Нарбоннский вепрь (Божественный мир) - Борис Толчинский

-- Не могу поверить своим глазам! Моя дражайшая племянница принимает ванну в тот момент, когда...

Он запнулся, точно подыскивая необыкновенные слова, способные в полной мере отразить грандиозность творящихся в мире событий.

-- Дражайший дядя, -- с достоинством ответила София, -- как вам известно, я принимаю ванну всякий день, дабы сохранить привлекательность моего тела, которым вы не устаете восхищаться.

Это было началом традиционного, однако неизменно эффективного дебюта; в подтверждении своих слов княгиня извлекла из-под воды точеную руку и сделала ею изящное поглаживающее движение по плечу.

Князь предпочел уклониться от известной дебютной схемы.

-- Моя дорогая, я сильно опасаюсь, что ваше божественное личико не избежит крохотной морщинки, когда вы узнаете печальную новость, приведшую меня сюда в это раннее утро.

"Так и есть, -- подумала София, -- он еще немного помучит меня, а потом сообщит какую-нибудь гадость. Что же случилось? Умер император?! Нет, тогда бы дядя не стал елейничать. Умер отец? Тоже навряд ли: дядя не осмелился бы по такому поводу тревожить меня. Нет, никто не умер... Наверное, что-то нехорошее случилось с моими варварами, и он пришел позлорадствовать".

-- Вы пугаете меня, дядюшка. Как можно говорить молодой женщине, что у нее будут морщины? На вашем месте я бы скрыла правду, дабы прежде времени не травмировать свою любимую племянницу.

"Если попросить его сокрыть правду, тогда он захочет сказать ее скорее", -- подумала она.

Так и вышло.

-- Увы, дражайшая племянница! Правда не станет ждать! Мне придется ее сказать, как это ни прискорбно. Прошу вас выйти из бассейна, ибо опасно слушать горестную весть в воде: вы рискуете захлебнуться!

"О, нет, это мы оставим для концовки!". Подумав так, София потупила взор и со смущением проговорила:

-- Ах, дядя, как же вам не стыдно! Кроме этой воды, мне нечем прикрыть мою наготу!

"Ну и стервочка!", -- мелькнуло в голове Марцеллина; он всегда восхищался утонченным кокетством племянницы и ее умением держать удар. "Погоди, стервочка, ты еще не догадываешься, что тебя ждет!".

Князь Корнелий потянулся к перламутровым застежкам, демонстрируя намерение ссудить племяннице свой калазирис.

-- Дядюшка, не надо! Ваш калазирис так идет вам; я бы лучше одолжила у вас вашу звезду.

-- Мою звезду?!

-- Да, дядюшка. Она мне очень нравится.

-- А разве у вас нет своей?

-- Увы, дядюшка! Вы же знаете, мой отец считает, что я еще мала носить такую красивую звезду.

-- Он ошибается, дорогая. Вам звезда сенатора будет в самый раз. Хотите, я попытаюсь переубедить вашего отца?

-- Пожалуй, не стоит. Ибо если мой отец отдаст мне свою сенаторскую звезду, то в качестве ответной любезности я должна буду уговорить его уступить вам кресло первого министра -- а я, признаюсь, не хочу, чтобы мой отец остался ни с чем! Прошу, милый дядюшка, не заставляйте меня выбирать между вами, ведь я от всего сердца люблю вас обоих.

"Браво! -- подумалось князю Корнелию. -- Она просто прелесть! Как жаль, что для первого министра есть лишь одно кресло, и это кресло ждет, когда в него сяду я".

-- Дражайшая племянница, вы знаете, сколь скромны мои личные амбиции. Для меня нет большего счастья, чем служить вам и оберегать вас от превратностей судьбы. Вот почему я счел уместным принести горестную весть лично: ибо, как говорят, лучше услышать о неприятностях от друга, чем выуживать их из врага!

"Такой друг, как ты, опаснее всех моих врагов, вместе взятых, -подумала София. -- Только тебе доставляет удовольствие мучить меня ожиданием самого страшного, ты, муж, преисполненный козней различных и мудрых советов25!".

-- Вы мой самый преданный друг, дядюшка: благодаря вам я уже почти успокоилась. Теперь любую печальную новость я приму с надлежащим смирением.

-- Вот как?! -- его губы чуть вздрогнули. -- Даже весть о дерзком бегстве злокозненных еретиков Ульпинов?!

Удар был нанесен коварно и жестоко. Из-под прищуренных век князь Корнелий внимательно наблюдал за реакцией Софии.

-- Что вы сказали, дядя? -- промолвила она в надежде выиграть время, дабы понять, зачем он шутит столь безжалостно и прямолинейно.

-- Марк и Януарий Ульпины бежали нынче ночью.

-- Дядюшка, мне кажется, нынче ночью вам приснился дурной сон, который вы поспешили объявить явью. Я нахожу вашу шутку неудачной.

-- Вы теряете время, милая Софи, -- с непритворной горечью изрекли уста сенатора. -- Ульпины сбежали не во сне, а наяву.

-- Не может быть!..

Ей вдруг стало холодно в горячей ванне. Эпопея Ульпинов в одно мгновение пронеслась в ее мозгу. Она вспомнила, скольких трудов имперскому правительству и Святой Курии стоило раскрыть тщательно законспирированный заговор еретиков-маркианцев; она вспомнила волнующий показательный процесс по делу Марка и Януария, завершившийся полным разгромом зловещей секты; она вспомнила собственную блестящую речь в столичном Конгресс-центре, из каковой речи всякий мог понять, кому принадлежит решающая заслуга в искоренении маркианской скверны; она вспомнила все это -- и ей стало страшно. Безраздельная победа над еретиками-маркианцами была одним из самых внушительных ее козырей к предстоящим выборам первого министра; если теперь выяснится, что этот козырь выскользнул из ее рук, -- не говоря уж о том, сколь опасны беглые ересиархи сами по себе! -- с мечтой о Квиринале придется расстаться надолго, если не навсегда.

Она не могла не признать, что Корнелия Марцеллина привела к ней в это утро более чем веская причина. Он не стал бы так шутить.

-- Они бежали, -- с гневным трепетом произнес между тем сенатор, -- и тем явили дерзкий вызов Небесным Аватарам, нашей Божественной власти и лично вам, моя бедная племянница!

"Вот еще не хватало, чтобы он тут начал меня жалеть", -- подумала София. Она представила себе, как потешается дядя в душе над ее бедой, как упивается ее поражением и, следовательно, собственным торжеством, -- и она едва сдержалась, чтобы не явить ему стыдные свидетельства овладевшего ею отчаяния.

-- Как это случилось, дядя?

-- Некто взломал цепи и выпустил еретиков на волю. Мои друзья случайно обнаружили это на рассвете.

"Как же, случайно!", -- пронеслось в мозгу Софии. На ум тотчас пришла идея связать побег Ульпинов с интригами дяди против нее. "Если удастся доказать, что побег еретиков был устроен с целью навредить правительству и мне лично, можно будет задать вопрос: "Cui prodest?"26 -- и ненавязчиво намекнуть на дядю. Он, конечно, отопрется, однако репутация его будет подмочена. Никогда не станет первым министром человек, которым мог быть замешан в преступлении против богов: requiescat in pace27".

"Она размышляет, стоит ли топить меня, дабы выплыть самой, -- думал, глядя на Софию, князь Корнелий. -- Сейчас она придет к выводу, что захлебнется прежде, чем я утону".

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});