Вороний парламент - Джек Кертис

– Дамы и господа! Шоу Тони Кейда!

Наверху длинной лестницы показалась женская фигура. Прентисс перемотал пленку вперед, не спуская глаз с цифр, мелькавших на световом табло видеомагнитофона.

– Вот так она выглядит сегодня, – сказал он.

В молодой женщине легко узнавался тот самый очаровательный пухлый четырнадцатилетний подросток, который превратился в изящное, возможно, слишком утонченное, но интригующее создание.

У Полы Коул было красивое лицо, черты которого не отличались столь классической правильностью, чтобы поражать совершенством: рот – чуть-чуть великоват, лоб – высоковат, а щеки – чересчур впалые, но именно недостатки делали притягательной ее красоту.

Она сидела на вращающемся стуле рядом с хозяином ток-шоу, который держал в руке часы. Он воскликнул «О!», разинув от удивления рот.

– Фантастика! Поразительно! – Кейд повернулся к публике в студии, чтобы та разделила его удивление и восхищение происходящим, и показал всем часы: – Они остановились. Стоят! Я ношу эти часы больше года, и ни разу они не отстали ни на минуту. – Он снова повернулся к Поле. – Это действительно невероятно. Я бы никогда не поверил, что такое возможно.

Для большего эффекта он выдержал паузу, потом спросил:

– Вы можете их снова пустить?

Пола кокетливо взглянула на него опытным и хорошо отрепетированным взглядом, после чего наступил черед Кейда изобразить удивленный испуг, который зафиксировала телекамера. Он повернулся к зрителям, как бы ища у них поддержки, и публика приветствовала ведущего ликующими воплями.

– Подождите, подождите минуточку, – ухмыльнулся Кейд, протягивая часы Поле, – может быть, ничего и не получится.

Публика засмеялась еще громче. Пола загадочно улыбнулась. Кейд принял самодовольную позу, наслаждаясь реакцией аудитории, и замер в ней, поскольку Прентисс нажал на кнопку «пауза».

– Я слышал о ней, – сказал Джеффриз. – А она красавица.

Прентисс посмотрел на экран.

– Да... В Англии она практически неизвестна, и там к ней отнесутся как к очередной смазливой мордашке. Послушай, Эд, я хочу, чтобы ты с самого начала занялся этим делом, поскольку не должно быть никаких проколов.

Джеффриз клюнул на комплимент.

– Не случится так, что она разгадает наш план? – спросил он.

– Ее ввели в курс дела, но она знает только то, что требуется от нее. Она заинтригована, так как предложенный эксперимент выглядит куда увлекательнее и заманчивее, чем останавливать часы или включать свет. – Он взглянул на изображение Полы, застывшее на экране, и заметил: – Она – странная дамочка, и, кажется, это дело возбуждает ее.

– Так она согласилась сотрудничать с нами ради удовольствия или из патриотических чувств?

– Может быть, ради удовольствия, но и весьма солидное вознаграждение, видимо, показалось ей нелишним.

– Насколько солидное?

Прентисс в нерешительности пожал плечами. Почему бы Джеффризу и не знать этого? Цена подобной сделки, вероятно, придала бы ему уверенности.

– Пятьсот тысяч.

Теперь наступила очередь Джеффриза внимательно взглянуть на экран телевизора.

– Бог мой, – выдохнул он, – такой куш – за небольшое умственное усилие. Хороший купец ей попался.

– Такова сегодня конъюнктура рынка: спрос превышает предложение, – заметил Прентисс. Он взял ручной пульт управления и выключил телевизор. – Мы не можем медлить. Что происходит в Англии?

Джеффриз изобразил преувеличенное отчаяние.

– Да кто его знает! Тишина. Ни Герни, ни Рейчел Ирвинг, те ребята, которые следили за ними, тоже не подают признаков жизни.

– Не случилось ли так, что эта Ирвинг провалилась? Ты уверен в ней?

– Конечно, уверен. – Джеффриз энергично затряс головой, помня об обещании, которое он дал Прентиссу. – Бог его знает, что там произошло, но, похоже, их всех можно считать мертвыми.

– И Герни?

– Если он в порядке, мы все равно выйдем на него. Он станет опасен, только когда заговорит, но на сей счет мы уже позаботились. Пресса, полиция... и все такое. Он будет раскрыт, только попытавшись предать гласности информацию. К тому же он не в курсе, когда это произойдет. Ну что он может знать? – Джеффриз жестом показал на темный экран. – Сто лет будет гадать – и все впустую.

Говоря это, он думал о Рейчел. «К черту все это, – решил он про себя. – Она тоже ничего не знает».

Прентисс словно прочитал его мысли:

– Ирвинг подставила его, и он должен был сделать из этого выводы.

– Может быть. Наши люди получили указание в случае чего пустить ее в расход. Если они уберут ее, Герни вообще будет трудно сообразить что к чему.

– А если не уберут?

Джеффриз казался самонадеянным, хотя его грызли сомнения.

– Это ничего не меняет. Она как старинный друг принимает участие в делах Герни и в его неприятностях. Она же артистка, в случае чего – сыграет. А мы по-прежнему сможем следить за ним.

– Тем не менее, все это неприятно, Эд. – В голосе Прентисса зазвучали нотки раздражения. – Мы должны строго придерживаться разработанного плана. И мне хотелось бы полной ясности. – Он встал и направился к двери. – Держи меня в курсе. – В его обычно мягком голосе сквозила резкость. Это было похоже не на просьбу, а на приказ.

– Разумеется... – Джеффриз не знал, чем возразить своему собеседнику. – Конечно. – Он даже поднял руку, чтобы ответ прозвучал убедительнее. – Черт возьми, возможно, они уже все мертвы.

– Хотелось бы надеяться, – сказал Прентисс. Но ни тот, ни другой не верил в то, что это так.

Глава 14

В больших парках Лондона и на вересковых пустошах выпавший снег сверкал ослепительной белизной. Казалось, его девственной чистоте ничто не будет угрожать в ближайшие сто лет. На больших пространствах он лежал нетронутым, и лишь кое-где виднелись редкие следы животных. На улицах снег быстро пропитывался грязью и выхлопными газами – сначала на поверхности появлялась ядовито-желтая плесень, потом сажа и копоть разъедали его, проступали огромные, неправильной формы пятна, и снежный покров становился похожим на белое тело, покрытое синяками.

Джордж Бакройд поднял шторы и выглянул из окна своей квартиры, расположенной на втором этаже дома на Мейда-Вейл. Низкое небо тускло переливалось перламутром, было ясно, что снова пойдет снег. Самая что ни на есть саночная погода.

Когда три дня назад он, проснувшись, увидел яркое сияние, пробивавшееся сквозь щель между шторами, и услышал тишину, которой, казалось, было пропитано все вокруг, он сразу понял, в чем дело. В какую-то долю секунды он ощутил неожиданно охвативший его восторг, как в детстве, когда утром вдруг обнаруживалось, что ночью выпал снег. Теперь, глядя на грязные тротуары и почерневшие сугробы по бокам проезжей части, он вспомнил то чувство. Странно, как это воспоминания о детских восторгах, словно дремавшие под внешней оболочкой вещей в ожидании своего освобождения, вдруг начинают оживать и приводиться в движение случайно услышанной музыкой, забытым запахом или лучом света, пробившимся сквозь шторы. Вот по накатанному снегу с визгом летят сани, и он слышит подбадривающие голоса взрослых, а в ушах звенит холодный ветер, заглушающий пронзительные крики ребят. Потом в памяти всплывают теплая прихожая, покалывание замерзших пальцев и смеющееся лицо отца, который помогает ему, маленькому мальчику, снять ботинки.

Бакройд усмехнулся про себя, несколько смутившись собственной сентиментальности. Он подумал, что потом, как в пьесе, должна появиться нянька с чашкой горячего какао. «Что ж, скорее всего, так оно и было», – заключил он и, громко рассмеявшись, отошел от окна, направляясь на кухню.

Он налил в чайник воды, чтобы заварить кофе, и опустил в тостер два кусочка хлеба, затем накрыл для себя на кухонном столе: положил нож, поставил тарелку, кофейную чашку, молочник, масло в глиняной масленке, блюдечко с джемом. К нему полагалась маленькая ложка. Опять вспомнилась нянька – старая, глупая зануда. У нее были твердые представления о приличиях. «Джентльмен, – однажды сообщила она ему, – это человек, который пользуется ножом даже тогда, когда обедает один». Позднее, уже подростком, он узнал от своих сверстников другое определение, согласно которому джентльменом считался тот, кто не мочится, сидя в ванной. Он представил себе реакцию няньки – не дай Бог, чтобы она услышала такое, – и улыбнулся.

Он залил кипятком гранулированный кофе, положил тосты на подставку для гренков и сел завтракать. Но вновь вспомнил о Дэниеле, мысль о котором не давала ему покоя с того дня, когда выпал первый снег, и улыбка сползла с его лица. Скрестив на коленях руки, он уставился на тарелку, украшенную синим узором в китайском стиле, но видел перед собой только расплывшееся синее пятно. От мыслей о Дэниеле нельзя было ни убежать, ни спрятаться.

Дэниел впервые увидел снег в Девоншире. Они остановились в гостинице, крытой соломенной крышей и расположенной в глубокой долине, как в чаше. Они чувствовали себя счастливыми. Казалось, Дэниелу в этом месте нравилось все – уединенность, неровная дорога к замерзшему морю, бар, который каждый вечер до отказа наполнялся краснолицыми фермерами и их разодетыми женами, щеголявшими новыми пальто, шарфами и шерстяными перчатками. Бакройд видел, какую радость все это доставляет Дэниелу. «Здесь совсем не так, как на Сент-Люсии, Джордж», – повторял он, натягивая шапку на свою густую шевелюру и восторженно улыбаясь.