Несостоявшийся русский царь Карл Филипп, или Шведская интрига Смутного времени - Алексей Смирнов

Осажденные в Кремле поляки через своих лазутчиков хорошо знали о настроениях, царивших в русском лагере, и решили подтолкнуть недовольных к бунту. Соперник Ляпунова в борьбе за власть, атаман Иван Заруцкий только искал повода, чтобы избавиться от дворянского предводителя. Он тайно сговорился с гетманом Гонсевским, возглавлявшим польский гарнизон в Москве, предложив тому план, выводивший Ляпунова из игры.

По распоряжению Гонсевского московские дьяки составили от имени Ляпунова грамоту, в которой тот призывал российские власти «бить и топить» всех казаков. Документ украшала умело подделанная подпись рязанского воеводы. Затем дело устроили так, что грамота попала в руки казаков. 22 июля Ляпунова вызвали на казачий круг якобы по земскому делу. Зная, как его ненавидят казаки, Ляпунов заколебался, опасаясь ловушки, но атаманы поклялись, что ничего плохого ему не сделают.

Ляпунов отправился на встречу и вскоре очутился в центре бушующего людского моря, из которого в его адрес летели оскорбления и проклятия. «Отвечай, твоя грамота?» — подступали к дворянскому лидеру разъяренные казаки, показывая польскую фальшивку. «Подпись вроде моя, но грамоту эту я не писал», — сообщил Ляпунов, сохраняя присутствие духа.

Эти слова были расценены как частичное признание «казачьего палача». В круг выскочил атаман Сергей Карамышев и начал сечь Ляпунова саблей. В толпе нашелся честный человек, Иван Ржевский. Хотя он и был недругом Ляпунова, но попытался остановить расправу, закричав, что губят человека неповинно. Казаки и его зарубили.

После гибели вождя дворяне растерялись и испугались. Их было куда меньше, чем казаков, оказавшихся не менее страшными врагами, чем поляки. Власть в ополчении взял Иван Заруцкий, поощрявший нападки казаков на дворян. Идти на приступ Кремля, чтобы расходившиеся холопы ударили в спину?

Дворяне стали покидать лагерь, разъезжаясь по своим имениям. Под знаменами Заруцкого остались главным образом откровенные искатели наживы, считавшие своим главным делом не борьбу с поляками, а грабежи по дорогам и сбор доходов с областей, подчиненных ополчению. Активные боевые действия прекратились. Заруцкий предпочитал просто стоять под Москвой, вступая в сражения с поляками лишь в случае прямых атак на его таборы. С гибелью Ляпунова и уходом из лагеря служилого дворянства была похоронена и популярная в этом кругу идея приглашения на русский престол шведского принца. Казаки бросили Йорана Брунно в тюрьму, где он провел около полутора лет. Ответа на свое обращение Делагарди так и не получил.

Иван Заруцкий, давний любовник Марины — вдовы двух лжедмитриев — и, по слухам, истинный отец ее малолетнего сына Ивана, рожденного по официальной версии от второго Лжедмитрия, мечтал провозгласить царем Ивана и оказаться при нем регентом. Марина с сыном ожидала развязки в недалекой Коломне, надеясь, что волна штормового моря российской жизни вновь вознесет ее на самую вершину власти. Казаки, единственная реальная военная сила, противостоявшая полякам, по-прежнему считали ее царицей и обещали добыть русский престол для ее сына.

Земство, подавленное бесчинствами казаков и убийством Прокопия Ляпунова, потеряло надежду на спасение страны. Упаднические настроения среди служилого дворянства и купечества лишь укрепились, когда по стране распространились новости о двух тяжелых поражениях на окраинах России. В июне после длительной осады польский король взял Смоленск, а месяц спустя шведы захватили Новгород. Казалось, все российское государство, гордо называвшее себя Третьим Римом, скоро постигнет участь второго Рима, Византии, навечно покорившейся захватчикам.

Бодрость угнетенной духом пастве пытался внушить патриарх Гермоген, содержавшийся в Кремле под стражей за отказ признать царем Владислава до его перехода в православие. Старец в рассылаемых из заточения грамотах наставлял соотечественников, что испытания еще не кончились, как не иссякла и надежда на возрождение. Одну из так называемых учительских грамот Гермоген направил в Нижний Новгород с призывом встать против планов возведения на престол сына Марины Мнишек: «И на Вологду ко властям пишите, и к Рязанскому (владыке) пишите, да и во все городы пишите, чтобы отовсюду писали в полки к бояром и атаманье, что отнюдь Маринкин на царство не надобен: проклят от Св. Собора и от нас».

Войско Ивана Заруцкого оказалось в изоляции, по всей России под влиянием посланий патриарха и рассказов бежавших из ополчения дворян зрело убеждение, что собравшиеся под Москвой казаки бьются за чуждые земству интересы. Помощи казакам ждать было неоткуда. Деморализованное, ослабленное войско, привыкшее больше грабить, чем сражаться, стало уступать инициативу полякам. В середине августа в Москву пробился с хлебным обозом Ян Сапега, а еще через два месяца, после заключения Польшей перемирия со Швецией, к Москве подошел знаменитый воин, победитель шведов под Киркхольмом гетман Ян Карл Ходкевич. Он привел с собой из Ливонии всего две тысячи человек, но даже это крошечное войско, ослабленное долгим походом и голодом, вызвало у Ивана Заруцкого панику. Под его диктовку (сам атаман был неграмотен) дьяки принялись строчить просьбы о помощи. Заруцкий требовал подкреплений, пороха и шуб, уверяя, что страдает под Москвой за общее дело. Но призывы из разбойничьего стана в большинстве русских городов были встречены прохладно. Дворяне, купцы и простые обыватели не собирались седлать коней или выскребать свои последние запасы, чтобы спасать Заруцкого от поляков.

Ходкевич сумел провести к осажденным в Кремле большой обоз продуктов, однако у него не было сил, чтобы рассеять казачьи отряды, обложившие столицу. Он отступил и встал лагерем в монастыре у Рогачева, в районе Ржева.

Несмотря на определенные военные успехи последнего времени, как польский гарнизон в Москве, так и русское боярское правительство, сделавшее ставку на королевича Владислава, пребывали в унынии. Посольства к королю Сигизмунду возвращались ни с чем. Польский король, потративший последние средства на осаду Смоленска, вместо обещанных денег по повышенной ставке, так называемых «стенных», выплачиваемых за сидение в осаде, разрешил московскому гарнизону лишь взять в залог, в счет будущих выплат, несколько царских регалий из кремлевских кладовых.

Из своей резиденции в Новгородском кремле Делагарди пытался следить за происходящим вокруг. Информации поступало много, но события менялись с такой быстротой, что трудно было что-то планировать заранее. Союзы складывались и распадались, города и области присягали то одному, то другому мимолетному властителю, из допросов пленных, докладов лазутчиков, рассказов купцов, проскочивших со своими обозами по опасным дорогам объятой войной страны, складывалась картина хаоса, бушевавшего за пределами новгородских стен. Лишь в непосредственной близости от Новгорода действовали четыре силы, враждовавшие друг с другом. Где-то неподалеку бродил изгнанный из Польши за различные преступления шляхтич Лисовский со своими казаками, называемыми «лисовчиками». Действия предводителя этой конной партизанской армии, способной задень преодолевать сотни километров, вполне соответствовали изображению на его фамильном гербе, где красовался ощетинившийся иголками еж: Лисовский готов был колоть всех, кто к нему притронется. В районе Печор оставались части войска гетмана Ходкевича, ушедшего с основными силами к Москве, а под Великими Луками действовал русский воевода Григорий Волушев, до распада ополчения выполнявший указания его предводителей. И все же главную угрозу шведским интересам в новгородских пределах представлял третий Лжедмитрий, временной столицей которого стал Ивангород. Его власть признали Копорье, Ям и Гдов — приграничные крепости, на которые претендовал шведский король, вот-вот в его руки готов был попасть и главный после Новгорода приз на северо-западе — Псков. Пока этот мощный город-крепость, с пятнадцатитысячным населением и еще не забытыми традициями самоуправления, держал свои ворота закрытыми для всех, кто мечтал навязать ему свою власть, однако Псков мог склониться перед призывами Лжедмитрия сдаться «истинному государю», радеющему о спасении православия. В начале июля он уже попытался захватить Псков, подойдя к нему с полуторатысячным войском и артиллерией и призывая горожан подчиниться ему добровольно, иначе здесь будут шведы, оскорбляющие православные святыни. Свои аргументы самозванец подкреплял огненными ядрами, которыми он забрасывал город. Однако долго простоять у Пскова Лжедмитрию не пришлось. Узнав о приближении шведских отрядов под предводительством Эверта Горна, он бросил пушки и спешно ретировался в Гдов.

С бывшим дьячком то ли Матвеем, то ли Сидоркой, пустившимся в масштабную авантюру, шведы поначалу попытались договориться, но из этого ничего не вышло. Напрасно от имени короля ему обещали земли и почет в Швеции или должность Псковского воеводы, если он согласится передать присягнувшие ему русские крепости, напрасно напоминали о том, что лучше довольствоваться малым, но верным, чем стремиться к иллюзорному величию и закончить свою жизнь на плахе. Мошенник, еще недавно нищенствовавший в Новгороде, кажется, искренне поверил в возможность стать русским царем!