговорил, запинаясь:

— Нет, господин ождан, спасибо, не болит. Просто я... хотел спросить... Там, в Боджнурде, говорят, какая-то смута... может быть, зря болтают?

— Ничего не могу сказать, — ответил я сухо. — Приказано выступить в Боджнурд, вот мы и спешим. А что там предстоит делать... Приказ будет.

Фаррух скорбно покачал головой и вскинул глаза к небу: наверное, просил аллаха не бросать его в новое пекло.

— А вы сержант,— добавил я прежде, чем отъехать,— вместо того, чтобы собирать всякие слухи, лучше бы позаботились о равнении в строю. Слышали команду господина подполковника?

Фаррух забеспокоился, стал оглядывать своих солдат.

— Равнение держать!— прикрикнул он и с виноватым видом обратился ко мне: — А насчет слухов вы напрасно, господин ождан. Я никому кроме начальства не верю. Просто мне приснился сон...

— Ладно, в другой раз его расскажете,— ответил я Фарруху и пришпорил Икбала.

На шестой день пути эскадрон поднялся на холм Ала-Даг, возвышающийся над селом Аркана. С волнением напряг я зрение и увидел вдали очертания Боджнурда, окутанного в зеленоватую дымку. Скорее силой воображения, нежели на самом деле, увидел я иглы минаретов, сторожевые вышки... Сердце зашлось от сознания, что вон там, у кромки горизонта, живет моя Парвин...

— Рысью! — скомандовал я, забыв, что на этот раз с нами едет Довуд-хан и без его разрешения я не имею права отдавать команды.