Дождь прольется вдруг и другие рассказы - Мишель Фейбер

— Я просто подумала… при том, что сейчас творится в Польше…

— Ну, это ты выяснишь. И напиши мне. Сестры уверяют, будто в Польше теперь можно и автомобильные телефоны добыть, и «рибоки». А ты расскажешь, что можно добыть в Варшаве из книг Болеслава Шайна.

— Да, но…

— Вот никогда люди не хотят платить за то, что по-настоящему ценное в жизни! — гневно воскликнул Ярек. — Они годами копят деньги на изготовленную поточным методом машину, а вещь уникальную, стихи, написанные неповторимой личностью, им непременно задаром подавай.

— Хорошо-хорошо, я поищу, поищу, — умиротворяюще произнесла Кася. — Как она называется-то?

— А вот это запомнить легко, — Ярек с подчеркнутой небрежностью бросил в мойку суповую чашку и, спохватившись, встал посмотреть, не разбилась ли. — Первая строка польского государственного гимна, — и он пропел, мелодично и точно: «Jeszcze Polska nie zginęła…».

— Еще Польша не погибла, — повторила за ним Кася.

— И вот что еще выводит меня из себя, — сказал Ярек, и его передернуло — так, словно он уселся на электрическую плитку, которую никто не позаботился выключить. — Отец написал это стихотворение, заглавное, за несколько дней до того, как его отправили в Бухенвальд. Он тогда уже сидел под домашним арестом. А сейчас люди читают его и думают, что папа либо был чокнутым, человеком, живущим в сочиненном им мире, либо просто иронизировал.

Этого польского слова Кася не знала, однако решила, что просить у дяди объяснений не стоит.

— И знаешь, это и есть главное, в чем изменился мир, — вздохнул он, выпустив наконец весь пар. — Люди больше не способны представить себе человека, надежды которого простираются за пределы его собственной жизни.

Кася открыла рот, собираясь что-то сказать, но не смогла удержаться и зевнула. И дядя тоже зевнул. И оба рассмеялись.

— Спать пора, — объявил Ярек. — Во всяком случае, мне. Ты, как всегда, вольна поступать по-своему.

— Разбуди меня утром, — ничуть не кривя душой, попросила Кася. — Не оставлять же тебя один на один с Халиной Козловской.

Однако утром дядя Ярек дал ей поспать. Когда она наконец появилась в ресторанчике — принявшая душ, накрашенная и ощущающая легкую тошноту, Халина Козловская успела удалиться, зато появились и уже ели, сделав заказ, двое других завсегдатаев.

— Этот суп высосала из свиной жопы беззубая шлюха, — провозгласил Анджей.

— Заткни хлебало, здесь люди едят.

— Так они и едят дерьмо, высосанное из…

— Они много чего едят, Анджей, не все же выбрали суп. Ты заказал его, потому что дешевле в меню ничего нет.

— В прежние дни я мог за такие деньги «Фольксваген» купить.

— Ну, значит, ты покупал свои «Фольксвагены» у нацистов, со скидкой.

— Не заводи меня.

— Лопай суп. Ты пьян. А суп поможет.

— Помог бы, если б в него бухла налили.

— Ну так булочку съешь.

— Она черствая.

— Ничего не черствая. Свежий польский хлеб. Его влажным воздухом, как в «Макдональдсе», не накачивают.

— На — потрогай — скажешь, она свежая?

— Да съешь ты ее, на хер, и все.

— Иисусе, ты посмотри, какие сиськи у этой шлюшки.

— Чуть больше уважения, джентльмены, прошу вас! — донесся из кухни грозный голос.

Катажина, вздохнув, подошла к столику.

— Что-нибудь еще? — холодно поинтересовалась она.

За два дня до отъезда из Лондона Катажина оттащила чемодан с майками на Ноттинг-Хилл-Гейт, в магазин U Design It. Здесь она, согласно предварительной договоренности, заплатила мужчине-азиату и дала ему точные указания — какой рисунок на какую майку нанести. В набранных по музыкальным магазинам материалах было полным-полно фотографий и эмблем — как и в рекламе, вырезанной из музыкальных журналов. Из Польши она прихватила с собой — на случай, если в Лондоне таких найти не удастся, — лишь пару фотографий: Фила Коллинза и Dire Straits. Дома они пойдут нарасхват, особенно у старичков с деньгами, так что можно будет даже поэкспериментировать с ценами. За «Одухотворенных», Future Sound of London, Трики и прочих запрашивать, наверное, придется поменьше, однако на ее стороне будет их уникальность: эту нишу никто еще заполнить не потрудился. Она даже сможет гарантировать покупателям, что, если те найдут в Польше такие же майки по меньшей цене, им возвратят деньги в двукратном размере. Польские остолопы на этот фокус купятся как миленькие: это же так по-американски.

Потом она обошла с десяток обменных бюро, выбрала то, где можно было с наибольшей выгодой обратить оставшиеся у нее английские фунты в американские доллары — набивать сумочку злотыми никакой срочности не было. Себе Катажина оставила лишь несколько монет достоинством в фунт каждая, — хватит, чтобы протянуть два оставшихся дня. Билет на подземку до аэропорта, ну, может быть, молочный коктейль в «Макдональдсе»: обо всем остальном позаботятся другие, и здесь, и на том конце. И, словно перелистывая страницы мысленного блокнота, она проверила список вещей, о которых следует помнить: американские доллары, да… черные пластиковые мешки для мусора, да… рулон клейкой ленты для ценников, да… паспорт… гигиенические прокладки… дерьмовое чайное полотенце с надписью «Дом Виндзоров» для мамы… стопка ее записей… ах да, и…

Болеслав Шайна… Jeszcze Polska nie zginęła…

Туннель любви

(пер. С. Ильин)

Внимательно прочитав все написанное на вывеске, я подтвердил, что мне больше восемнадцати, что откровенная нагота не представляется мне оскорбительной, и вступил в «Туннель любви», надеясь получить там работу.

Раньше я, лишившийся работы руководитель отдела рекламы, ни в каких связях с индустрией секса не состоял, хотя кто-то и мог бы сказать, что в моем рекламном ролике, посвященном шариковому дезодоранту, присутствует фаллическое начало. Однако прежняя карьера научила меня искать рыночные бреши, пусть даже самые неприглядные. И я понимал, что если в шоу-бизнес, в ученый мир, на государственную службу и уж на самый худой конец — в политику пытаются пробиться тысячи, быть может, безработных администраторов, то в магазинчиках, где крутят порнофильмы, я вряд ли столкнусь с большой очередью претендентов на рабочее место.

Так или иначе, это был мой последний шанс. Еще до того, как предыдущая моя работа пошла к чертям собачьим, я делал все, что положено: подавал заявления о приеме в другие агентства — от Перта до Пенсильвании, и ничего у меня не вышло. Вот и оказался здесь в надежде понравиться управляющему крупнейшего в Мельбурне заведения, торгующего грехом.

— Итак, что, по-вашему, вы могли бы нам предложить?

Обычный при собеседовании вопрос, заданный человеком, который выглядит так, как обычно выглядит работодатель: одет хорошо, галстука не носит, немного полноват, расторопен, слегка насторожен. Никакие пенисы в его оборудованном дорогим кондиционером кабинете своих некрасивых голов не поднимали, а если пара-другая влагалищ тут и имелась, они, надо полагать, прятались в картотечном шкафчике.

— Хотел бы поработать у вас зазывалой, — ответил я. (Я решил, что это лучше, чем мыть полы в просмотровых кабинках).

— Зазывала у меня есть, — сообщил управляющий.

— Однако вы собираетесь уволить его, — предположил я. — Поскольку внимания на него все равно никто не обращает.

— Верно, — согласился он. — Но что заставляет вас думать, будто вы окажетесь лучше?

— Опыт рекламщика, — ответил я и откинулся в кресле, не обращая внимания на его угрожающий треск. — Большинство зазывал, и ваш в том числе, явным образом лишены опыта продаж. Они стоят у входа и бормочут что-то вроде: «Отличное шоу, отличное шоу, заходите, не стесняйтесь» — такую вот ерунду. Скучно до слез. А работая в рекламе, я понял: чтобы продать продукт, необходимо уверить людей, что лучше его не найти, — собственно говоря, необходимо самому в это поверить.

— То есть вы верите, что наше шоу лучшее в городе?

— Не знаю, я вашего шоу не видел. — И заметив, что грудь управляющего расширилась в недовольном вздохе, прибавил: — И это лишний раз доказывает, что вам нужен зазывала получше, не так ли?

— Хорошо, — ухмыльнувшись, он склонился ко мне над столом. — Может, попробуете убедить меня, что лучше нашего шоу не найти — вот прямо сейчас.

— Ну, — торопливо отозвался я (к этому я готов не был), — не думаю, что у меня получится — пока не дойдет до дела.

— Господи! — закатив глаза, усмехнулся он. — Неужели мне когда-нибудь все-таки встретится человек, не наделенный мышлением проститутки?

Он закруглил нашу беседу, пообещав позвонить, и я ушел, уверенный, что провалился. Однако следом случилось нечто, меня переубедившее. В крикливо разукрашенных дверях «Туннеля любви» торчал зазывала.