Журнал «Вокруг Света» №11 за 1974 год - Вокруг Света

То ли от пристального взгляда, то ли от припекавшего со спины костра, Павел Иванович очнулся от сна, открыл глаза. Несколько секунд он и зверек молча, в упор рассматривали друг друга. Я увидел, как рука Павла Ивановича начала судорожно шарить по земле, ища оружие. Он встал на четвереньки и вдруг — совершенно неожиданно для меня — закричал на сурка. В страшном волнении он пытался нащупать руками карабин, наконец это ему удалось, и тогда он вскочил на ноги, вскинул карабин к плечу и... замер, видимо потеряв сурка из виду.

Я хохотал до колик в боках. Павел Иванович рассказал, как, открыв глаза, он увидел перед собой морду медведя, и у него в голове пронеслась мысль: «Все, пропал, тебя он уже съел, может быть, успею схватить ружье...»

В середине ночи я проснулся от света костра. Павел Иванович пил чай.

— Медведя ждешь? — спросил я.

— А, чтоб его. Как засну — опять морда перед глазами.

Мы тронулись в путь очень рано. Ущелье, о котором говорил мой спутник, оказалось неудобным для езды. По дну его шумел бурный весенний ручей, а склоны были слишком круты, чтобы по ним ехать; приходилось без конца переправляться через поток, часами идти краем крутого склона, удерживая нарту рукой.

Нартовых следов на снегу попадалось довольно много, но все они сильно обтаяли, и понять, когда их проложили, мы не могли. Все же впечатление было такое, что мы идем правильно — Тнаковав и Хоялхот здесь прошли. К полудню мы наконец выбрались на перевал и покормили оленей. Из-под снега местами вытаяла прошлогодняя брусника, мы собирали сладкие красные ягоды, время от времени запивая их водой, которую высасывали изо льда.

Мой белый правый, наевшись, уже лег отдыхать, а черный все никак не мог насытиться. Это был верный признак того, что жира у него уже не осталось и он скоро упадет. Я попробовал скормить ему кусок нерпичьего жира, которым каждый день мазал сапоги, чтобы не промокали, но олень отказался от него.

Мы тронулись вниз, к Тополевой. С перевала к реке вело множество больших и малых долин, так что мы не стали искать след Тнаковава, надеясь найти его у реки.

Тополевая показалась нам еще более неуютной, чем Ветвей. Лед уже сошел, река мощно и стремительно текла мимо белых от снега кочек по затопленному половодьем ольшанику. Тнаковав, выросший в этих местах, несомненно, знал брод, но как найти следы людей, шедших впереди нас? Покрутившись около реки, мы разъехались в поисках брода — Павел Иванович вверх, а я вниз по реке. К вечеру мы снова стояли на берегу, не зная, что предпринять...

— Хоть оленей режь, да живи здесь, пока вода не сойдет, — сказал Павел Иванович.

— Раз люди уже переправлялись здесь, пройдем и мы, — ответил я.

У нас было два выхода: сделать плот или переправиться на оленях. Нивани стоял за старый пастушеский способ переправы, хотя знал о нем только понаслышке. Но он родился и вырос в тундре...

Нам нужно было найти такое место, где бы течение шло от нашего берега к противоположному и чтобы там был удобный выход из воды. Подходящая излучина скоро нашлась. Мы привели сюда оленей, пустили их кормиться, а сами принялись рубить жерди, чтобы, просунув их под нарты, сделать упряжку более устойчивой.

Очень невесело было лезть в холодную воду. Первым ехал Павел Иванович. Я думаю, ему было страшнее, чем мне: как большинство местных жителей, он не умел плавать, Я все-таки надеялся выплыть; по крайней мере, нож передвинул поближе под руку, чтобы успеть перерезать поводья, если перевернусь вместе с нартой. Мы больше всего надеялись на то, что олени потянут нарту настолько быстро, что ее, словно водные лыжи, выжмет наверх. Для этого мы и потяги привязали за середину нарты так, чтобы освободить ее нос.

Несколько секунд олени Павла Ивановича крутились перед водой, не хотели идти в реку, но он махнул шестом, и они послушались, потянули нарту. Я погнал своих оленей следом. Животные поплыли, а нарта еще шла по дну. У меня мелькнула мысль: вдруг она не всплывет, что тогда делать? Вода уже покрыла мне плечи, одежду прижало к телу. Окунувшись с головой, я все же продолжал обхватывать ногами нарту, и, наконец, она начала всплывать. Прежде всего я увидел впереди Павла Ивановича, потом обратил внимание на круговороты черной воды вокруг. Левый олень тянул сильнее правого, и приходилось изо всех сил натягивать левый повод, чтобы не дать ему повернуть вниз по реке. Через несколько секунд на середине реки нарта вынырнула, и я уже сидел в воде по пояс. Шест здорово мне помогал, я использовал его как балансир. Вскоре олени почувствовали под ногами землю. Скорость движения упала, нарта зачиркала по дну.

Молча, окоченевшими руками мы рвали узлы веревок на нартах, чтобы освободиться от подвязанных снизу жердей. Олени поминутно встряхивались, осыпая нас брызгами. От холода все внутри словно сжалось в комок...

Спички мы хранили в непромокаемых пакетах. Но вода капала с рук, и я боялся, что они не зажгутся. Павел Иванович, сидя на снегу, строгал ножом тончайшие стружки. Когда их набралось порядочно, я кое-как чиркнул спичкой. Короткой вспышки оказалось достаточно, чтобы запылал огонь. Теперь главное — обсушиться. Меховая одежда боится сильного жара, и сушить ее пришлось «на руках», все время встряхивая и поворачивая. Так мы простояли у огня до вечера.

За это время олени успели подкормиться, но хватило их ненадолго. Мой левый упал утром, как только мы тронулись. За несколько минут до этого он еще тянул, и я надеялся, что он не так слаб. Вдруг, прямо на ходу, ноги у оленя подогнулись, и он ткнулся мордой в землю. Мы подняли его, распрягли, но олень тут же лег снова. Видно, ему было совсем плохо.

Дальше я уже не ехал, а шел рядом с нартой. Нам оставалось километров пятьдесят — расстояние дневного перехода, но мы ухлопали на это почти трое суток. На другой день упал правый олень Павла Ивановича. Нивани пытался его вести, привязав за нартой. Жалко было бросать такого хорошего оленя, но вскоре он совсем обессилел, стал тянуть нарту назад. Мы оставили его на высоком месте и потом долго еще рассматривали в бинокль, что он делает. Часа полтора олень лежал, потом встал и начал кормиться.

За три дня мы не раз встречали на еще сохранившихся снежных полях следы нарт. Судя по всему, Тнаковав с Хоялхотом были более удачливы. Мы нигде не встретили брошенных оленей. Вскоре, изрядно обессилев, мы выбрались в широкую долину Вывенки. В бинокль уже виделись силуэты юрт на берегу — стоянка старика Ляляпыргына. Но ходьба по кочковатой, уже слегка пружинившей тундре оказалась более мучительной, чем дорога через горы. Олени шли из последних сил, и нам приходилось почти тащить их. В последний раз мы отдыхали километрах в трех от юр-товища.

Наконец послышался лай собак, из юрты вышел хозяин. Мы видели, как закурился над юртой дымок.

— Чай готовят, — с надеждой сказал Нивани.

С понятливостью старого тундровика Ляляпыргын взял у нас оленей, торопливо пожал руки и позвал в юрты.

Добравшись до постелей, мы прежде всего скинули мокрые сапоги и одежду. Женщины — жена Ляляпыргына и его невестка — тотчас же унесли ее сушить, а нам бросили сухую. Потом мы принялись за чай.

Как только на душе отлегло, я спросил, давно ли прошли Тнаковав с Хоялхотом. Но Ляляпыргын их не видел...

— Не может быть, — не поверил Павел Иванович. — Мы же все время шли их следом! Разве сунулись бы мы первыми по ледяному мосту через Ветвей?

— Однако, не проходили, — подтвердил Ляляпыргын.

Неделя пути была еще свежа в памяти, и мы не могли поверить, что тянулись по воображаемому следу, за призраком...

— Но ведь мы сами видели их следы. И у переправы через Ветвей, и на перевале на Тополевую, и дальше.

— Наверное, остались от зимы, — сказал Ляляпыргын. — Сейчас все тает, разве разберешь?

Часа два мы отдыхали у гостеприимного старика. Вспомнили своих оленей, брошенных в тундре. Все сошлись на том, что они уйдут, поправившись, к знакомым летним пастбищам и там прибьются к одному из наших стад.

Потом Ляляпыргын на батах переправил нас через Вывенку. Сложив нарты на берегу и взяв с собой только документы и карабины, мы пешком ушли в поселок.

В конторе нас ждала телеграмма от Тнаковава: «Большая вода заставила повернуть Ветвей».

Леонид Баскин