Удар шпаги - Эндрю Бальфур

Спустя некоторое время я перестал насвистывать, ибо день, хоть он уже и клонился к вечеру, был жарким, а вокруг не было видно ни деревца, в чьей тени можно было укрыться, и я устало плелся по дороге, размышляя о том. приходилось ли кому-нибудь из смертных претерпеть в течение месяца такую чертовщину, какую я пережил, и время от времени щипля себя за ухо, дабы убедиться, что это действительно я, Джереми Коротышка, бывший школьный учитель из Керктауна.

Выглядел я, должно быть, довольно подозрительно; правда, Саймон подарил мне шляпу — пришедшуюся, по-моему, в самый раз, — но на мне был все тот же рваный камзол, в котором я ползал по дымоходам, а штаны мои, обтрепанные и с зияющими дырами на коленях, имели весьма жалкий вид, так что я опасался, как бы все это в сочетании с особенностями моей фигуры и со странным акцентом не способствовало тому, что при первой же встрече с местными крестьянами меня тут же закуют в колодки.

Учтя вероятность подобного исхода, я, по возможности, привел себя в порядок и дождался вечера, прежде чем войти в небольшой поселок, состоявший из двух рядов невзрачных домишек, расположенных по обе стороны пыльной проезжей дороги. Немного поодаль находилась гостиница, что я определил по деревянной вывеске, висевшей над дверью, хоть дождь и непогода давно стерли с нее последние следы надписи, и, поскольку единственно правильным в моем положении было сохранить гордый и независимый вид, я решительно толкнул дверь и вошел.

Невысокий толстяк, жирный и лоснящийся, с розовыми щечками и писклявым голосом вышел навстречу и косо взглянул на меня, но, когда я потребовал немедленно подать на стол все самое лучшее, что есть в таверне, и приготовить для меня постель, если он не хочет, чтобы ему свернули шею, как каплуну, он тут же переменился и торопливо засеменил на кухню выполнять заказ. В течение следующего получаса мне пришлось передвинуть пряжку моего пояса на две дырочки, и я почувствовал, что если буду продолжать так и дальше, то вскоре стану вторым Бартлоу. В ту ночь я роскошно спал, нежась под двумя белоснежными простынями, пахнущими лавандой, — удовольствие само по себе одно из наиболее приятных на нашей грешной земле, а для человека, которому не одну неделю приходилось спать на голых досках, на каменных плитах или для разнообразия вовсе обходиться без сна, приятное вдвойне.

На следующее утро я затеял переговоры с хозяином относительно покупки лошади, и в результате он повел меня в конюшню и показал гнедую кобылу с толстой шеей и приятной манерой скалить зубы и прижимать уши.

— Вот, добрый сэр, лошадь, которую вы ищете, — пропищал трактирщик. — Она выдержит тяжесть двух таких, как вы, и до Плимута доберется за четыре дня, не уронив и волоска. По форме головы вы можете заметить, что в ней есть частица чистокровного арабского скакуна, а по телосложению — частица знаменитой ирландской рысистой породы.

— Ну да, — сказал я, — а по ушам — частица черта. До Плимута она, возможно, и доберется за четыре дня, но только без меня: если она не уронит на дорогу волоска, то уж меня сбросит непременно, судя по ее виду. Показывайте следующую, мастер Бонифаций! 30

В ответ на мои слова он немного покраснел и недовольно проворчал что-то себе под нос, однако подвел меня к следующему стойлу и показал серую лошадь, которая показалась мне более спокойной и достаточно выносливой, — хотя я, положа руку на сердце, совершенно не смыслил в лошадях. Прогнав ее пару раз по двору и с видом знатока пощупав ей суставы на ногах, я заключил с ним сделку, уплатив ровно треть того, что он запросил, причем включил в эту сумму и стоимость седла с уздечкой, ибо если я мало понимал в лошадях, еще меньше — в ценах на них, а еще меньше — в английских деньгах, то я не зря родился и вырос в Файфе, а Файф, как вы уже знаете, если не слыхали об этом раньше, находится в Шотландии.

Достопочтенный хозяин гостиницы, увидев, как я сажусь в седло, выругался сквозь зубы, но делать уже было нечего, и я, пожелав ему счастливо оставаться, прижал каблуками бока своей серой лошадки и лихо прогарцевал со двора, думая лишь о том, как бы не свалиться в канаву.

Вот в такой манере я трясся по пыльной дороге в течение трех дней без особых происшествий, если не считать неудачной попытки какого-то проходимца ограбить меня; я легко с ним разделался, так как к тому времени уже полностью пришел в себя, хоть и чувствовал некоторое неудобство в той части тела, что находилась в седле.

На четвертый день к полудню меня так разморило на солнышке, что я стал клевать носом и едва не упал с лошади. Во избежание подобной неприятности я стал оглядываться по сторонам в поисках укромного уголка, где бы я мог вытянуться на травке и подремать минут сорок; однако местность вокруг была пустынной, поросшей вереском и отдельными чахлыми деревцами, безжизненной и безмолвной, если не считать редких голосов болотных птиц и монотонного жужжания насекомых.

Я продолжал трястись в седле, все более поддаваясь дремоте, пока не обнаружил небольшую тенистую рощицу с густым подлеском и мягким ковром зеленого мха, поросшим высоким широколистым папоротником. Рощица выглядела настолько соблазнительной, что я спешился и, ведя лошадь за собой в поводу, забрался в самую глубину зарослей, где привязал уздечку к стволу старой кривой березы, расстелил плащ, купленный мною по пути в небольшом городке Эксетере, блаженно растянулся под сенью густой листвы и спокойно заснул, прикрыв лицо широкими полями своей шляпы.

Не знаю, сколько времени прошло, но проснулся я словно от толчка, с неприятным ощущением, будто кто-то находится рядом со мной; однако когда я сел на своем ложе и протер глаза от сна, то не услышал ничего, кроме шелеста листьев над головой и странного шума, возникающего в ушах при полной тишине, — шепота природы, как называет его мастер Фрэзер.

Я зевнул и собрался было снова свернуться калачиком, когда сидевшая неподалеку на ветке сорока неожиданно громко застрекотала, а лошадь моя вздернула голову и тревожно раздула ноздри.

Опасаясь, как бы она не заржала, я набросил ей на голову плащ и осмотрел пистолет — вполне современное оружие, не то что мой прежний самопал. Затем, вспомнив, о чем рассказывал мне когда-то старый Эйб, я приложил ухо к земле и внимательно прислушался, сразу уловив шум тяжелых шагов, словно кто-то пробирался сквозь заросли, треск сухих веток под ногами и глухой стук копыт по мягкому дерну. Сперва я подумал было, что это олени, но когда поднял голову, чтобы оглядеться, поскольку шум прекратился, то услыхал конское ржание и грубые мужские голоса. Похвалив себя за предусмотрительность, заставившую меня закутать морду своей серой лошадки, я осторожно, стараясь не шуметь, направился в сторону голосов, желая увидеть тех, кто, как и я, решил, что день сегодня слишком жаркий для путешествий. Сначала на четвереньках, а затем ползком на животе, словно змея, я подкрался к густому кустарнику у самой дороги, раздвинул ветки и, затаив дыхание, выглянул сквозь образовавшийся просвет в зеленой листве. То, что я увидел, заставило меня тихонько присвистнуть и в очередной раз удивиться странным капризам моей невероятной судьбы.