Кровь на эполетах (СИ) - Дроздов Анатолий Федорович

– И вправду подпоручик, – покрутил головой Егор, подойдя ближе. – И мундир… Эт за что?

– Воевать нужно! – важно ответил Ефим. – Супостата бить, а не в лесу ховаться.

– Кто тут ховался?! – возмутился Егор. – Ружжо у меня, видишь? Штуцер. И у хлопцев добрые, – он указал на баррикаду. – Били мы хранцузов!

– Но не чета нам, – хмыкнул Ефим.

Егор набрал в грудь воздуха, но я не дал разгореться перепалке.

– Здравствуй, Егор! – сказал, выезжая вперед. – Как дела в Залесье? Все ли спокойно?

– Ваш сияство? – удивился бывший унтер-офицер. – Господин Руцкий?

– Его благородие – капитан, – поправил Ефим. – Командир первого батальона 42-го егерского полка, кавалер орденов Святого Георгия. Шапку сними, тетеря!

Егор послушно сдернул с головы шапку и поклонился.

– Оставь! – махнул я рукой. – Так как в Залесье?

– Дык все путем, – ответил Егор и нахлобучил на голову шапку.

– Французы не наведывались?

– Спробовали, – ухмыльнулся Егор. – Тута и остались. А мы ружьишками разжились и амуницией. Кони опять же. Безлошадных крестьян в имении таперь не осталось. Ну, и серебришко…

Ага. Кому война, а кому мать родна.

– Господин капитан дочку привез, – встрял Ефим. – Мать у ней померла. Хочет оставить здеся пока война. Есть кому приглядеть?

– Вона как! – почесал в затылке Егор. – Приглядим, канешна. Найдется кому. Половина дворни в имении.

– Только дочь по-русски не говорит, – сказал я. – Мать француженкой была.

– Глашка по-хранцузски лопочет, – пожал плечами Егор. – Молодой графине прислуживала, от нее набралась. Ее барыня горничной призначила, с собой брать хотела, так у Глашки – дитя грудное, недавно от титьки отлучила. Куда с ним? Приглядит за дитем, ваше благородие, не сумлевайтесь.

– Тогда веди, – кивнул я. – Есть как вашу баррикаду объехать?

– За мной идите, – сказал Егор и свернул с дороги.

Петляя между деревьев, отряд миновал завал и выбрался на луг. Оглянувшись, я увидел, как крестьяне в армяках и войлочных колпаках, забросив ружья за спину, заметают наши следы на снегу еловыми лапками. Неплохо у Егора служба поставлена! От опушки к дому Хрениных вел натоптанный путь, и скоро мы подъезжали к воротам. В доме ждали – Егор выслал вперед посыльного на коне, и, при приближении отряда, створки распахнулись. Я подъехал к крыльцу и спешился. Стоявшая у ступенек дворня поклонилась, мужчины сняли шапки.

– Здравствуйте! – сказал я. – Есть среди вас Глафира?

– Здесь, барин, – ответила молодая, круглолицая женщина в платочке, выходя вперед.

– Парле ву франсе? – спросил я.

– Уи, мсье, – ответила она бойко.

– Я привез дочь, – продолжил я на том же языке. – Она не говорит по-русски. Приглядишь, пока я буду воевать?

– Не сомневайтесь, барин! – улыбнулась Глафира. – У самой двое, нешто ваше дитя не обихожу?

– Пахом, – повернулся к подъехавшим саням. – Неси Машу.

Денщик поднес Мари. Я взял ее на руки. Девочка прижалась ко мне, настороженно поглядывая на толпившуюся у крыльца дворню.

– Иди ко мне, милая! – сказала Глафира по-французски и протянула руки.

– Тетя хорошая, – подтвердил я. – Она тебя накормит.

Мари подумала и протянула ручки горничной. Та подхватила девочку и прижала к груди.

– Накормить и обиходить, – сказал я. – Хорошо б помыть в бане или хотя бы в корыте. У дочки есть запасная одежда, денщик даст.

– Сделаю, – кивнула горничная. Поклониться ей мешала девочка.

– Вот возьми, – я всунул ей в руку мешочек с французским серебром. – Получишь еще столько, когда приеду за дочкой.

– Благодарствую, ваше сиятельство! – смутилась Глафира. – Но я бы и так.

– Бери, бери! – успокоил я. – Не твой барин, чай. Себе чего купишь, деткам своим.

Горничная кивнула и убежала с девочкой. Ко мне подошел лакей в ливрее. Лицо знакомое. Как его? Яков?

– Изволите отобедать, ваше благородие? – спросил, поклонившись. – Накрывать стол?

– Изволю, – кивнул я. – Со мной четверо офицеров, вот для нас и накрой. Еще Егора пригласи. Он хоть и не офицер, но французов бил, потому достоин.

Последнее я сказал громко и увидел, как довольно приосанился бывший унтер-офицер. По местным правилам сидеть за одним столом с дворянами ему не уместно, но у меня офицеры сами из унтеров. Поймут.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

– Заодно прикажи затопить баню, – добавил я, заметив, как заулыбались теперь мои спутники. У всех тело свербит от грязи. Хорошо, что вши не завелись.

Гостей в Залесье не ждали, потому блюда подавали нам простые: щи с убоиной, пшенная каша с маслом, хлеб. Ну, и водка. Мы ели и нахваливали. Когда много дней подряд трескаешь кашу с сухарями, такое угощение кажется царским. Тем более, щи и каша вкусные, а хлеб свежий. Еще Яков принес блюдо с нарезанным окороком. Свинью, судя по всему, забили недавно, окорок был только из коптильни; сочное, жирное мясо пахло дымком и таяло во рту.

За столом главным образом говорили Егор с Ефимом. Старые приятели, отметив встречу, наперебой рассказывали друг другу о случившемся за последние месяцы. Я узнал, что в Залесье дважды пытались прорваться французские фуражиры. Их заметили заранее – Егор держал наблюдательный пост там же, где и графиня летом. Пока незваные гости петляли по дороге, крестьянское воинство собиралось и занимало позиции. Нас, к слову, точно также углядели, а за баррикадой грозно встретили для виду, потому поняли, что идут русские – французы полушубков не носят. На лягушатников нападали из засады. Первый отряд перекололи пиками – Егор научил крестьян ими пользоваться, после чего обзавелись ружьями, повозками и лошадьми. Следующих смертничков встретили уже ружейным огнем, а пиками довершили дело. В боях погибло трое крестьян, но их семьи получили в компенсацию лошадей, денег и работников. Нескольких французских возчиков оставили в живых, они теперь трудятся в графских конюшнях – отрабатывают хлеб. При этом весьма довольны, как заверил Егор. Кормят сытно, не обижают, а к работе они привычны – сами из крестьян. Лучше так, чем лежать в могилке. Интересно, что станет с ними по возвращению графини? Хороших конюхов Хренина пожелает оставить. Может прихолопить[1], может взять на вольный найм. Последнее – с разрешения властей, но в России такие вопросы легко решаются за взятку. Ничего не меняется в этом мире…

После обеда всей кампанией отправились в баню, где от души напарились, отмылись и переоделись в свежее белье. Егерей, к слову, дворня тоже не забыла. Солдат отвели в деревню, где помыли и накормили. Крестьяне встретили солдат душевно – многих еще помнили с лета. Ну, и весть о том, что французы бегут, не сегодня-завтра объявится барыня, их обрадовала. Помещики, они разные. За одних крестьяне горой встанут, иных же и на вилы могут поднять. Хренина из первых. Это сказал мне Егор, когда после бани мы вернулись в дом и вновь расселись за столом. Пили квас, кто желал – водочку, закусывали, вели неспешные разговоры. Всем было хорошо. Где-то далеко осталась войны, мы сидели в тепле, чистые, сытые и довольные. В довершение всего распахнулась дверь, и в столовую вошла Глафира. За ручку она вела Мари. Дочку успели переодеть: на ней было малиновое платьице до щиколотки. На ножках – толстые вязаные чулочки. В пушистые белокурые волосики вплели малиновую же ленточку.

– ПапА! – закричала Мари и побежала ко мне. Я вскочил со стула и подхватил ее на руки. Девочка клюнула меня в щеку и обняла за шею. От нее приятно пахло молоком и свежестью – так, как может пахнуть чистый, здоровый ребенок. Я сел на стул и переместил Мари на колени. Она поначалу застеснялась, спрятав лицо в мундир, но потом освоилась и повернулась к присутствующим.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

– Спасибо, Глафира! – сказал я. – Дочку не узнать. Чистая, нарядная. Хлопот с ней не приключилось?

– Поначалу дичилась, – ответила горничная. – Но потом увидела моих маленьких и оттаяла. Я их всех в одно корыто посадила, мои стали брызгаться друг на дружку, смеяться, Машенька – следом. Блины с маслом с охотой ела, молока аж два стакана выпила. Хорошо, что вы одежонку привезли, было во что переодеть. Хорошенькая у вас дочурка, ваше сиятельство! Я, как отмыла и переодела, так прямо ахнула. Чистый ангелочек! – она умильно улыбнулась.